— Слыш, дед, слыш? — долдонит Ушан.
— Чего те? — откликается Севушка, хлебая жидкий гороховый суп большой деревянной ложкой. Невидимая компонента супа, не задерживаясь в его хлипком теле, тут же с низким рокотом покидает его через задний проход.
— У тебя кровь носом идёт, дед, — говорит Ушан.
— Каждый год одно и то же… уже скоро не останется во мне никакой крови.
Беспризорный чумазый мальчишка был прозван Ушаном за его почти что треугольные резцы, торчащие нелепо, как у летучей мыши — и, несомненно, за здоровенные уши. Под такими знатными ушами целая дюжина вызимских стражников (таких же крепких и ладно сложенных, как Радик) могла бы легко переждать мартовский ливень. Ну, дождь вперемешку со снегом, то бишь.
Когда-то Радик тоже был таким вот нелепым полубездомным нетопырёнком, мотающимся по канавам да ночлежкам. Детство в нищете совсем его не испортило; хоть и некоторые товарищи считают, что работать стражем правопорядка в Вызиме — это полнейший зашквар. Но разве станет жизнь горожан сколько-нибудь лучше, если в профессию будут ходить только плохие люди, а хорошие — показательно воротить нос? Так-то.
— Дядёчек, а это правда, что у хозяина тут завёлся, как его — помтергейст? — спрашивает Ушан у Радика.
— А мне-то почём знать? — удивляется он. — Я стражник, а не чаровник.
— Правда, правда, — смачно причмокивая, говорит Севушка. — Чаровница-то тут уже приходила. Малюсенькая такая кнопка, с косой до пояса. Ни на секунду не останавливается, рыщет везде, что собака такса. Вон, смотри, по лестнице спускается.
— Милсдарыня чародейка! — пищит со своего места Ушан.
И кто за язык тянул, спрашивается?
— Какая я тебе ещё “милсдарыня”? — удивляется не чародейка, но всамделишный чародей.
От звука его голоса Радика в спину царапает недобрым предчувствием опасности. А кажется, голос как голос: не низкий, но и не высокий, с бархатистой такой хрипотцой.
— Простите-извините, батюшка, не серчайте только, — переобувается в воздухе Севушка. — Обознался он, вестимо.
Маг устало пожимает плечами. Радику тут кажется, что за девицу его издалека принимали не раз и не два.
— А это правда, что тут пойтергест живёт? — не унимается Ушан.
— Если не убираться по сотне лет, то и не такое завестись может, — уклончиво отвечает чародей.
— Ну, что?
Высовывается хозяин ночлежки. Хочет было фамильярно положить руку магу на плечо, но тот отмахивается от неё, как от назойливой мухи. Не любит прикосновений, значит.
— Мне не нравится, — говорит чародей. — Я ещё вернусь. В тёмное время суток. Скажите, вы и впрямь туда совсем не ходите?
— Не ходим. Не велено, — громким шёпотом отвечает хозяин.
— Кем же?
— Душеприказчик передал моей матушке во владение особняк, но с таким условием: первый этаж необходимо за деньги наследные обустроить под ночлежку для бедных. Это раз. А во-вторых — второй этаж не трогать, оставить ровно в том виде, как было при жизни старой хозяйки. Ровно до тех пор, пока наследник не объявится.
— Так что же вы мне сразу это всё не рассказали?! — громко возмущается чаровник.
— Думал, для вас — дело простенькое… Зашёл, вышел — и всё… Не серчайте. Вот, обождите тут совсем чуть-чуть. Я принесу все бумаги. Сами посмотрите, что будет нужно.
— И прямо — дух недобрый живёт! — тихонько ахает Ушан.
Чародей, снова обратив внимание на мальчика, невозмутимо присаживается за стол на лавку. Рядом с Радиком как раз осталось свободное место. Удивительно, но рядом с магиком спёртый вонючий воздух становится будто бы чище, свежее. И холоднее.
— Я думал, на чудищ охотятся ведьмаки, а не волшебники, — говорит Радик, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— А какое сейчас время года? — спрашивает в ответ чародей.
— Весна! — не задумываясь, отвечает Ушан.
— То по календарю весна. А на самом деле это зима ещё, — доев похлёбку, Севушка вытирает дно тарелки куском серого хлеба.
— А что делают зимой ведьмаки? — не унимается магик.
— Они… ну…
Ушан замолкает и принимается нервно обкусывать ногти.
— Правильно, — сдержанно улыбается чародей. — Ведьмаков зимой нет, поскольку они зимуют. В такое время путешествовать на большие расстояния в одиночку может быть опасно. Смертельно даже. Но это если мы о ведьмаках в узком смысле говорим.
На глазах изумлённой публики магик достаёт из-под верхней одежды медальон с изображением характерного, крайне известного геральдического мутанта. В глаза у него вставлены камешки. Один синий, другой — красный.
— А я думал, Альзур с Марибора как-то постарше будет. И повыше, — дивится Радик.
— Он, может, постарше и повыше. Но при чём здесь я?
— Прощения просим. Тогда — как бишь тебя? — Дориан? А я думал, почему мне твоё лицо кажется таким знакомым…
— При всём уважении, Радовид, в число твоих Великих Качеств хорошая память никак не входит. Потому что моё знакомое лицо ты в жизнь увидеть никак не мог. Я Идарран, кстати.
Радик так и не находится с тем, как лучше ему отвечать. Поэтому говорит:
— Не надо меня так звать. Я Радик.
— Хорошо. Знаешь ли ты — или кто-нибудь из здесь присутствующих — кто тут раньше хозяйствовал?
— Только по слухам.
— Сколько я помню, — подаёт снова голос Ушан, — тут всегда ночлежка была.
— Я знаю, — важно ответствует Севушка. — Жила тут одна премилая дворяночка. Дивной красы была девка, так что сватались к ней со всех концов нашей необъятной родины. Оттого и важная была, как пизда бумажная. А сама — без царя в голове...
— Нормальная она была, — возражает Радик. — Всем дворянам всегда было плевать на простой народ. А она, представляешь, выкупала людей из рабства и выпускала на свободу. Платила воинам и магам — вроде тебя — чтобы истребляли чудищ, свирепствующих в околице.
— И подсасывала при этом главным чудищам, — кивает Севушка. — Эльфьему отродью, то есть.
— Она просто пыталась примирить людь с нелюдью, — возражает Радик.
— Да что там мирить, Радичек? Давить их надо, как тараканов. Эти курвы, мой Радик, всегда смотрели и будут смотреть на нас, людей, свысока, чего с ними ни делай. “Старшая Кровь”, еттить её в корень.
Идарран многозначительно откашливается:
— Меня интересуют обстоятельства смерти. Она умерла здесь? В поместье?
— Нет, — Радик качает головой.
— В какой-то момент девица залетела от эльфа партизанского и попыталась с ним сбежать, — говорит Севушка, — но как бы не так. Попались они с отрядом нашим бравым темерским солдатам. Ну, они и вздёрнули на сук под Вызимой всех предателей, окромя младенчика. С младенчиком неизвестно что стало.
— Когда это было? — спрашивает Идарран.
— Годка двадцать два тому.
Радик растерянно ковыряет пальцем стол:
— Не было в том никакого предательства. Только зря жизнь загубили. Ну, не мог бы плохой человек столько хорошего нанести. Вот ты, старый дед, возбухаешь, но подумай: кто тебя кровью и молоком даже после своей смерти выкармливает? А?
— Не поверишь, Радичек, но мне совершенно, как бы это, плевать, кормиться от живого или мёртвого; от плохого, злого или никакого. Сам я уже этого никак не могу, так что почём брезговать, пока дают? А мнение своё иметь мне немощь никак не мешает. Вот так.
— А как звали-то эту вашу дворянку? — успевает поинтересоваться Идарран.
— Так вон там, сзади, портрет висит, батюшка, — говорит умолкший было Ушан. — Ли-ли-анна.
***
— Где?!
— Что? — спрашивает Эрланд, наконец перестав пилить злосчастную ветку.
— Что — где? — конкретизирует вопрос страхующий его Мадук.
Стоило только пройти самым лютым холодам, эти двое со скуки принялись строить дом на дереве. Для младших, говорят. Впрочем, судя по масштабам строительства, у них выйдет скорее город на деревьях.
— Мы всё ещё не умеем читать мысли, — укоризненно напоминает Альзуру Эрланд.
— Где Идарран? — всё-таки уточняет чародей.
— В состоянии, при котором исключительно склонен к членовредительству, — Эрланд вздыхает и поднимает взгляд в акварельно-серое небо. — Так что я бы его, на всякий случай, не трогал ещё дня два или три…
— Я спрашиваю — не в каком состоянии он находится, а где расположен на поверхности гигантского каменного шара, который мы с тобой топчем?
— Этого я не знаю. И, при всём уважении, знал бы — ничего б не сказал.
— Я тебя понял. До встречи.
Мадук кивает с выражением: ух, пронесло. Эрланд тоже.
Да что с вами всеми не так, думает Альзур, раздражённо заламывая руки. Хотя и прекрасно знает, что именно.
Орден, как бы некоторые его отдельные члены ни открещивались от этого, во многом представляет собой единое мыслящее существо. Альзур его таким запланировал, но так и не понял, как именно ухитрился реализовать. Мудрый не по годам Эрл утверждает, что их сплотила не иначе как общая боль. Альзуру это не нравится: это уравнение его самого оставляет как бы за скобками. Идарран говорит про всех: моя стая, явно имея в виду чуть больше смыслов, нежели вмещает в себя всеобщий язык.
Альзур всегда знает, когда у стаи что-то болит. Знает, где (а точнее, в ком) эта боль концентрируется. Знает, что для воспроизведения актов душевного эксгибиционизма ведьмаки обычно ползут в сторону Эрланда, а если надо просто многозначительно помолчать — то к Мадсу. Арнагад может в утешение разве что сломать несколько костей; но это, по крайней мере, сместит внимание с внутренних проблем на самые что ни на есть внешние.
***
Идарран позволяет найти себя через пару дней, как предсказывал Эрланд, и весьма предсказуемо: в собственной лаборатории.
— Я надеюсь, фаза членовредительства у тебя уже прошла? — с надеждой интересуется Альзур, просочившись в дверную щель.
Вместо ответа Дар швыряет в него колбу с реагентом (Альзур ловко отбивает её дверью). От второй уже приходится прикрываться щитом. Третья так и вовсе взрывается — хорошо, что несильно.
— Не подходи ко мне! — явно сдерживая истерику, цедит Идарран сквозь зубы.
— Хорошо, не подхожу, — Альзур для верности даже делает пару шагов назад. — Что случилось? Я просто с ума схожу от волнения!
— Я люблю тебя, сволочь! — шипит Идарран. Замахивается, чтобы швырнуть ещё что-то, но обессиленно роняет руки вдоль тела, не успев даже схватиться за что-то тяжёлое или взрывоопасное.
— Э-э. Понимаю, я — такое себе, но зачем же из-за этого так убиваться?
— Это ты меня убил, напомню! — снова заводится Дар, демонстрируя свои когти. — И что это меняет?! Разве за все издевательства, которые я терпел… или хотя бы всё то хорошее, что сделал — я не заслуживаю про себя узнать то, что по-настоящему имеет значение? Про своих родителей? Про свою мать, в конце-то концов?
— Я не знаю, кто твои родители. Не знаю, кто мать, Дар. Косимо нашёл…
— Лжёшь! — Идарран в пару прыжков оказывается рядом и, схватив Альзура за грудки, пришибает к ближайшей стене.
— Читай меня целиком, как открытую книгу — не буду мешать.
— Мы оба прекрасно знаем, как лихо ты можешь защёлкнуть открытую дверь перед самым носом. Оставь свои мысли при себе. Мне надо это услышать.
— Да что услышать-то, Дар?!
— Что твоя возлюбленная Лилианна приходилась мне матерью, — на удивление спокойно сообщает Идарран. И отпускает.
Альзур, лишённый всякой опоры, съезжает по стене и больно ударяется об пол копчиком.
— Ты смотри. И правда — не знал, — понаблюдав за ним, заключает Дар со скупым интересом естествоиспытателя.
— А ты-то как узнал? — медленно отходя от шока, спрашивает Альзур.
— Ведьмачий заказ. Совпадение. Или Предназначение, как ты любишь выражаться. Оно связывало с Землёй много давно погибших людей. И ещё дневники. Как понимаю, моя мать не удосужилась сообщить ни о своей новой любви, ни о беременности, ни о желании уйти с партизанами. А ведь доверяла, как доверять возможно лишь отцу — или семейному врачу. Детям не место на войне. Быть может, Альзур из Марибора сможет позаботиться о ребёнке? Что чисто в теории может пойти не так?!
— Не так, — Альзур удручённо подпирает голову ладонью. — Лилианна должна была отдать мне первенца по праву Неожиданности — и я об этом знал… Вот только не подозревал, что ей придёт в голову его прятать. Предназначение не любит, когда с ним шутки шутят, Дар. Так что она мертва, а мы — здесь.
Идарран поджимает губы, не зная, что ещё тут можно сказать.
— Полагаю, в этом и моя вина тоже, — продолжает старший маг. Откидывает голову, чтобы прижаться затылком к стене. — Я, Дар, крайне ленивая свинья. Если бы мы с Косимо сколько-нибудь интересовались прошлым детей, а не только их будущим в качестве экспериментальных образцов, то я бы непременно всё выяснил. И обходился бы с тобой, может, совсем иначе.
— Как со своим ребёнком?
— Как со своим ребёнком, — соглашается Альзур.
— Это значит, никаких иголок в причинных местах? — ухмыляется Идарран. — И никакого секса вместо ужина? Только “давись, будь добр, грибами и цветной капустой”?
— Хорошенечко же ты меня знаешь!
— Ещё бы. Знаешь, звучит как-то совсем отвратительно.
— Мне нравится, как ты злишься, — улыбается Альзур. И, потянув Дара к себе за штанину, легонько бодает в бедро.
