Большая дымящаяся куча драбблов — Ведьмак

      Галантея просыпается ночью, в самый волчий час, потому что её мучает жажда. Темнота стоит такая, что даже Альзура, чья рука мерно покоится на плечах, не видать. Снимать её с себя — такое себе удовольствие. По каким-то причинам (магичным, не иначе) чародей этот в спящем виде превращается в неподъёмное каменное бревно. И это при том, что в Альзуре бодрствующем хорошо если сто двадцать пять фунтов наберётся. При этом разбудить его критически невозможно, пока сам не захочет. У Галантеи, по крайней мере, никогда не получалось. Как и в этот раз. Альзур издаёт какой-то тихий клекочущий звук, подобно сломанным часам, и затихает опять.       На ощупь подойдя к столику у зеркала и сделав несколько жадных глотков из графина с водой, Галантея оборачивается — и слегка вздрагивает, увидев в темноте два ярко-жёлтых фонаря.       — Разбудила? Извини.       Идарран не отвечает, только шуршит одеялом, устраиваясь поудобнее. Вернись на место, мол.       — Поверни сюда голову, пожалуйста. Я ведь совсем ничего не вижу… Спасибо!       Так же на ощупь пробравшись обратно, Галантея ложится и нащупывает длинную и узкую Идарранову ладонь на груди Альзура. Младший чародей вздыхает.       — Всё хотел спросить, — спрашивает он, когда Галантея уже начинает засыпать обратно, — а тебе семнадцать-то есть?       Она закатывает глаза до предела, до щелчка почти, и отвечает вопросом на вопрос:       — Как, по-твоему, мне вообще может быть семнадцать или меньше? Чисто математически?       Дар молчит.       — Мне тридцать два, — нехотя признаётся Галантея. — Тридцать три исполнится на Беллетэйн. А что, хорошо сохранилась?       — Хорошо сохранилась, — соглашается Дар.       — Глупость позволяет нам дольше оставаться детьми.       — Не скажи.       — Знаешь, в том возрасте, на который я выгляжу, Дар, я умудрилась накушаться альрауновского декокта.       — Ого.       — Меня тогда целую неделю мучила простуда. Перед этим Альзур, ну, поколдовал что-то от температуры и заявил, что за неделю она обычно и проходит, если лечить. А если не лечить, то за семь дней. Я тогда страшно обиделась, потому что знала, что он носит с собой какое-то чесночное масло и точит себе тихой сапой. А чеснок лечит от насморка, это каждая собака знает.       Идарран прыскает.       — Вкусно было?       — Не очень. К тому моменту, как меня застали с поличным, я успела умять с хлебом целых полбанки. Задним числом меня удивило, почему, собственно, Альзур не попытался прочистить мне желудок. Потом этот жук признался, что просто хотел посмотреть на побочки. Их не было, по счастью. Почти.       Идарран ехидно хмыкает:       — Интересно, почему его тогда все вовнутрь не принимают, раз так хорошо работает?       — Да нет, на самом деле. Просто вторая половина банки мне в качестве моральной компенсации досталась. Расход небольшой, так что хватило надолго.       — А глаза — тоже после того случая?       — Нет. Долгая история. Как-нибудь потом расскажу.       — Тогда что ты имела в виду под “чисто математически”?       Теперь уже настало время Галантеи отвечать вопросом на вопрос:       — Сколько лет назад, по-твоему, мы впервые встретились?       Идарран задумывается.       — Два года?       Подснежинка цокает языком.       — Семь лет, Дар. Семь!       — ...А.       Впоследствии, вероятно, окажется, что это был первый звоночек. Первое свидетельство его безумия, а может — просто умирающей человечности. Сейчас Галантея не придаёт этому никакого значения.       — Вмххззмммм? — бурчит себе под нос Альзур.       — А?       — Что? — в один голос спрашивают Дар и Галантея.       — Дайте поспать! Замордовали уже, — разбуженный чародей переворачивается на живот. Но, осознав, что ситуацию это не улучшит, вытаскивает подушку и накрывает ей голову.       Что ж. Всё однажды случается впервые.