Планета на двоих

На какое-то короткое и восхитительное мгновение Киту кажется, что ребята наконец-то их нашли, потому что огоньки очень похожи на визоры ночного видения в шлемах Паладинов. Этого достаточно, чтобы усталость на долю секунды взяла верх. — Широ? И именно в этот момент он снова слышит тихий шорох чего-то, что осыпается вниз по стене, когда он неосознанно дëргает решётку… и внезапно балка под его ногами сдвигается. Кит шатается и затем падает, невольно вскрикнув, и вытягивает обе руки, чтобы уцепиться за балку. Она теперь находится под гораздо более острым углом, чем раньше. Кит с физикой на Вы и по фамилии, но даже ему понятно, что произошло что-то плохое. Балка раньше была прочно заклинена в стене, а теперь нет. И тот шорох издавали осыпающиеся рыхлые стены; похоже, им не понравился его вес. — Уходи оттуда! Кит вскидывает голову, готовый чуть что схватиться за кинжал, но то ли в глазах потемнело, то ли что, но он не видит перед собой ничего, кроме темноты. Лестница же, судя по звукам, слегка колеблется, словно Космо проверяет, не упал ли он, и Кит всё так же на автомате выпаливает: — Я здесь! Всё хорошо! Нет, всё не хорошо. Всё совсем не хорошо. Если у него настолько кружится голова, что уже Космо троится, наверное, стоит повременить с физкультурой… Ну, или нет. Кит обхватывает деревяшку коленями, балансируя и отчаянно пытаясь не расшатывать балку ещё больше, и проклинает свою долбаную невезучесть. Сейчас хватит одного неверного движения, чтобы балка сорвалась вниз, а ему что-то совсем не хочется падать. Надо бы наоборот, наверх. План был хорош. Просто стены недостаточно хороши для него. Хотя планка вроде бы больше не подаётся. Спустя несколько секунд Кит начинает ползти обратно к стене, замирая и невольно съëживаясь каждый раз, когда слышит, как что-то сыплется в тоннель под ним. Вниз лететь не так уж и далеко, но всё же. Он будто опять на том треклятом обрыве, только Космо теперь внизу, и на этот раз помочь никак не сможет. И когда его сердце, наконец, замедляет свой бешеный стук, до него доходит кое-что ещё, от чего ему становится почти физически больно — балка просела, и он теперь не сможет дотянуться до решётки. Теперь у него никак не получится её открыть. Им придётся идти назад. Кит пытается переварить эту скверную новость, когда слышит хруст, и что-то проседает. И затем балка с треском рушится вниз вместе с ним. Таблетка в его руках раскалывается пополам. Разломить её сложно — часть крошится и остаëтся на ладони белой пылью. Вздохнув, Кит ссыпает порошок в стакан с водой и убирает уцелевший кусок в блистер. Будет горько, а что делать. Терпеть головную боль нет сил — она сверлит виски и вынуждает судорожно стискивать зубы. А сегодня собрание. На него нельзя не пойти, сославшись на дерьмовое самочувствие. Ему точно нельзя. Вряд ли там скажут что-то интересное — последние пару дней всё вполне себе тихо, даже от Клинков никаких новостей. Главное, чтобы не затишье перед бурей. Откидываясь на спинку стула в пустой кухне, Кит подбрасывает упаковку и хмурится: многовато болеутоляющих для одной недели. Две таблетки выпил, когда во время миссии зацепился с галравским истребителем — шею дëрнуло так, что потом было голову не наклонить; ещё полторы на следующий день с утра, чтобы закрепить эффект. Три ушло на попытки справиться с головной болью после недосыпа. Куда делись остальные? — Твою мать… — сонно жмурясь, он на ощупь находит передатчик. Пока никто не звал, ну и хорошо. Значит, в этот раз можно даже подождать, пока таблетка подействует. А там ничего нового. Мама посмотрит и спросит, как он себя чувствует, Широ посмотрит и спросит, как он себя чувствует, а он опять наврëт, отмахнëтся и пойдёт отсыпаться за несколько бессонных ночей, проведëнных вместе с Пидж за её ноутбуком. Приходится всё же встать и, борясь с дурнотой, проковылять к другому концу стола за графином с водой. Кит чуть не давится, когда ловит на себе золотой заинтересованный взгляд. — Ты ничего не видел, — спокойно сообщает он и суëт лекарство в карман. Космо только наклоняет голову, отчего одно ухо падает на макушку. — Да-да, — Кит отставляет стакан и осторожно, стараясь лишний раз не крутиться, идëт к выходу. Сейчас бы добраться до комнаты, ни с кем не столкнувшись, и полежать полчасика, которых опять не досчитался сегодня утром. — Изыди, — устало просит Кит, когда в проходе опять натыкается на Космо. — Мне ещё третьей няньки не хватало, — на самом деле он не против. Просто непривычно, странно. Всё ещё. А может, это страх свернуть с проторенной дорожки. Чёрт разберëт. В одном Кит не сомневается: привыкнуть к такому количеству материнского внимания он сможет не скоро. Столько упущено, столько впереди. Иногда так хочется забыться, закрыть глаза и вернуться на Землю, в старую хижину в пустыне и просто побыть там вдвоём Хотя, будь возможность, разве он предпочёл бы спокойную и размеренную жизнь той, что ведёт сейчас? Медленно шагая по коридорам, Кит криво улыбается. Подобные мысли постоянно рядом — витают, как мотыльки. Он считает их признаками усталости и спустя даже столько времени по-прежнему верит, что они привносят хоть крупицу света в эту прогнившую до самого остова Вселенную. Больно — значит живой. Живой — значит можешь работать дальше. Кит останавливается у дверей в свою комнату, коснувшись виска, смотрит вдаль, сжимает кулак, хмурит брови. В коридоре тихо, а в голове так громко. Нужно подремать. И спросить у Пидж, как распознать мигрень. Вопль горчит на губах, когда он встречается с бетонным полом тоннеля. Грудь разрывает от боли, по венам вместо крови течёт лава… Дышать невозможно — воздух ватный, комками застревает в глотке. Подводит разум, подводит слух, реальность кипит и истекает воском. На месте асфальта под спиной ледяное на ощупь пятно, перед глазам — белый экран кинотеатра. Может, это туман в коллекторе. А, может, туман в его голове. Кит уже ни в чём не уверен. Проклятая темнота. Он понимает одно: ему плохо. Очень плохо. Хуже, чем пока было до этого. Очередная вспышка в груди почти окунает его в небытие. Сжимая кулак так, что белеют костяшки, он давит стон и силится приподняться на локтях, но вместо этого заваливается набок. Что-то большое и тëплое прижимается сзади, и мир на миг обретает чёткость, но в следующую секунду рука подворачивается, и крик просачивается сквозь зубы коротким «ох». Кит невольно представляет себя со стороны. Видок наверняка мама не горюй: человеку с таким цветом лица место в реанимации или в морге. Ярким пятном алеют губы, горят огнями глаза — вот и все краски. Он весь какой-то серый, обесцвеченный; плывет в пространстве, как кинутый в водоворот лист. Ощущения схожи: кажется, органы оторвались от вен и артерий и мячиками прыгают внутри — его тошнит от копошения в животе. Сидеть прямо тоже не получается. Но он и не пытается. Если бы не Космо, сполз бы на пол и свернулся в комочек, убаюкивая въевшуюся в мышцы боль. Лишь волк не даёт ему упасть, осторожно поддерживая под спину. Он честно старается не терять сознание, но достаточно сомкнуть ресницы, и поток тёплого ветра — откуда только взялся — уносит его прочь. Откуда-то издалека он слышит чей-то умоляющий голос, откуда-то издалека видит шатающуюся лестницу, но ничего толком не осознает. Бетон под ним качается, как подвесной мост. Мгновение — и вот он в Чëрной, сидит у кого-то на руках, давясь кровью. Опять провал. Опять новые кадры: дверь ангара, размазанные разноцветные пятна вместо ребят… он задыхается и умоляет о глотке воды. Проливает воду мимо. Разбивает стакан не в силах удержать его. Падает сам. Жаль, что всё не по-настоящему. Его несëт по реальности так быстро, что он не успевает кинуть якорь. Не успевает зацепиться. Все происходящее — перемежающийся темнотой набор фотокарточек. — Прости… — сквозь грохот отбойников в голове собственный шëпот не разобрать. Несмотря на то, что воздух кипятком обжигает горло, он продолжает говорить. — Я должен… должен был дог’даться, — хриплый кашель разрывает слова. Его трясёт — наверное, отходняк от напряжения. Веки весят тонну, а мышцы залиты свинцом. Он пытается поднять руку, чтобы передвинуться — что-то, должно быть, угол упавшей доски, неприятно упирается в бедро — и тут же роняет её обратно. Оглушëн. Слишком слаб. Он словно пришпилен к полу невидимой иглой. Не пошевелиться, не вздохнуть. По пылающему лбу проезжается что-то влажное и прохладное, притупляя жар. Пропадает. Опускается на щëку, потом на нос, на шею, на висок. Кит скулит от облегчения. Язык у Космо шершавый, но это лучшее, на что он может расчитывать. _____ Трудно сказать наверняка, но Киту кажется, что его выбрасывает в никуда каждые полчаса, может больше, может меньше, он не знает. Может, он вообще ни разу не просыпался за это время или ни разу и не засыпал. Тьма по обе стороны век одинаковая — сложно различать. Он мог бы попытаться засечь время, но не видит в этом большого смысла. Да и вряд ли бы у него что-то получилось — он почти чувствует, как мысли ржавыми шестернями скрежечут в голове, но как только он пытается ухватиться за одну из них, она ускользает как песок сквозь пальцы. Кроме того, у него есть, на счёт чего поволноваться. Ему ужасно хочется пить. Руки дрожат, насколько хочется. Это уже даже не жажда — это что-то, чего он ни разу не испытывал раньше. Так, наверное, ощущается ломка или зависимость от алкоголя. Обходиться без еды пару дней тоже неприятно, но… хоть глоток воды был бы сейчас очень кстати. Как-то даже забавно, что тут поблизости воды, скорее всего, просто немерено, а он не то что не может до неё добраться: даже если бы мог — ни за что на свете не стал бы её пить. Он знает, что без воды можно протянуть сколько — несколько дней? — но это не значит, что он всё это время не будет чувствовать себя ещë хуже. Чёрт, у него же температура. Кит прекрасно знает про такую штуку как «надо пить больше жидкости», когда дело касается температуры. Но он как-то совсем не думает, что то, чего он наглотался в шахте, можно принимать в расчёт, особенно если учесть, что он это все выкашлял обратно. — Прости, — горло дерëт, каждое слово встаëт поперëк глотки стальными спицами, но извиниться надо. За что? За то, что дурак. — Нам надо было… — дыхание перехватывает, и он замолкает ненадолго. –… надо было остаться там. В шахте. Я всё испортил, да? Волосы над ухом приподнимаются от тëплого дыхания, и Космо ласково трëтся где-то между шеей и плечом. — Прости… — губы начинают дрожать, но Кит заставляет себя поверить, что это от холода. Он прикусывает щëку изнутри. Ох, Пидж дома заругает. Мол, что ж ты, бессовестный, мне тут тебя штопать опять. — Прости, Кэти. Мы… больше никуда не пойдëм. Никуда. Да… Он не Широ. Он не может на ходу скакать с одного плана на другой так, будто так и было задумано. Иногда Киту кажется, что у этого парня в голове такая огромная схема-таблица с кучей квадратиков и стрелочек. Интересно, он никогда не думал заиметь большую доску, на которой можно было бы это всё строить? Хотя, если подумать, такие схемы могут быть слишком негибкими для таких, как они. Нет никакого смысла создавать таблицы для всех тех событий, которые могут произойти во время миссий, когда в существующее положение вещей может быть в любой момент внесено бесконечное количество случайных переменных. Например… заброшенный бункер. Но Широ же как-то каждый раз умудряется. Как будто он до этого недостаточно ужасно себя чувствовал, из шахты доносится оглушающий треск и глухой удар, он звучит как раскат грома прямо у него над ухом, и Кит дëргается, задыхаясь от боли из-за резкого рывка, когда до них долетают несколько брызг. В последний момент ему удаëтся ухватиться за стену, чтобы не упасть. Кит не сразу может догадаться, что случилось, но это не прекращает дрожи. Эхо стихает, и ему слышно, как плещется, успокаиваясь, вода. Должно быть, часть стены наверху коллектора только что полностью обрушилась. Он не залит бетоном, как думал Кит, и если бы они всë же нашли способ спуститься в него… у Кита кровь застыла в жилах. Они не там, и единственное, что на них попало, это брызги расплескавшейся воды, но… — Нет, я больше с места не сдвинусь. Кит почему-то представляет себе часы. Они стучат мерно, словно сердце. Секундная стрелка ползёт медленно, минутная не двигается вовсе. Слышен шорох шерсти, когда Космо шевелит ушами, слышен стук его собственных зубов, хотя он не может понять, холодно ему или жарко… Больше ничего. Ни щëлканья клавиш ноутбука, под которое он привык дремать на диване, ни тихих разговоров, ни смеха, ни даже сигнала тревоги. Здесь нет ничего. Всё вымерло. И это ужасно. Слабый, неуклюжий, Кит чувствует себя отрезанным от мира. Он привык быть в центре, привык мчаться навстречу движению, а не от него. Но слабость навесила на двери миллион замков — не отопрëшь. С другой стороны... Если может Широ, то чем он хуже? — Напомни мне… чтобы я потом… проклял себя за это… Подняться — настоящий подвиг. Схватиться за Космо. Сесть ровно, выпрямиться. Перетерпеть боль. Затем, не отпуская его, поджать обе ноги и упереться локтëм в стену. Другой рукой покрепче взяться за холку. Последний рывок самый сложный и самый болезненный, но Кит не собирается отсиживаться. Хотел бы, но нет. Он видит в боли благо — она, как маяк, указывает, где реальность. Холод тоннеля от жара не спасает. Внутри тлеют угли, и погасить их нечем. Кит скрипит зубами, пошатывается, выпрямляется. Тело снова насквозь прошивает электрический разряд. — Ничего, ничего, — шепчет он, почти усаживаясь на Космо. Боль значительно ослабевает, когда он снова может опереться на что-то. — Это я просто упал неудачно, всё нормально. Просто синяки, я же не… И тут у Кита внутри всё переворачивается. — Нет… Он полностью садится на волка, прижимаясь спиной к стене, подносит к лицу правую руку и… пытается пошевелить пальцами. Не выходит.