Ад пуст

      Холод стал кожей, обтянул кости и мышцы, прячущие душу. Он снова и снова сжимал в своих удушающих объятиях, заставляя задыхаться, бороться с собственной оболочкой, грозящей убить. Но за сопротивление в наказание вонзали шипы, иглы, прибивая бабочку к дощечке под стеклом – страх одиночества, страх потерянности, отчаяния. Распяли, содрали едва зажившую кожу и выпустили, оставив истекать эфемерной кровью. Алая жидкость стекала с ран, рисуя узоры во мраке и испаряясь синими искрами.       Воздуха не было — в лёгких вырос терновник, заполнил трахеи и обвил бронхи. Но словно по заложенному где-то на клеточном уровне закону грудь вздымалась, ноя от боли рвущейся плоти и стонущих костей. Кто-то отобрал голос, оставив лишь нескончаемую муку без возможности закричать.       Память подводила. С ней демоны играли когтями и как на старом свитере распускали петли, рвали нитки, спутывали в узлы — исправляя, извращая прежнюю вышивку.       Не пошевелится, не закричать, не зарыдать, не забыть.       Прошлое спуталось с настоящим, время перевернулось. Но мерзкий, перенасыщенный диафильм снова и снова крутился в голове, набитой гвоздями. И среди калейдоскопа боли и воспоминаний, она хваталась за слабую, тоненькую нить.       Не сдаваться. Продолжать бороться.       Её лишили зрения, будто вырвав глаза с корнем, набив пеплом и оставив одну во мраке — и лишь вой демонов где-то далеко был симфонией её страданий. Тело превратилось в извращенную куклу, измученную и множество раз выпотрошенную, сшитую, приведённую в порядок, наряженную, и снова разорванную. Иногда она слышала среди рычания женский смех — жестокий, холодный как океанский айсберг, опасный. Голос шептал, кричал, касался её воспаленной кожи, резал истонченные нервы и игрался с кровоточащим сердцем. Каждый раз, когда узница отказывалась сдаться, продолжая сжимать в руке эту несчастную нить. Её грызли острые зубы монстров, пытались порвать озлобленные руки надзирательницы, но крохотная ниточка не поддавалась.       Никогда. Пока она борется, верит. Не важно, что станет с её телом и душой, пока обожженные пальцы ощущают шероховатую нить.       Иногда монстры уходили, оставляли свою пленницу одну, считая, что она потонула в пучине боли, и тогда лёгкое движение — дрожь проносилась по пространству, убегая, прячась от проницательного взгляда чудищ и достигая другого конца связи.       А был ли он? Этот конец?       Она не знала.       Оставалось лишь верить.       Мысль: всё ложь — наковальня, дробящая разум.       Есть ли хоть кто-то на том конце?       — Ты одна, — смеялась женщина.