Дождь косо хлестал по дребезжащему, слегка запотевшему стеклу. За окном проносились поникшие кроны деревьев, щетинистые телеграфные столбы и крохотные деревеньки с острыми шпилями церквей. В полупустом вагоне мигали лампы. Поезд снижал скорость.
- Ветрушице! Ветрушице! - громогласно оповестил бородатый проводник в кепке, с козырька которой на темно-синюю форму капала вода.
Наконец-то.
Он коротко кивнул молчаливому соседу, наполовину скрывшемуся за газетой
«Národni listy», и поднялся на затекшие ноги. Второй класс был предусмотрен только в поездах международного сообщения, а в пригородных приходилось выбирать между аскетичным третьим классом с жесткими деревянными сидениями и роскошным, но непозволительно дорогим первым. Выбор этот истязал либо кошелек, либо поясницу.
В его случае - второе.
Он направился к началу вагона, потягиваясь на ходу, и едва не налетел на уснувшего с открытым ртом мужчину на последнем сидении, когда поезд вдруг остановился, резко дернувшись.
-
Entschuldigen Sie! - поспешно извинился он, чем заслужил особенно злобный, хоть и сонный взгляд. Что ж, национальная ненависть не дремлет.
Кроме него на станции не сошел никто. Закрывая за ним дверцу и ежась от капель дождя, попавших за ворот, проводник глянул на него с искренним сочувствием. А затем поезд, так же дернувшись, тронулся с места, вздымая клубы белого пара.
Дождь, однако, не представлял собой мало-мальски серьезную проблему. Убедившись, что из окон крохотного одноэтажного здания не выглядывает любопытное лицо смотрителя станции, он повел палочкой над головой и наколдовал большой зонт. Капли тут же бодро застучали по его куполу. Оставалось надеяться, что дорогу не успело совсем уж размыть.
Деревня Ветрушице располагалась на правом берегу Влтавы немногим севернее Праги, и насчитывала не больше сорока семей. Но единственной магической из них была семья Брукисов. Урхарт Брукис, в свое время едва не занявший место главы департамента международного магического сообщества, по слухам вынужден был уйти в отставку, когда публике открылось его маленькое хобби. А именно - вроде как безобидный поиск Даров Смерти. И все же его главный конкурент, долгие годы дышащий в затылок на ступенях служебной лестницы, сумел раздуть из этого невероятный скандал и даже заставить начальство усомниться в психическом здоровье Брукиса. Так что Урхарту, детей у которого уже на тот момент было больше, чем пальцев на руках, пришлось пойти на уступки и согласиться на переезд в пригород и достойную, хоть и унизительную пенсию. Урхарт, впрочем, недолго горевал и вскоре получил степень доктора исторических наук, а после развернул полномасштабный Поиск, отдавшись любимому делу назло злопыхателям.
Больше никаких сведений об Урхарте Брукисе он найти не смог, и составленный им портрет этого человека изобиловал белыми пятнами, так что при встрече придется полагаться исключительно на интуицию. Но разве она его когда-нибудь подводила?
Пару раз…
К счастью, ливень еще не успел превратить ухабистую сельскую дорогу в болото, и, пусть по щиколотки в бурой грязи, он благополучно спустился с железнодорожной насыпи и вскоре поравнялся с аккуратными двухэтажными домами. На улице не было ни души, но, хлюпая по лужам, он все равно ощущал на себе взгляды местных жителей, наверняка дивящихся, кого это принесло в их деревушку в такую собачью погоду.
Найти дом Брукисов не составило никакого труда. Этот трехэтажный белый особняк в окружении еще не пожелтевших лип и яблонь давно обратил бы на себя внимание и соседей-маглов, если б не мощные маскирующие чары. Дорожка, ведущая к особняку, была вымощена деревянными спилами, и он с удовольствием сбил с обуви налипшие пласты грязи и зашагал к дому легкой, пружинящей походкой, уверенный, что хозяева уже оповещены о его появлении.
Так и вышло. Стоило ему подняться на крыльцо, заставив зонт исчезнуть легким взмахом палочки, как декорированная растительными орнаментами деревянная дверь перед ним распахнулась.
- Герр Гриндевальд! Мы Вас заждались! - встретил его, судя по всему, сам господин Брукис - высокий, полноватый мужчина пожилых, но неопределенных, как это часто бывало с волшебниками, лет, с заостренной как яйцо макушки которого свешивались жидкие длинные волосы полиняло-русого оттенка. Одет он был в простые брюки и белую льняную рубаху с национальной вышивкой вокруг ворота и на груди, а с заткнутой за пояс узловатой волшебной палочки свешивалась метелка из красной бахромы и бисера. - Я уж боялся, что Вас унесло этим зверским ливнем.
Если так боялся, мог бы открыть для меня камин, старый хмырь.
- Ну что Вы, славный дождик, - премило оскалился Геллерт, вступая в теплую сухость дома. - И поезда я люблю.
- Чудно-чудно! - Брукис улыбался широко, отчего его обвисшие как у бульдога щеки забавно морщились, вот только светлые цепкие глаза оглядывали гостя с вниманием стервятника. Геллерт мысленно добавил это к портрету. Он не мог позволить себе ошибиться и все испортить. Минуя якобы плотно закрытые двери (Геллерт заметил блеск любопытных глаз и уловил возбужденное перешептывание), Урхарт повел его в гостиную, обставленную массивной деревянной мебелью и целым ансамблем диванов, кресел и пуфов. С одной из стен Геллерту издевательски подмигнул веселым пламенем огромный побеленный камин, коронованный целым выводком серебряных рамок с фотографиями многочисленного семейства Брукисов. Убрав с одного из кресел какую-то книгу, Урхарт с удобством в него уселся, заполнив своим рыхлым телом до краев, как тесто - форму для пирога. И гостеприимно повел рукой. - Располагайтесь. Ужин скоро будет готов. Может, предпочтете пока согреться чем-нибудь? Моя жена, Катержина, готовит отличную настойку на рябине.
- Не откажусь, - улыбнулся Геллерт, устраиваясь в кресле напротив, закинув ногу на ногу и незаметно поправив сбившуюся от влажности прическу, пока хозяин отвлекся, чтобы подозвать к себе возникшую словно из воздуха молодую темноволосую девушку в льняном же платье с красным поясом. В прогретой камином комнате приятно пахло деревом и лаком, а вскоре к этим запахам добавился и сладковатый аромат рябиновки.
- Спасибо, дорогая, - кивнул Урхарт девушке, снова появившейся в гостиной, неся в руках поднос с графином и двумя рюмками. Не дыша, она поставила его на колченогий столик и только тогда осмелилась бросить любопытный взгляд на незнакомца. Геллерт вежливо ей кивнул, не удержавшись от мысли, каким это образом старый черт смог позволить себе столь молодую и довольно миловидную жену. Брукис, однако, тут же обрубил его зависть на корню. - Это одна из моих старших дочерей, Мария. Герр Гриндевальд, Вы не будете против, если она поприсутствует во время нашего разговора? Я учу ее немецкому, а лишняя практика никогда не помешает.
Немецкому, как же. Будь у меня столько дочерей, я бы, наверное, тоже бросал их каждому встречному. Ну, или утопился бы.
- Как пожелаете, господин Брукис. Я рад быть полезным, - снова улыбнулся он, принимая рюмку наливки. Взмахнув густыми ресницами, Мария послушно присела в одно из дальних кресел, положив на колени пяльца и вынув необычно короткую волшебную палочку. Внешностью она наверняка пошла в мать, ведь иначе объяснить ее аккуратные черты лица и стройную, легкую фигуру было нечем. И, следовало признать после более пристального рассмотрения, Геллерт с удовольствием преподал бы ей пару уроков немецкого наедине.
Так, Гриндевальд, не отвлекайся.
- Наливка и впрямь отличная, - похвалил он, осушив рюмку в два глотка и почувствовав, как в груди разливается приятное тепло.
- И прекрасный аперитив ко всему прочему, - закивал Брукис довольно, наполняя рюмки снова. Сделав глоток, он расслабленно улыбнулся, осев в скрипнувшем кресле еще немного, и окинул Геллерта неспешным, но по-прежнему хватким взглядом. - Признаться, я немного удивился, когда получил письмо, подписанное только Вашим именем. А где же герр Дамблдор? Неужели, хех, потерялся по дороге?
- Альбус вынужден был остаться дома. Семейные дела, - кратко пояснил Геллерт, пригубив наливку ради небольшой паузы. Вот ведь пронырливый старикан! - Он был весьма раздосадован тем, что лишился возможности воспользоваться Вашим приглашением.
- Передайте ему, что и я в свою очередь сожалею, что не познакомился со столь одаренным молодым человеком лично. Наши ряды редеют с каждым годом, и нам не помешала бы свежая кровь. Вот Вам, герр Гриндевальд, не сочтите за грубость, сколько лет?
- Семнадцать, - удержался от соблазна прибавить пару-тройку лет для солидности Геллерт, опасаясь, что не он один навел справки перед встречей.
- Прелестный возраст! - закивал Урхарт, отставив пустую рюмку и сложив руки на животе, и Геллерт впервые заметил на коротком мизинце золотой перстень с уже знакомым символом. И постарался как можно более незаметно выправить манжеты, выставляя запонки напоказ. - Я бы даже сказал, самый подходящий для Поиска, не обремененный ни карьерой, ни семьей, ни старческими болезнями.
- Только, похоже, такому мэтру как Вы, господин Брукис, ничто не мешает успешно возглавлять Поиск вот уже много лет, - тонко улыбнулся Геллерт, закидывая удочку с наживкой из лести.
Подобно толстому, пучеглазому сому Урхарт с аппетитом ее проглотил.
- Что ж, голубчик, тут Вы правы! - довольно хохотнув, ткнул пальцем в воздух тот. - Многие пытались заставить меня замолчать, многие. Так что, решив вступить в ряды искателей, Вы обратились как раз по адресу. Никто не знает о Дарах больше меня.
- Вы не представляете, каково это - сидеть напротив того, кто знает ответы на все твои вопросы! - не преминул подхватить его восторг Геллерт, будто неосознанно подавшись вперед, на самый край кресла. Сейчас главное не переборщить с обожанием. - Мы так долго бродили в потемках! Прочли все биографии Аркуса, Локсия и Ливия от корки до корки, нашли каждое упоминание Даров, пусть даже самое сомнительное. И ничего. Все нити обрываются в начале прошлого века…
- Локсий? Аркус? Мальчик мой, выбросьте напрочь из головы эту историю! - махнув рукой, рассмеялся Брукис, не скрывая добродушного снисхождения. - Искатели на передовой давно уже заняты совсем другим.
- Чем же? - благоговейно округлил глаза Геллерт, параллельно отметив, что Мария откровенно им любуется, позабыв притворяться, что занята магической вышивкой.
- Сперва я обязан спросить, герр Гриндевальд, - Урхарт снова сложил руки на животе, барабаня по нему большими пальцами и испытующе глядя на Геллерта. Неужели сорвался с крючка? - Какого рода Ваш интерес к Дарам? Теоретический или же... практический?
Он знал, что от того, как ответит на этот вопрос, зависит все. Портрет Урхарта Брукиса, уже куда более полный, чем в самом начале, возник у него перед глазами, намекая на то, что правду старик не примет. Как не примет и откровенную ложь. Так что, по большому счету, выбора у Геллерта не было.
- Боюсь, мне затруднительно отделить одно от другого, - он опустил взгляд на колени, словно ему было тяжело в этом признаться. - Я хочу узнать истину, изучить эти удивительные древние артефакты, но также хочу… еще хотя бы раз поговорить с…, - и он умолк, прекрасно понимая, что временами молчание красноречивее любых слов.
- Это то, с чем всем нам неумолимо приходится столкнуться, - понимающе кивнул Брукис пару мгновений спустя. - Воскрешающий камень - слишком большой соблазн вопреки обезоруживающей морали притчи. И, конечно, желание вновь увидеть того, кто ушел безвозвратно не является чем-то постыдным… Мария, - он полуобернулся в сторону дочери, - иди, помоги матери на кухне.
Та явно не хотела покидать привилегированное (ведь больше никому из ее многочисленных братьев и сестер не было позволено присутствовать в гостиной) место и все же подчинилась беспрекословно, метнув в Геллерта короткий, но более чем выразительный взгляд. Оставшись наедине с гостем, ее отец повел узловатой волшебной палочкой, и Геллерт узнал характерное для заглушающих чар движение. Что ж, по-видимому, домочадцы Урхарта посвящены далеко не во все его секреты.
- Эткинд.
- Простите, что? - не понял Геллерт, на всякий случай вежливо улыбнувшись. Это шутка? Старческий маразм?
- Абрам Эткинд, - повторил Брукис важно. - Запомните это имя, юноша. Это имя того единственного за сотни лет человека, который смог найти все три артефакта, известные как Дары Смерти.
Его улыбка не дрогнула, но сердце пропустило удар.
Меня опередили.
- Тогда почему же об этом не известно широким кругам? Такое событие не смогло бы остаться незамеченным!
- Потому что Эткинд поплатился своей и еще несколькими жизнями, чтобы сохранить свое достижение в тайне. Но обо всем по порядку, - Урхарт снова наполнил рюмки кроваво-красной наливкой, и Геллерт благодарно принял свою, едва сдерживаясь, чтобы не вытрясти из старика информацию силой.
У кого-то прямо сейчас его палочка!
- Вышеупомянутый господин этот около двадцати лет назад был одним из ведущих историков магии в Российской Империи, - продолжил Урхарт, отпивая рябиновку и причмокивая. - Ни для кого не секрет, что их императорская семья имеет частично магические корни, а потому неудивительно, что интерес к Дарам в определенный момент приобрел политическое значение. А Абрам Эткинд и стал тем, кому поручили Поиск при поддержке короны и, разумеется, в атмосфере полнейшей секретности. Если бы не мой ныне, увы, покойный коллега, бывший Эткинду хорошим другом, возможно, мы никогда и не узнали бы об этом. А дело обернулось вот как - в течение нескольких лет Эткинд добросовестно выполнял данное ему поручение. Но когда, наконец, добился грандиозного успеха, решил вдруг сохранить Дары в тайне от династии. В тот момент в стране разразились серьезные народные волнения, вспыхнул антисемитизм, и - никто, разумеется не знает, что было настоящей причиной - но Дары так и не попали в Империю. Эткинда же, посчитав, что он передал их какой-то второй стороне, вскоре казнили как изменника. Ни записей, ни каких-либо других следов своих исследований он не оставил.
- Что-нибудь известно о “второй стороне”? - тут же ухватился Геллерт, отставив нетронутую рюмку в сторону.
- Немногое, так, слухи и домыслы, - напустив на себя загадочный вид, ушел от ответа Урхарт, до этого демонстрировавший раздражающую словоохотливость. До сути они так и не добрались. Геллерт даже начал думать, что старик знает куда меньше, чем хочет показать. И едва не сказал ему это в лицо.
“Именитые авторы всегда питают слабость к лести и почитанию, особенно со стороны молодого поколения”
Хорошо, Альбус. Как скажешь.
- Но неужели совсем ничего не осталось от его многолетних трудов? Прошло столько лет, уж Вы-то точно должны были что-нибудь найти, господин Брукис. Не верю, что такой увлеченный, отдавший всю жизнь Поиску человек как Вы на этом остановился! - с бòльшим жаром Геллерт говорил только о том, во что действительно верил.
Это подействовало на ура.
- Что ж, Вы снова правы. Осталась одна крохотная зацепка, - польщенная улыбка Урхарта робко спряталась в мягких, обвислых щеках. - У Эткинда была дочь, Идит. Она незадолго до описанных событий уехала во Францию, где вскоре после известия о казни отца покончила с собой. Но некоторые полагают, что Эткинд успел передать ей либо сами Дары, либо их координаты. Как по мне, девушка поступила в каком-то смысле мудро, унеся эту тайну в могилу. Кто знает, что бы с ней сделали имперские авроры, - Брукис поежился и потянулся к графину, уже наполовину опустевшему. - А так им достались только ее личные вещи в пустой квартире на окраине Парижа. Могу только предполагать, сколько авроров тогда потеряли свои посты.
- И что же в итоге? Вся эта долгая кровавая история снова ведет в пустоту? - не сдержал разочарования Геллерт. - Поиск так никуда и не продвинулся.
- Как посмотреть, - не унывал лучащийся хмельным добродушием Урхарт. - По крайней мере, теперь ни у кого не осталось сомнений, что Дары существуют. А то, знаете ли, даже в наших кругах водились скептики.
Я и без всего этого знал, что Дары существуют, старый ты сморчок!
- Ну а дальше что? Кто-нибудь искал свидетелей, осматривал ее могилу?
- Могила Идит Эткинд пуста. Бедняжку в последний раз видели прыгающей в Сену, - Урхарт грустно вертел в пальцах хрустальную пробку от графина. - Свою палочку она оставила дома, чтобы не было искушения спастись.
Вот только у нее могла быть при себе Старшая палочка.
- Но если ее видели, значит свидетели все же есть. Известно, кто это?
- Это можно узнать только в архиве аврората Российской Империи. Но легче добиться ответа от гоблина, чем от них. Тем более, что все, что связано с деятельностью и личной жизнью Эткинда полностью засекречено. Так что, - улыбнулся Урхарт понимающе и сочувственно, - придется подождать пару десятков лет, пока эту часть архива рассекретят. И, скажу я Вам, я всерьез настроен дождаться! А, Мария, ужин уже готов?
Самой острой потребностью Геллерта сейчас была не еда, а желание выбежать из дома под проливной дождь и остудить клокочущую ярость. Ждать двадцать лет? Вы издеваетесь?
Но все же он нашел в себе силы принять приглашение на ужин в семейном кругу Брукисов. Невежливо было бы уйти сразу после разговора, под конец вылившегося практически в допрос с пристрастием, особенно учитывая, что Брукис может еще быть ему полезен в будущем. Так что Геллерту предоставилась возможность познакомиться с полным составом славного семейства. Катержина, хозяйка дома, оказалась фундаментальной во всех отношениях женщиной, светловолосой, как и все младшие дети. Вместе с темноволосыми старшими Геллерт насчитал двенадцать штук (остальные семеро, видимо, уже покинули отчий дом), и все они как один глазели на гостя, не прекращая двигать челюстями ни на мгновение. Разве что Мария и две ее сестры не выказывали почти никакого аппетита, переглядываясь, краснея и тихонечко хихикая. Так что его симпатии удостоился только один из сыновей, чьего имени Геллерт так и не запомнил - за то, что очевидно пнул сестру под столом.
За ужином говорил почти один только Урхарт, и уставший от его тягомотных, местами сочащихся самообожанием речей Геллерт нарочно забивал себе рот едой, только чтобы не сорваться на какую-нибудь грубость. Блюда, надо сказать, того безусловно стоили, особенно тушеная телятина с брусникой и, как ни странно, луковый суп, которого Геллерт при других обстоятельствах не проглотил бы ни ложки. Да, уж кто точно вписался бы в эту семейную атмосферу, так это Альбус. Он смог бы со всей вежливостью выслушать бесконечные россказни Урхарта о своей молодости и о том, как лихо он провел всех своих недругов, а также с искренним интересом расспросил бы Катержину о хозяйстве, рецептах и здоровье детей. Геллерту же, получившему искомую информацию, жизненно необходимо было срочно мчаться дальше в погоне за желаемым, и каждая секунда сытого промедления тягучей каплей долбила его разум и подтачивала терпение.
Впрочем, мысль об Альбусе немного его отвлекла. Геллерт даже подумал, не послать ли ему открытку из Праги, намекая на то, что их общее дело медленно, но верно движется вперед, но рассудил, что Альбус сейчас, пожалуй, не в том состоянии, чтобы беспокоиться об общем благе. Он не научился еще дистанцироваться от своих эмоций и чувств, ему нужно время, чтобы прийти в себя, и Геллерт лишь надеялся, что оно не слишком затянется.
Обильный ужин завершился десертом - румяным яблочным пирогом, причем лучший кусок из самой сердцевины достался, конечно же, гостю. Геллерту пришлось насилу проглотить его, так что с семейством Брукисов он прощался, испытывая смешанные чувства морального облегчения и распирающей тяжести в желудке. Катержина на прощание сердечно пожала ему руку, в то время как детей куда больше интересовал десерт. Одна лишь Мария выглядела разочарованной и отчасти оскорбленной, но ни ее многозначительным вздохам, ни перетянутой талии не по силам было задержать Геллерта в этом доме ни на мгновение дольше.
- Вы напоминаете мне его, - осоловело улыбнулся Урхарт, провожая его до порога.
- Кого? Эткинда? - с вялым интересом переспросил Геллерт, держась за ручку приоткрытой двери. Дождь к вечеру совсем измельчал.
- Нет-нет, Грегоровича, - отмахнулся, ностальгически вздыхая, Брукис. - Он приходил ко мне несколько лет назад с тем же горящим взглядом, что и у Вас. Все мечтал найти Дары, стать величайшим мастером волшебных палочек в мире. Не знаю, что уж он нашел, но я слышал, его лавка и впрямь процветает.
***
Вена встретила его слепящим солнцем, гудящим многоголосьем и трепещущим золотом листвы. Пересекая кольцевой бульвар на
Opernring, он пропустил дребезжащий, заполненный до отказа трамвай, перебежал под самым носом смачно выругавшегося кучера, едва не попав при этом под колеса встречного экипажа, и благополучно слился с галдящей толпой студентов у величественного здания оперы.
- Что, снова в сецессион? Похоже, Рихард все никак не налюбуется “Мадлен” Шаванна? - весело хихикнул кто-то.
- А что еще ему остается? - язвительно подхватил другой. - Слышал, Матильда снова сошлась со своим бывшим.
- Замолчите вы оба! - возмутился третий.
Криво усмехаясь, Геллерт легко просочился сквозь людской поток и свернул на не менее людную
Kärntner Straße с ее богато сверкающими на солнце витринами бесчисленных лавок, магазинчиков и кафе. Здесь прогуливались, прячась в тени ажурных зонтиков, нарядные женщины, пока мужчины с важным видом читали газеты, сидя за маленькими круглыми столиками летних террас, туда и обратно сновали мальчишки-посыльные, и на все это сурово взирали полицейские в лакированных кожаных касках. В воздухе витали ароматы кофе, свежей выпечки и дорогого парфюма.
Наконец-то он дома.
Сначала Геллерт решил было отправиться прямиком к Грегоровичу, но, во-первых, не хотел опоздать на им же созванную встречу школьных друзей, а, во-вторых - слишком уж соскучился по милым сердцу улицам. Грегорович, в конце концов, никуда не денется, а вот укрепить ослабевшие связи следует как можно скорее, пока не померкли еще воспоминания о бурных школьных годах, проведенных бок о бок, и не забылось его “самопожертвование”.
Отель Амбассадор, открывшийся не так давно почти в самом сердце Вены, кричал роскошью и высоким статусом. А на ступенях, ведущих к парадным дверям, кричал на девочку в заляпанном грязью и угольной сажей платье пышноусый, в форме без единой складочки швейцар.
- Ты что себе думала?! Куда сунулась со своим драным букетом? - негодовал он, потрясая кулаком. Упомянутый букет лежал на земле у его ног, цветы в нем поникли и отчасти облетели, и к тому же теперь были испачканы в грязи. Роняя тихие слезы и не в состоянии вымолвить ни слова, девочка представляла собой весьма жалкое зрелище.
Но швейцар прав. Никто из постояльцев Амбассадора не купил бы эти цветы, даже будь они трижды свежими. Стоило подумать об этом вместо того, чтобы мечтать о невиданной щедрости богатых господ. Сама виновата.
- Прошу прощения, - вежливо дал о себе знать Геллерт, намекая на то, что швейцар перекрывает ему проход, действуя вразрез со своими прямыми обязанностями. Тому хватило мимолетного взгляда, чтобы распознать в Геллерте молодого добропорядочного господина.
- Добро пожаловать в Амбассадор, - тут же спохватился он, услужливо распахивая дверь. - Прошу, не обращайте внимания на это небольшое недоразумение, господин.
Геллерт и не подумал бы, но робкая надежда, что он вмешается и чудесным образом все исправит, мелькнувшая в светло-серых заплаканных глазах, заставила его замереть на пороге. Так на него временами смотрела Ариана Дамблдор.
Подняв пожухлый букет с земли под недоуменным взглядом швейцара, он нашарил в кармане горсть магловских монет, оставшихся с поездки в Ветрушице, и всучил их девочке.
- Не приходи сюда больше, если не хочешь, чтобы тебя высекли.
И, не желая видеть ее восторженную благодарность, поспешил скрыться за белоснежными, с тяжелыми латунными ручками дверьми.
Все равно эти деньги у нее, скорее всего, отнимет пьяница-мать.
Войдя в просторное, залитое светом из окон-мозаик фойе и миновав гладкие колонны из розового с золотистыми прожилками мрамора, Геллерт первым делом швырнул цветы в урну, а затем показал свое приглашение портье. Тот с готовностью сопроводил его на верхний пятый этаж, где располагались номера-люксы. От Воронцова, разумеется, не стоило ждать меньшего.
- Хорошего Вам вечера, - вежливо поклонился портье, открывая дверь в номер. Нацепив кривую ухмылочку, Геллерт уверенно ступил внутрь.
- Снова потрепал отцовский банковский счет, Алекс? - фыркнул он весело, и курящий у окна юноша в приталенном мундире радостно кинулся ему навстречу.
- Геллерт! Как же я рад тебя видеть, сукин ты сын! - они крепко обнялись, со стороны походя на братьев - оба одинаково высокие, стройные, светловолосые и голубоглазые. Александр наслаждался безраздельной славой первого красавца и заводилы курса несколько лет, пока Геллерт вдруг не выскочил из тени библиотеки, но уступил первенство без особого сопротивления, осознав, как много стараний придется приложить, чтобы его оспорить.
Алексу комфортно знать свое место.
- Смотри не напруди щенячью лужу, Воронцов, - съехидничал надменный женский голос из-за высокой, изящно изогнутой спинки дивана в центре богато меблированной гостиной.
- Геллерт, привет! - улыбнулся, повернув рыжеватую голову, веснушчатый Ханс оттуда же.
- Здорово, Ольбрих, - кивнул Геллерт, огибая диван и обнаруживая Констанцию де Ланнуа, с удобством развалившуюся на пестрых подушках, по-хозяйски закинув стройные, подчеркнутые мужскими брюками ноги на колени счастливого Ханса. - Привет, Килька.
- Еще раз так назовешь меня, Гриндевальд, - скосив на него густо подведенные глаза, она выдохнула сигаретный дым, сверкнув мелкими как жемчужины зубами. - И я применю заклинание ножниц самым интересным для тебя образом.
- Попробуй, рискни, - лениво усмехнулся он, опускаясь в кресло напротив и расстегивая пиджак. Это прозвище Констанция получила, когда на занятии по защите от темных искусств боггарт перед ней превратился в целое море трепыхающейся кильки. Правда, называть ее так без серьезных последствий для здоровья могли позволить себе лишь очень-очень немногие.
Ты вполне могла бы стать мной, номер три.
- Да ладно, Геллерт, - хмыкнул Воронцов, наполняя высокий бокал вином из одной из многочисленных бутылок, потеснивших вазу с сухоцветами на покрытом перламутром журнальном столике, и протягивая его Геллерту. - На самом деле Коко больше всех по тебе скучала. Даже хотела поехать к тебе домой.
- Надеюсь, вы привязали ее к стулу, - самодовольно ухмыльнулся тот, неспешно попивая ароматное, терпкое вино. Ханс весело хихикнул, давая понять, что примерно так все и было, а Констанция закатила глаза, как это умела только она. А Геллерт вдруг заметил еще одно присутствующее в комнате лицо.
Дмитрий Багров все школьные годы слыл человеком-невидимкой. Нельзя сказать, что он обладал заурядной внешностью, напротив - темноволосый и темнобровый, с орлиным носом и линией скул, о которую можно было очинять перья - и все-таки совершенно терялся на фоне других людей. Геллерт едва ли перекинулся с ним парой слов за первые четыре года обучения, а ведь они вместе еще с Воронцовым и Фрауенфельдом делили спальню. Но среди Die Vornehmen Багров заслуженно занимал второе место после Геллерта.
- А, Глыба, опять ты в угол забился? Давай сюда, хочу взглянуть в твои ясные очи, - подозвал его Геллерт, похлопав по подлокотнику соседнего кресла. Багров безмолвно подчинился, отклеившись от камина, у которого до этого застыл безмолвным изваянием, и сел точно туда, куда указали. Пока он шел, Геллерт на всякий случай пробежался взглядом по комнате с высокими потолками и модным цветочным принтом на зеленых обоях, проверяя, не упустил ли еще кого.
Не упустил.
- Мы еще кого-нибудь ждем, или это все? - поинтересовался он самым будничным тоном, закидывая ногу на ногу. Вообще-то он рассчитывал на вдвое большее количество.
Трусы.
- Сёренсен и Лайне на год младше, так что они, понятное дело, сейчас в школе, - пояснил Алекс, присев на подлокотник его кресла с бокалом и зажатой в пальцах сигаретой. - Мадзини отказалась, не объяснив причину, а Райхенбах сейчас с родителями в Швейцарии. Фрауенфельд не...
- А у Вирстада помолвка, - вклинился Ханс, юркнув робким взглядом в сторону царственно возлежащей в ореоле тугих кудряшек цвета темного шоколада Коко. Геллерту не в первый раз захотелось дать ему крепкую затрещину. В конце концов, даже в дуэльный клуб Ханс приполз вслед за ней, хоть она и сразу дала понять, что ничего кроме откровенного пользования он от нее не получит.
Жалкий идиот. Хоть и не без талантов.
- Пусть примет мои соболезнования, - презрительно фыркнул Геллерт, демонстрируя Воронцову опустевший бокал. Тот с делано возмущенным видом, но вполне охотно его наполнил, и Геллерт поднял бокал, важно оглянув всех присутствующих. - Что ж, значит мы - это все, что осталось от Die Vornehmen. Все то лучшее, что в нем было.
Они подняли бокалы в ответ, а Коко даже соизволила сесть нормально, и дружно выпили за старые добрые деньки. А затем Геллерт расслабленно откинулся на мягкую спинку кресла, лениво сощурившись и покачивая носком туфли и вином в бокале, ничем не показывая, что намерен затронуть давно назревший в их головах вопрос.
Спросите сами, если вам интересно. А вам интересно.
- Где ты был, Геллерт? - первым не выдержал Алекс, и по тому, как насторожился Ольбрих, как замерла на середине глотка Коко и как уплотнилось внимающее безмолвие со стороны Багрова, можно было безошибочно судить о степени их беспомощности после его исключения. В голосе Воронцова и подавно зазвучала обида. - Ты не оставил записку, а письма, которые мы слали тебе домой, вернулись обратно невскрытыми. Чем таким ты был занят?
- Уж точно не подготовкой к экзаменам, - усмехнулся Геллерт, позволив себе перед этим неспешный глоток вина, прохладного и сладкого, как маленькая месть, от которой он не смог удержаться. - Как, кстати, прошел выпускной?
- Вот только не начинай, Гриндевальд! Ты ведь сам велел нам заткнуться и не отсвечивать! - по-кошачьи взвилась Коко, громко стукнув пустым бокалом о стол.
И вы охотно меня послушались, не так ли? Очень удобно.
- Да, ты сказал, что со всем разберешься, а на следующий день исчез! - с жаром закивал Алекс.
- И директриса сказала, что тебя исключили! - поддакнул Ханс.
И вы были очень рады, что только меня.
Они оправдывались, хоть он и не обвинял их, так как и без него прекрасно знали, что виноваты. И это повисшее в воздухе чувство вины приносило ему особенное злорадное удовольствие. Разумеется, им не нужно знать, что тогда он попросту воспользовался возможностью сохранить за собой образ беспечного сорвиголовы, присовокупив к нему еще и амплуа мученика. Сбежать, утаив ужас и страх. И растерянность от того, что маленький, подконтрольный ему мирок в одночасье рухнул.
- Мы могли бы заставить Свиридова признаться, что это он украл те свитки заклинаний, - добавил тихий, но густой как патока голос.
Геллерт оценивающе оглянулся на Багрова.
Настолько ли ты предан мне, как тебе хотелось бы верить?
- Ничего бы не вышло. Все закончилось бы тем, что вас всех отчислили бы вместе со мной. Так что не стоит винить себя, - пресекая их праведное негодование, великодушно разрешил он.
Я дам вам еще один шанс.
- К тому же я более чем доволен тем, как все в итоге сложилось. Пока вы дружно корпели над учебниками и получали свои дипломы, я занялся куда более важным делом.
- Чем это? Проверял, сколько женщин вне школы согласится переспать со студентом-недоучкой? - фыркнула Коко, которая терпеть не могла чувствовать себя виноватой, да вдобавок не самой загадочной и мистической персоной в компании. Ханс тихо прыснул в свой бокал.
- Нет, не этим. Но для справки - больше, чем тех, кто заинтересовался бы твоим межбрючьем, Килька, - с беззубой агрессией парировал он, без труда предугадав ее последующую реакцию, и на глазах у всех повел рукой, заставляя стоящую на столе вазу взмыть в воздух, приняв на себя слабенький предупредительный сглаз мадемуазель де Ланнуа. Брызнув сухими лепестками и листьями, ваза осыпалась на толстый ковер и колени Геллерта. Выудив крупный осколок из своего бокала, он в абсолютной тишине невозмутимо допил вино и только затем с нарочитым недоумением обвел взглядом их ошарашенные лица. - А что, этого на экзамене не было?
-
Как ты, черт тебя дери, это сделал? - ахнул Алекс, от шока переходя на родной русский. Остальные неотрывно глядели на пустую руку Геллерта, будто волшебная палочка должна была материализоваться в ней в любое мгновение. Но нет, ее светлый кончик, будто насмехаясь, выглядывал из внутреннего кармана его пиджака.
-
Самая обычная магия, мой друг, - почти без акцента ответил Геллерт, ослепительно улыбнувшись. Судя по их немому восторгу, он больше никогда не услышит слово “недоучка” в свой адрес. Но его целью, конечно, было не это. Вытащив палочку, он вернул вазе целостность и отошел к окну, заложив руки за спину. И молчал несколько минут, позволив им прийти в себя и многозначительно переглянуться. Этой четко выверенной схеме - недоумение, восторг, желание - Геллерт следовал всякий раз, демонстрируя в клубе то или иное, доныне неизвестное заклинание. Еще никто, не считая слабых и трусливых бездарностей, не смог устоять перед подобным представлением. Даже Альбус.
- Я намерен изменить этот мир, - глядя на то, как оранжевое вечернее солнце отражается в окнах противоположного здания, сказал он негромко, зная, что они ловят каждое его слово. - Мечты, которыми я делился с вами в школе, для меня не пустой звук. Я верю, что те идеалы достижимы, и хочу дать волшебникам достойное будущее. И не только им. Хочу дать свободу всем, кто ее лишен. Если потребуется, вырвать ее с потом и кровью. Но, насколько легко было рассуждать о свободе в стенах школы, настолько же трудно будет бороться за нее вне этих стен. По сравнению с тем, что я задумал, наш маленький клуб покажется нелепой детской игрой, а потому я обязан предупредить вас. Если вы не готовы пойти за мной и за моей идеей, рискнуть всем, включая свою жизнь, если вам важнее привилегии, данные вам по праву рождения - сегодня мы видимся в последний раз.
Торжественно умолкнув, Геллерт обернулся, и его вытянутая тень, покосившись, снова легла на их застывшие, потрясенные лица. Вот оно, благоговение. Вот она, власть, которая позволит ему все изменить. И пускай их пока всего лишь четверо, скоро так же внимать ему буду миллионы.
В следующий миг в номер ввалился, по другому не скажешь, Дитрих фон Фрауенфельд - краснощекий, полноватый юноша с яркой родинкой над губой и натурой истинного гедониста. Особых талантов дуэлянта он не проявлял, да и не старался, но зато лучше многих знал, как получать от жизни максимум удовольствия. И охотно делился своими знаниями (и их источниками), за что его в клубе и терпели. Вот и сейчас, не уловив атмосферу трепетной возвышенности, Дитрих вывалил на диван между Хансом и Коко лавину свертков и коробочек. Здесь были фигурные, сверкающие сахаром марципаны и покрытое глазурью печенье, медовые турецкие финики и молочные фисташки, мягчайший рахат-лукум, крупные оливки в стеклянной банке, коробка с толстыми сигарами и несколько внушительных плиток местного шоколада. А венцом стал небольшой портсигар с изображением томной, окутанной зеленоватой дымкой красавицы на крышке.
- Привет! - плюхаясь в освобожденное Геллертом кресло, радостно улыбнулся Дитрих, утирая взмокший лоб рукавом. - Простите, заезжал к кузине и немного задержался. Я пропустил что-нибудь важное?
- Не волнуйся, Фрауенфельд, - усмехнулся Геллерт, приманивая к себе портсигар. - Веселье только начинается.
***
Веселье длилось почти две недели. Кутили они со вкусом и размахом, так что пришлось занять еще один, соседний люкс, на который раскошелились уже Ольбрих и Фрауенфельд. Не отказывали себе ни в чем. Заказывали самые дорогие блюда из ресторана, пили самые лучшие вина, играли в карты и совершенно опустошили портсигар, а когда Фрауенфельд неведомо откуда притащил гитару, на этаж пришлось накладывать чары шумоподавления. Стенами отеля кутеж, разумеется, не ограничился. Не считая “культурный” досуг, будь то посещение оперы или выставки в сецессионе, они также разъезжали по Вене в открытом экипаже, горланя песни и свистя вслед возмущенным прохожим, катались на лодках, обрызгивая друг друга пока еще сравнительно теплой водой, и даже вломились в зверинец посреди ночи, распугав животных и едва не доведя магла-сторожа до инфаркта. В общем, развлекались как могли, так что в первые дни Геллерт совершенно потерял чувство времени. Слишком соблазнительно и приятно было вернуться в бесшабашное, беззаботное течение дней, каким запомнились школьные будни в Дурмстранге, вновь окружить себя знакомыми с детства лицами.
За годы учебы Геллерт узнал все их тайны, изучил от и до. Вот Алекс - любимый и лелеемый наследник крупного дворянского рода. Красивый и обходительный - его дерзость и непокорность заканчиваются там, где начинается имение его семьи. Коко - острозубая и циничная, избалованная младшая дочь бельгийского графа, устроившая голодовку, когда ее отказались отдать на учебу в Дурмстранг вместо Шармбатона, где веками учились все Ланнуа. Ханс Ольбрих - сын известного немецкого магната, чья жизнь расписана с пеленок до самой смерти, а единственный самостоятельный выбор - женщина, что ни в грош его не ставит. Багров - тихий и скромный потомок угасающего рода, непонятно как затесавшийся в их шумной, вечно стоящей на ушах компании. Неконфликтный и непритязательный, но глубоко и всецело зависимый. И, наконец, Дитрих фон Фрауенфельд - плотный и в то же время эфемерный, заводной весельчак, чьи мотивы и привязанности растворяются подобно сахару в теплой воде.
С ними было просто, привычно и понятно. Зубодробительно предсказуемо. И вскоре самые безумные забавы потеряли былую остроту, самое изысканное вино - вкус, а само пребывание в Вене - всякий смысл. Резко, но по-другому с ним не случалось, Геллерта одолела скука и неудержимо потянуло прочь.
Туда, где его ждала цель, борьба за общее благо и человек, чья душа пока еще оставалась загадкой.
