Большая дымящаяся куча драбблов — Ведьмак

      — Ты чего там завис, мелкий?! — рявкает Арнагад с противоположного конца кухни. — Кончай бездельничать, пока я сам эту гору посуды твоим хлебалом рыжим не помыл.       Ивар тяжело дышит через нос, убеждая себя: если подчёркнуто игнорировать взрослого злобного почти-ведьмака, то ему рано или поздно наскучит вопить. Прямые угрозы жизни и здоровью, во всяком случае, он точно не сможет претворить в жизнь. Слишком уж много посторонних глаз и ушей в это время: большинство учёных магов в Риссберге — идейные полуночники, которые поднимают кипиш исключительно после захода солнца. Даром что главный разбойник эти взгляды не разделяет, да и самих будущих ведьмаков, силами наставников, принуждает строго соблюдать режим.       Ивар и сам, по большому счёту, не хочет задерживаться; после долгого тренировочного дня и десятков пропущенных ударов по мягким местам у него болят даже те мышцы, о существовании которых он раньше не подозревал. В таком состоянии даже поднимать руки тяжело, не то что отмывать гору грязной посуды после орды прожорливых подростков. Мыть посуду Ивар ненавидит больше всего в жизни, как и уборку в целом. Как вообще все эти Риссбергские чистоплюйские правила. Его раздражает проводить ладонью по затылку — и постоянно чувствовать колючий ёжик вместо мягких волос.       Вообще, конечно, Ивару и не полагалось здесь быть. Старшие почти-ведьмаки, преуспевающие в учёбе, обычно сами выбирают, где чалиться во время своей обязательной отработки. Кухня в этом отношении — идеальное место, по мнению многих: не слишком тяжело, не слишком пыльно, совсем не кроваво, иногда сердобольные повара даже подкармливают чем-то, что не грибы. Так что обычно это место быстренько занимают старшие. Арнагад и Мадук, если быть конкретнее. Но на этот раз вышеозначенный Мадук решил, говоря в Арнагадовых выражениях, “кормить собачек”, так что место осталось вакантным. Его быстро в добровольно-принудительном порядке заткнули Иваром.       Он-то быстро понял, почему, собственно, кроме Мадука никто сюда по доброй воле не шёл. И почему сам Мадук сбежал — тоже понял.       — Арн, зараза, тебя на весь этаж слышно, — заявляет взявшийся невесть откуда Эрланд.       На самом деле взялся он через заднюю дверь, как и все нормальные люди, но сделал это так тихо и неожиданно, что Ивар чуть ли не выронил скользкую тарелку из запутавшихся пальцев. Арнагад шипит на него:       — Вот видишь, каких мне нынче подсовывают?       — А если бы ты не доводил всех, кто с тобой общается, до ручки — работал бы с кем хотел. Без обид.       Последнее Эрланд добавляет, уже глядя на Ивара своими светло-карими, в желтизну, глазами. Он в очередной раз удивляется тому, как так много хорошести могло уместиться в шкуру одного не очень большого человека, и как из него всю эту хорошесть ещё не повыбили грязными сапогами.       — Я уже привык, — пожимает плечами Ивар.       Эрланд пожимает плечами — как знаешь, мол.       — Я пришёл отдать тебе спасибо, — добавляет, доставая из-за пазухи какой-то бумажный свёрток.       — Это то “спасибо”, о котором я думаю? За тот случай, о котором я думаю?! — ахает Арнагад. Кидает короткий, обеспокоенный взгляд на Ивара, словно взвешивая ставки, принимает у Эрланда свёрток и, положив его на стол, принимается громко шуршать бумагой.       Впрочем, он вообще ничего умеет делать тихо.       — Эрл, скажи честно, ты кому за это жопу продал?       Эрл качает головой и скрещивает на груди руки, улыбаясь сфинксом. Не твоё дело, мол.       Ивар, съедаемый любопытством, бросает очередную недомытую тарелку и идёт смотреть. И первое, что он замечает — запах. Даже сквозь привычно густой грибной смрад кухни он ощущается просто отвратительно: как будто кто-то держал в тёплом месте пару пар пропитанных потом носков. При ближайшем рассмотрении оказывается, что источник этого запаха — ломоть чего-то похожего одновременно на сыр и на зелёный мрамор. Или просто на очень испортившийся сыр. К нему прилагается плоская банка варенья, отрез грудинки и половина круглой булки зернового хлеба. И прямо, царский подгон. Ивар, даром что ел меньше часа назад, даже чувствует себя голодным.       — Иди работай, шпана, — нелюбезно отгоняет его Арнагад, заворачивая назад в бумагу свои странные сокровища.       — Арн, — устало качает головой Эрланд.       — ...Ладно, — вздыхает Арн. — Слушай, шпана: если успеешь быстро и не будешь нас тут морозить, я даже с тобой поделюсь. Ясно?       — Ага.       На Пути не будет никакой грязной посуды, утешает себя Ивар. Или будет, но это уже совсем не мои проблемы.       — А где вторая половина жратвы, кстати? — тем временем канючит Арнагад.       — Ты сам знаешь, где и у кого, — отвечает ему Эрланд. — Кстати, неплохо бы тебе перед ним извиниться, наконец.       — Да не буду я ни перед кем извиняться!       — Люди смертны, Арн. А ведьмаки к тому же ещё и внезапно смертны. Ты чувствуешь себя виноватым, знаю. И что ты будешь делать, если он умрёт раньше, чем ты? Носить этот груз до конца своей жизни?       — Эрл, мать твою растак, не драматизируй! Тебя послушать — так мы не обдристанные подростки, разосравшиеся из-за хуйни, а нечто большее.       — Ну так закрой вопрос, если это такая уж хуйня, — фыркает Эрланд.       — Потом поговорим, — зыркнув на него сверху вниз, предлагает Арнагад.       От его интонации, смутно знакомой из раннего детства, по спине Ивара неприятно сбегают мурашки.