***
Лицо Изуку против воли напрягается, пытаясь вспомнить. — Легочная в… правое предсердие? Его мама сочувственно качает головой. — Левое предсердие, малыш, левое. Идзуку застонал. Он уже дважды ошибся, не так ли? И многие рассказы, которыми делились предыдущие участники теста, говорили о том, что сердечно-сосудистая система чаще всего проявляется в анатомической части. — Легочная артерия — левое предсердие, — пытается он повторить, представляя это в голове. — От левого предсердия к желудочку через… митральный клапан? А затем выходит через… аортальный клапан. — Ты понял! — его мама проверяет время, откладывая записи, которые Изуку просматривал. — Еще рановато, но мне нужно просмотреть одно дело. Если ты хочешь закончить свою дневную работу прямо сейчас, я могу помочь тебе позже. Идзуку улыбается, уставший от своей обычной воскресной сессии по зубрежке. — Хорошая идея. Спасибо, мам. Он переоделся в свой спортивный костюм из магазина и натягивает зимнюю шапку с надписью «Всемогущий». В январе резко похолодало, и покрытые льдом тротуары заставляли его в некоторых местах идти с осторожностью. Но это не слишком мешало. Несмотря на последние полтора месяца, Идзуку по-прежнему не отличался особой выносливостью. Он мог идти часами, но движение, которое было быстрее чем бег трусцой, утомляло его. Однако он отказался использовать погоду как оправдание для того, чтобы не напрягаться. Ему нужно ускориться. Ему нужно вымотаться. — Это… это, — пробормотал про себя Идзуку, подталкивая себя к спринтерскому бегу, — Точка. Его нога скользит по скользкому асфальту и Идзуку на долю секунды замирает, прежде чем его тело перевернулось. Он ударяется о землю всем позвоночником и царапает руку, но в итоге встает на ноги. Это прогресс. Он не отказывается от UA или от Хебикюндена. Он собирается помогать людям, так или иначе. А до тех пор он просто должен работать в два раза усерднее. Идзуку направился к пляжу. В его голове зреет план. Есть шанс, что он окажется бесполезным, но он хочет попробовать. Или хотя бы извиниться перед Мирио за то, что доставил ему неудобства. Идзуку заходит в круглосуточный магазин и в итоге берет чашку гранатового чая из автомата на улице. Красочная иллюстрация на банке очень знакома. Он скучает по еде. Очень скучает. Идзуку поджимает губы и отправляет маме быстрое сообщение о том, куда он идет. Затем он потер холодный нос и повернулся, чтобы уйти. Что-то остановило его. Просто привычка. Мидория оглядывается на веселый торговый автомат и смотрит на простую, темную банку эспрессо. Это не кофе его мамы. Он чувствует укол горечи. Идзуку все равно выкладывает за него деньги. Будет неловко, если он не принесет что-нибудь для себя. Остаток пути до пляжа он преодолевает трусцой и, конечно же, слышит, как Мирио передвигается по пляжу за тихим шумом волн. Идзуку задерживается на дамбе (между ним и краем есть безопасный буфер), размышляя, будут ли ему рады. В прошлый раз он доставил Мирио большие неудобства, а также заставил его потерять одежду в разгар зимы. Он может быть навязчивым. Или нежелательным. Мидория подносит руку ко рту, прежде чем он успевает струсить. — Привет, Мирио-сан! — кричит он. Звуки со свалки затихают, и Мирио высовывает голову из-за большой кровати. Он загорается и сразу же помахал рукой в сторону него. Затем он исчезает обратно за кучей, оставляя Идзуку чувствовать себя невероятно неловко. В этом есть смысл, потому что он, вероятно, очень занят работой над героем и курсами, а общественные работы в придачу… Мирио пробегает зигзагообразную дорожку по чистому песку и поднимается по близлежащей лестнице. — Привет, Мидория! Рад видеть тебя в подходящей одежде, — шутит он. Идзуку нерешительно смеется. — Ты тоже. Подождите, нет, определенно не то, что нужно сказать… Я принес тебе чай, — пролепетал Идзуку. Подождите, а что если Мирио не любит чай? О, это была плохая идея. Он протягивает красочную банку с принужденной улыбкой, молясь, чтобы он выбрал правильно. — В качестве благодарности. И в качестве извинения. Мирио принимает ее с ухмылкой. — Даже не беспокойся об этом. Я просто рад, что смог помочь, — он показывает жестом в сторону скамейки, где месяц назад лечил раны Идзуку. — Не хочешь расслабиться на минутку? Нам обоим, наверное, пора отдохнуть. Идзуку кивает и садится, его нерешительность и беспокойство улетучиваются. Рядом с Мирио было невероятно легко дышать. Тем более, что они двое все еще незнакомы. — Спасибо. Пляж выглядит очень хорошо. В некоторых местах он достаточно чистый, чтобы видеть прибой. — Это занимает немного больше времени, чем я ожидал, — признается Мирио, открывая свою банку. — Я работаю над этим без своей причуды, и моя стажировка отнимает у меня много времени. Не уверен, что успею закончить ее до начала третьего курса. — Это большая работа для одного человека, — соглашается Идзуку. Затем он пытается придумать еще какую-нибудь светскую беседу, но она не идет. Секунды тянутся, а Мирио ничего не говорит, и Идзуку решил, что лучше сейчас, чем потом. — Я хотел поблагодарить тебя еще за одну вещь, — Идзуку смотрит на свои ботинки, чтобы не струсить. — Я, эм, собираюсь попробовать подать документы в UA. Я не позволю своим мыслям и мнениям других людей определять мое будущее. Это — моя мечта. Так было всегда, — Идзуку заставляет себя встретиться с глазами Мирио, — Так что спасибо за это. — Рад помочь! — Мирио поднимает свою банку и говорит. — Особенно если их станет больше. Затем он смеется над собственной шуткой, и Идзуку легко присоединяется к нему. Это приятно. Не быть посмешищем. — Но я действительно рад за тебя. UA — отличное место, — Мирио смотрит в сторону и Изуку наклоняется вперед чтобы проследить за его взглядом. — Вообще-то, я должен представить тебя учителю. Учитель — это исхудавшая и впалая фигура, идущая к ним от дальней морской стены. Светлые волосы и просторная одежда, свисающая шторами с его костлявых плеч. Он не то чтобы медлителен, но шаги его размеренны, как у человека, испытывающего боль. Мирио наклоняет голову в знак того, что Идзуку должен следовать за ним, и он бежит к исхудавшему человеку. По мере приближения Идзуку слышит его пульс в состоянии покоя. Менее сорока ударов в минуту. На секунду Идзуку подумал, что у него его вообще нет. — Хей, Тошинори-сэнсэй, помните того паренька, о котором я говорил? Тот, который без обуви? — Мирио быстро рассказал о зеленоволосом. — Мидория, это учитель, он помогает мне с общественными работами. Идзуку вежливо кланяется, все еще немного обескураженный тем, насколько медленный пульс у этого человека. Даже у Мирио, который находится в гораздо лучшей форме, пульс быстрее. — Здравствуйте. Приятно познакомиться. — Взаимно, — отвечает Тошинори. Он прочищает горло (влажный кашель: изучение Идзуку заставляет его сразу вспомнить о рецептах деконгестантов), а затем странно усмехается. — Ты здорово напугал, Тогата. Рад видеть тебя целым и невредимым. О, черт, Идзуку, наверное, действительно напугал его. Хорошо, что он извинился… погодьте. Тогата? Это его фамилия? Неужели Идзуку все это время обращался к незнакомцу по имени? Глаза Идзуку расширились, прежде чем он поспешно извинился. — Ах, простите! Это было очень неосмотрительно — ждать долго и… Мирио прервал извинение Мидории хлопком по голове. Это едва ли больше чем хлопок, но он заставил Идзуку замолчать. — Не волнуйся! Все в порядке. Идзуку должен быть лучше. Мирио смотрит на его лоб, прежде чем его глаза загораются. — Отличная шапка, — хвалит он. — Мерч со Всемогущим? Вот о чем Идзуку может говорить днями напролет. — Да! Это его рекламная кепка серебряного века. Я несколько недель искал ее, — Идзуку поправил шапку так, чтобы она закрывала уши от холода. — Многие люди не очень любят Серебряный век, но мне он нравится больше всего. У него самая крутая история, символика и связанные с ним бои. Тошинори моргнул, увидев, как быстро эта тирада вылетела из уст Идзуку, но потом усмехнулся. — Серебряная эпоха была… была забавной. — Вы фанат? — спрашивает Мидория. Несмотря на свою внешность, Тошинори, вероятно, когда-то был героем, если судить по его положению в UA и уважению Мирио. Однако, быть героем и фанатом, вероятно, не являются чем-то взаимоисключающим. Идзуку надеется что это не так. — Ну, я, конечно, да, — говорит Мирио. — Я не очень разбираюсь в товарах, но раньше я был одержим новостной лентой Всемогущего. — Знаешь «GeoSwamp»? Старшая двоюродная сестра была там, и я умолял ее рассказать как там мне об этом каждый раз, когда я приезжал к ней. — Вау, — говорит Идзуку со звездами в глазах. — Когда я был маленьким, я часами смотрел его японский дебют. Я до сих пор смотрю его, когда мне нужна мотивация. Они проводят еще несколько минут, болтая о героях, пока Идзуку не замечает, что его эспрессо все еще в кармане. Он протягивает его Тошинори. Щуплый мужчина кажется немного удивленным. — Ты любишь холодную заварку, Мидория? Идзуку осматривает банку. «Black Hole Espresso: концентрат холодной заварки». Количество кофеина написанное на стакане пугало его. — Я никогда его не пробовал. Я просто полюбил кофе и захотел выпить чего-то нового. Мирио качает головой. — Я не могу есть или пить горькие вещи. И я не думал, что кому-то это нравится». — Вкус приобретают, Тогата, — говорит Тошинори. — Кофе — практически единственное, что я могу пить, — говорит в свою защиту Мидория. — Кроме воды, наверное. Раньше я не любил кофе, но теперь он мне нравится. Тошинори кивает в знак согласия. — Я скучаю по нормальному кофе. Когда-то я мог не спать несколько ночей благодаря хорошему кофе, — затем он машет костлявой рукой в знак отказа. — Спасибо за это, но ты обязательно должен попробовать сам. Идзуку откупоривает банку и делает нерешительный глоток. Напиток попадает в рот. Горькое. — Ух ты! — он закрывает рот рукой, кашляя. — Оно очень крепкое. Тошинори улыбнулся. — Полагаю, молодой Тогата предупреждал тебя. Мирио не реагирует на свое имя. Он с любопытством смотрит на пляж. Идзуку начинает беспокоиться. — Ми… Тогата-сан, с тобой все в порядке? — А? — Мирио выглядит удивленным, а затем виноватым. — Можешь звать меня Мирио, Мидория. И я в порядке. Просто подсчитываю цифры. Уборка идет гораздо медленнее, чем я надеялся, и я думал о том, чтобы брать больше часов по средам. — Мне бы не хотелось отрывать тебя от сэра Ночноглаза. Может быть, твои друзья могли бы помочь? Мирио отмахнулся от предложения. — Нет, они заняты своими собственными проектами. Я подумал, что смогу приходить после практики, но транспорт оттуда неудобен. — Я мог бы помочь, — предлагает Идзуку. И тут же краснеет от смущения.- Я имею в виду, если ты не против! Я не хочу навязываться, но если это вопрос быстрого выполнения большого объема работы, то я определенно мог бы помочь, потому что я действительно считаю, что важно отдавать долг обществу, и я думаю, что это действительно восхитительно, что ты работаешь молча, чтобы помочь другим и… Мирио наморщил лоб, а Идзуку на секунду замолчал. — Я слышал примерно половину из этого, Мидория. И да! Я был бы рад помощи, если ты думаешь, что справишься. Он поворачивается к Тошинори и ухмыляется. — Как насчет этого? Тошинори улыбается и показывает им обоим большой палец вверх. И с тех пор Идзуку стал приходить на пляж каждое воскресенье. Он наблюдает, как Мирио медленно разгребает завалы и мусор. Он старается не отставать от него. Это даже забавно. Месяц назад Идзуку чувствовал, что потерял место, которое считал своим. Теперь по воскресеньям он болтает с Мирио и Тошинори, работает до тех пор, пока его руки не станут свинцовыми, и наблюдает закаты, окрашивающие небо в красный и оранжевый цвета. Каждый день, когда он чистит гнилой пляж, он все меньше похож на укромное место и все больше на безопасное пространство.***
Конечно, это не может происходить непрерывно. Его школа — это кошмар утечек информации и сплетен, в некоторые из которых он посвящен, и нет, это не подслушивание, если ты не можешь этого избежать… Но, да, его домашний учитель заставляет всех заполнять основную форму заявления: где, когда, требования, пунктуальное заявление о любых материалах, которые им нужны. Идзуку достаточно глуп, чтобы указать UA в качестве первого выбора вместо того, чтобы протащить его в самый конец. Он подавал документы в восемь школ, и если бы он не подал их в порядке выбора, то мог бы спокойно продолжать дальше. А поскольку его домашний учитель, очевидно, не понимает значения понятия «свобода действий», что означает, что он, вероятно, не заполнил форму, поскольку в самом начале написано, что это все частные… Ну, он просто удобно так говорит: — Ух ты, еще один для UA. И поскольку Идзуку — тот, кто только что сдал свою бумагу, больше некому. Люди хихикают. Смеются открыто. Это смешно, если у вас жестокое чувство юмора, потому что у Мирдории Идзуку нет ни единого шанса попасть в UA, но мило, что он пытается. Он хотел бы, чтобы теперь, когда у него есть причуда, было не так больно, но это не так. Боль ударяет его прямо в живот, и он чувствует себя больным и трясущимся. Идзуку пригибает голову и с трудом возвращается на свое место, а кислота подбирается к горлу. Его одноклассники просто должны заниматься своими делами. Это была его жизнь. Ему хочется кричать об этом, что это его жизнь. Хватит пялиться на него. Он больше не урод. За исключением того, что он им является. Просто новый вид. Из нарастающего гула мыслей его выбила тень, нависшая над столом. Кацуки, очевидно, сделал перерыв в общении со своими «подельниками» и решил побеседовать с Идзуку. — Что это за чушь про UA, Дэку? И это требует ответа. Идзуку пытается успокоить жар, пылающий на его коже и проглотить ком в горле. — Я подаю заявление. Кацуки презрительно закатывает глаза. — Ага, блядь, щас. Я буду единственным ублюдком из этой дыры, кто поступит в эту школу. — Может быть, — говорит Идзуку, пожав плечами. Он пытается успокоиться, потому что не может согласиться на меньшее. Он слишком боится попытаться сделать что-то. Даже если это последнее, чего хочет его терпение. — Но нет смысла быть единственным, если никто больше не соревнуется, да? — Кто, блядь, сделал тебя конкурентом? — усмехается Кацуки. — Потому что в последний раз, когда я проверял, у тебя не было ни единого шанса. Так что просто отвали и займись тем, в чем ты действительно можешь быть хорош. — Я все еще хорош, — возразил Идзуку. — Я подаю документы и в Хебикюден. Но я подаю заявления во многие школы, потому я могу попробовать в UA. И Кацуки начинает говорить по той же самой касательной, что и в начале года: о своей истории происхождения и обещанном успехе в UA. Возможно, в каком-то смысле это правда. Идзуку поставил бы на то, что Кацуки добьется успеха, и он сделал бы такую же ставку в тот день, когда появилась его причуда. Это горько, особенно потому, что это правда. Потому что ты не станешь особенным, если им станет кто-то другой. Идзуку тупо смотрит на Кацуки, продолжающего разглагольствовать и нести чушь. Потому что ты лучший, и все, кто не согласен и не падает к твоим ногам, должны встать в строй. Быть раздавленным. Знать свое место… Идзуку держит рот на замке, но в его голове все расплывается и гудит от бормотания. Уродливого бормотания, того типа гнева, который раньше послушно затихал, пока Идзуку не оставался один и не на кого было накричать. Он пожирает его. Он гложет и гложет его до тех пор, пока Идзуку не захочет сделать выпад вперед и выбить все зубы из черепа Кацуки, чтобы тот заткнулся. — Мидория! — одна из его одноклассниц, Саи, прикрывает рукой свои острые зубы, на ее лице написано потрясение. Она дергается и показывает на свою правую щеку. — Ты… твой… глаз. И это привлекает всеобщее внимание. Идзуку поднимается и проводит рукой по правому глазу, вены пульсируют с бешеной скоростью. Черно-багровые и ужасающие… но только если вы случайно узнали, что это значит. Для любого другого человека это может означать что угодно. Поэтому Идзуку пожимает плечами, опускает руку и притворно произносит предложение без запинки. — Это моя причуда. А что с ней? Что, конечно же, вызвало шумиху. Его учитель нерешительно звонит в приемную, потому что незаконно не регистрировать свою причуду, а разрешение незаконных вещей угрожает безопасности вашей работы. Вызывают его маму. Идзуку слышит, как люди обсуждают его в коридорах, потому что переход от беспричудного к причудному — это самое интересное, что произошло в их школе. Это кошмар. Но если бы он знал, что Бакуго сделает такое лицо, Идзуку бы сказал об этом раньше.***
— Ты мог бы сказать мне, — говорит Инко по дороге домой от врачей. На станции было много народу, но улицы их района тихие и сонные в весеннем полуденном тепле. Это не помогает ей не нервничать. Наоборот, ее голос кажется слишком громким. Слишком громким. Идзуку пригибает голову, глядя на уличные знаки. Мидория возится с рукавом своей униформы, путаясь в пуговицах. — Я знаю. Мне жаль. — Тебе не нужно извиняться, — говорит она. — Я очень рада за тебя, Идзуку. В кабинете врача у нее перехватило дыхание, когда ее ребенок рассказал о своей новой причуде. Он назвал свою новую причуду «Обостренное чутье», объяснив, что сначала не заметил как оно появилось. Что он подозревал об этом всего неделю или около того, но не хотел, чтобы его назвали сумасшедшим, если это все-таки не она. Или искателем внимания. (Это его задело.) Но он не выглядел гордым или взволнованным. Он просто чувствовал себя неловко и нервничал, его заикание возобновилось. Даже сейчас он говорил короткими и мягкими фразами, его рот работает так, будто он пережевывает слова. — Если не хочешь, не говори, — нерешительно начинает Инко, — Но почему ты не сказал мне о ней? Мы могли бы дать тебе квир-консультацию. Это было бы большим преимуществом на вступительных экзаменах. Почему она всегда узнавала о проблемах последней? С каких это пор ее ребенок стал держать ее в неведении? — Ты, — начал Идзуку, но потом остановился. Он потирает шею перед тем, как встать, явно давая себе мысленный заряд бодрости. — Ты верила в меня. Инко моргает, вина впиваются ей в горло. — Конечно, верила. Не всегда. Не так, как следовало бы. Она должна была знать лучше, но она всегда забывает свои уроки и повторяет свои ошибки… — Нет, — говорит Идзуку, — потому что ты верила только в меня. Не в причуду. В меня. И тогда я больше не хотел и не нуждался в ней, — он усмехается, его рот растянулся слишком широко. — Долгое время я чувствовал себя не полноценным, но, как-бы странно это не звучало, я бы не отказался снова стать беспричудным. А затем он кивает и говорит с ноткой решимости: — Причуда не определяет меня. Мне она не нужна, чтобы быть хорошим человеком. Инко чувствует, как в груди разгорается гордость. Гордость за то, что ее сын счастлив тем, кто он есть, что он преодолел ошибки, которые совершила она. Но она помнит, каким угрюмым и паническим был ее сын, и она не может оставить это просто так. — Это не определяет тебя, Идзуку, — соглашается она. — Это дар. И ты был бы хорошим человеком с ним или без него — но это дар, который поможет тебе сделать что-то больше. Идзуку удивленно смотрит на нее. Помедлив, он говорит: — Отдавать то, что можешь? Инко может не всегда понимать его чувства, а ее сын может не всегда хотеть объяснять, но она не перестанет пытаться стать лучше. Она собирается подарить ему детство, о котором ему не придется жалеть. Она взъерошивает его волосы. — И возьми только то, что тебе нужно.***
Жизнь проносится мимо Идзуку со скоростью света. Его расписание заполнено зубрежкой, бегом и тренировками. И с тех пор, как он столкнулся с Сотригооловой, он знал, что ему придется проявить изобретательность. Ты думал, мы не найдем закономерность? Он был слишком предсказуем. Это было несправедливо, потому что он изо всех сил старался, чтобы его визиты были случайными. Однако у Идзуку закончились больницы, в которые можно было попасть. Особенно с тех пор, как он стал посещать их чаще и тщательнее. Он даже нарушил свое первое правило и вернулся на место собственного преступления. Было слишком легко предсказать, когда он проголодается, чтобы выдержать это, поэтому ему пришлось сменить обстановку. Именно поэтому он пропустил свой обычный воскресный визит, чтобы помочь с пляжем, и плотно позавтракал. Меньше чем за десять минут он уже на месте, пообедал в туалете кофейни (это отвратительно, но безопасно) и отправился в близлежащий парк. Там тепло и солнечно, и так много людей гуляет на улице. Веселье заразительно. Это просто безумие, насколько лучше он себя чувствует: обычно его прогулки обычно вызывают страх, потом жалость, а потом несколько часов хандры. Но сегодня? Просто на улице очень хорошо. Даже воздух чистый, ранний утренний дождь смывает с неба выхлопные газы. Идзуку просидел на скамейке в парке добрых полчаса, прежде чем отправиться на вокзал и поймать попутку до дома. Он берет немного кофе в лавке возле своего дома. Кофе на кухне уже на исходе, поскольку Идзуку пьет его по кастрюлям. Мама беспокоится, что это замедлит его рост, но Идзуку так устал от вкуса воды. К тому же, к счастью, она утоляет голод. Когда он добрался до своей улицы, он видит его… Кацуки сидит на стене у дома Идзуку, зарывшись головой в… пакет? Мидория размышляет о том, как пройти через черный ход, прежде чем он увидит его. Лучше разобраться с этим сейчас, чем потом. После фиаско с причудами, Бакуго молчал со зловещей тучей. Примерно через неделю это надоело Идзуку. Стало трудно оставаться в спокойствии. Особенно сейчас. Его успокаивает то, что он не голоден и отягощен солнечным теплом. Он проходит мимо Кацуки, который на мгновение не замечает его. Идзуку слышит, как в ту же секунду его дыхание сбивается и книга захлопывается. — Дэку! Идзуку борется с небольшим смешком. Ему это почти сошло с рук. Он поворачивается и машет рукой. — Привет, Качан. Кацуки бросает на него кислый взгляд. — Отвали со своим дружелюбием, ботаник. Я здесь по делу, — он поднимается и закидывает рюкзак на плечо, сутулясь и презирая всех. — Тебе нужно валить нахрен подальше от UA. Опять? Кацуки иногда похож на собаку с костью. — У такого, как ты, нет ни единого шанса… Ладно, скорее все время. — …сделать внутри… — Твое ворчание не заставит меня бросить эту идею, — Идзуку протер затылок и попытался улыбнуться. — Извини, но я уже слишком много сделал, чтобы не попытаться. Я уверен, что у тебя все получится. Идзуку поворачивается на каблуке и уходит. Звук, с которым у Кацуки подскочило давление, одновременно уморителен и бесценен. Кацуки рычит и шагает впереди Идзуку, подрезая его. Его красные глаза потеряли свой пренебрежительный взгляд. — Ты думаешь, причуда — это все, что нужно, чтобы попасть внутрь? — спрашивает Кацуки. — Что наличие какого-то красного глаза на тебе внезапно делает тебя лучше, плакса? Пойми, блядь, реально. Для того, чтобы тебя взяли, нужно чудо. Чудо или проклятие. Но Кацуки не нужно этого знать. Он не должен и не заслуживает того, чтобы знать о нем хоть что-то. — Верно, это не делает меня лучше, — говорит Идзуку с непреднамеренным вызовом. — Я всегда был достаточно хорош. Только потому, что веря таким людям как ты, я не был таким каким я есть. — Таким, как я, — насмехается Кацуки. — Ты имеешь в виду рациональных, блядь, людей?» Идзуку проглатывает ком в горле. — Это бессмысленно, — он мысленно считает до десяти и впивается ногтями в ладони. — Ты можешь думать, что хочешь. — Конечно, — резко соглашается Кацуки. — Просто не лезь на мой гребаный путь и перестань смотреть на UA. Идзуку оскалил зубы, его кожа гудела. — Почему бы тебе не заставить меня? — затем он отводит глаза и протискивается мимо Кацуки, осмеливаясь попробовать. Но он не хочет. У него есть послужной список и будущее, и было бы глупо портить их. Возможно, он мог бы обмануть всех остальных, заставив поверить в то, что за его лаем действительно скрывается укус, но Мидория знал лучше. Или, по крайней мере, он думал, что знал, пока Бакуго не свалил его со спины. Руки Кацуки затряслись, сжались в кулаки, из которых повалил дым. Его глаза горят гневом. — Вставай, мать твою! Идзуку моргает. Он уже нормально не стоит на ногах. Это не… страх. Или он есть, но не это удерживает его на месте. Холодная вода проникает в колени его брюк, под ногтями Идзуку грязь, и он выжег весь замороженный страх из своего тела за последние несколько месяцев. Он остается там в основном потому, что не знает, что делать. — Давай. Сразись со мной, — он бросается вперед на шаг, пытаясь заставить Идзуку вздрогнуть. — Теперь у тебя есть причуда. Она у тебя уже не первый год. Так что. Вставай. Вставай. Идзуку напрягся. Кацуки не должен этого знать. Насколько всем известно, его привезли неделю назад. Он поднимается на ноги, смотрит на мокрую траву, чтобы успокоиться. — Мы не должны этого делать. Но хотя он говорит это, и он верит в это. Он опускает рюкзак и поднимает кулаки вверх. Как будто ему снова четыре года, только ему нечего защищать и есть что доказывать. Что-то мелькает в выражении лица Кацуки, прежде чем он наклоняет голову и ломает шею. — Кто-то должен вбить это в твою тубую голову. Ты просто еще одна ступенька для меня. Какая-то причуда этого не изменит. Это не так уверенно, как должно быть. В лазерном фокусе взгляда Кацуки нет ни нотки насмешки, ни пренебрежения. Это слишком трезво, чтобы быть чем-то, кроме личного, и тут мысль подкрадывается к Изуку, как змея. — Ты не знаешь, что я могу, — говорит Идзуку, осознавая это. Он смотрит на блондина. На то, как тот дергается от удивления. — Ты ничего не знаешь ни обо мне и ни о моих шансах. И это делает меня угрозой для твоей глупой истории происхождения… Кацуки бросается вперед. — Заткнись! Идзуку не уходит с дороги. Они оба оказываются покрыты пятнами травы. У Идзуку болит губа от неаккуратного рассечения. Кацуки уйдет прочь с синяком на ребрах, но не раньше, чем Идзуку сдается. Когда его сердце успокоилось от быстрого ритма, он понял, что драться с Кацуки было не так уж и… страшно. На самом деле, когда он пробирается в свой дом и запирается в своей комнате, Идзуку считал, что это было познавательно и интересно. Во-первых, это была хорошая практика. Во-вторых, Кацуки не использовал свою причуду на протяжении всего боя.***
Идзуку проводит каждое воскресенье, помогая на пляже. Это изнурительно, особенно когда снова пришло в лето. Жара тяготит его, он потеет и изнемогает. Но он продолжает возвращаться, потому что приятно делать доброе дело. Большую часть своей недели он тратит либо на учебу, либо на тренировки. Это тоже важно, но ему нравится помогать. Это единственное, что он делает для других людей. Также приятно говорить с Мирио. Не то чтобы они виделись слишком часто. Мидория держится в своей зоне, потому что не хочет вмешиваться или отвлекаться. Но он приносит больше гранатового чая для обеденного перерыва Мирио. Большую часть времени, Мирио просто говорит о своих друзьях. о том, что происходит в UA, и о своей стажировке. Идзуку говорит об учебе, наблюдении за героями и «исследовании города». Это самый простой способ объяснить все странные места, которые он прячет во время перерывов на еду. Но с окончанием школы, у Идзуку остается все меньше и меньше свободного времени. Он начинает брать с собой на пляж наушники и конспекты лекций, пытаясь впихнуть информацию в голову грубой силой. Он все еще недостаточно знает о патологии, а это обязательно будет на одном из экзаменов. И его понимание иммунной системы в лучшем случае неполное. Он запоминает функции Т-клеток и В-клеток, пока возится со старинным шкафом. Он весь состоит из железного дерева и гниет снизу, не желая сдвигаться с места. Разочарование нарастает, Идзуку дергает свою причуду и врезается плечом в бок. Он проезжает по песку около метра, прежде чем его начинает трясти и контроль над ним ослабевает. Мидория сжимает свой квирк и не дает ему выскользнуть из позвоночника. Это как сдерживать чихание или предотвращать икоту: раздражающе неудовлетворительно. Тем не менее, он справился с задачей. Теперь, когда база больше не зарыта в запечатанный водой песок, он может грубой силой протащить ее по пляжу. Идзуку поднимается и вытирает пот, стекающий по лицу, и тут слышит Мирио вдоль дамбы. Он размахивает банкой и жестикулирует. Идзуку радостно бросает деревянный шкаф и мчится по пляжу. — Ты мой герой, — говорит он, отпивая из своей бутылки с водой. Она тепловатая и на вкус как пластик, но губы Идзуку потрескались и пересохли настолько, что он терпит. — Ты выглядишь так, будто справился с этим, — говорит Мирио. Он садится на лестничную площадку, и Идзуку следует его примеру. Затем Мирио протягивает Идзуку банку блестящего золотого кофе. — Я стараюсь не поощрять твое безумное пристрастие к кофеину, но я хотел пожелать тебе удачи. Я, вероятно, не увижу тебя до вступительных экзаменов, так что тебе придется просто побить всех рассказать мне об этом позже». Идзуку уставился на банку, его грудь тяжело и странно болела. — О, ты действительно не должен был… — Ой, да ну, — говорит Мирио. — Я просто захотел. Затем он открывает свою чашку красного чая и прижимает ее к чашке Идзуку. — Ты должен открыть ее и поднять тост. Идзуку моргает, глядя на сверкающий металл, и открывает чашку. Она горячая от пребывания на солнце; гладкая, пьянящая и немного металлическая. Она обволакивает его рот и вымывает соль, рыбу и ржавчину пляжа. Через секунду Мирио смеется. — Вкусно, да? Идзуку понимает, что плачет. — Нет, — шутит он и улыбается так широко, что щеки болят. — Я просто плакса.***
-- В среду он сдает экзамен в Хеббикюнден и выходит с мозгами, сделанными из мокрых бумажных полотенец. Он чувствует усталую уверенность в анатомической части. Ему следовало бы больше сосредоточиться на клеточной биологии. Мама встретила его вечером, когда он возвращался домой. Мидория рассказывает ей об этом, пока помогал мыть посуду. Она спросила его, каким должен быть их победный ужин. Он лжет и говорит, что ел после экзамена. Мама поджимает губы. — Эти коктейли помогают? Мы можем купить еще. — Дело не в этом, — клянется Идзуку. Даже если коктейли, заменяющие еду, были проще, так как не нужно было жевать. — Просто трудно… есть в присутствии людей. Я не знаю почему. Меня тошнит.***
-- В четверг он поел. Это было очень непросто, и ему пришлось попробовать три разные цели. У первой была охрана, и он был слишком параноидален, чтобы попробовать. Вторая была пуста, что было неприятно, так как он потратил столько усилий, чтобы подобрать удостоверение личности. В третьем случае ему пришлось включить пожарную сигнализацию и забраться на крышу многоквартирного дома, чтобы скрыться. У него это получается все лучше. Это расстраивает его меньше, чем следовало бы.***
Пятницу он проводил отдыхая и готовясь к практическим занятиям. В основном, он просто концентрировался на языке и истории. Если бы ему пришлось посмотреть на еще одну схему по химии, он бы выколол себе глаза, потому что с него хватит. По крайней мере, он знает, что его сочинение все еще на хорошем уровне. Несмотря на бешеную зубрежку, в свободное время Идзуку все еще писал на форумах героев и в своем блоге. Это была хорошая академическая практика. И практика в сохранении рассудка. Он воздерживался от обновления своего небольшого раздела о Сотриголове из-за страха. Возможно, он не будет к нему заходить еще год. Или шесть. Его мама остановилась у двери и постучала. Идзуку выходит, читая новости о собственных ограблениях на своем рабочем столе. — Войдите! И его мама входит с миской кацудона. Она ставит ее на его прикроватную тумбочку, несмотря на свои правила не есть в его спальне. Она улыбается с ноткой напряжения, но ее слова настолько мягкие, насколько это возможно. — Тебе совершенно необязательно. Но это здесь, если понадобится. Она уходит, а Идзуку смотрит на миску. Он мог бы выбросить ее в окно или упаковать в пакет, и никто бы никогда не узнал. Он мог бы сказать, что все было замечательно, и жить дальше, и все было бы хорошо. Вместо этого он выходит с миской и присоединяется к маме за столом. Она удивленно моргает, а Идзуку хватает палочки для еды и откусывает огромный кусок, прежде чем успевает подумать о чем-то лучшем. Это блюдо попадает в горло, как гниль, гной и хрустящие струпья. Его желудок бунтует, но Идзуку отказывается даже вздрогнуть. Мама фыркает и усмехается, прежде чем приступить к еде. Это худшее, что он когда-либо пробовал, и лучшее, что он когда-либо ел. Он съедает все до последнего кусочка.