Большая дымящаяся куча драбблов — Ведьмак

      — Маркиза? — тихо зовёт Аня, скрючившись в три погибели возле кровати Альзура.       Маркизы, самой старой кошки с черепаховой шубкой и зелёными глазами, там не оказывается. Впрочем, равно как и самого Альзура.       Поначалу Аня удивлялась, почему, при наличии замков почти на каждой двери в доме, молодой чародей никогда не запирает свою комнату, даже не захлопывает двери, проходи — не хочу. Потом поняла, что, во-первых, у него нет ничего ценного (кроме, разве что, коллекции пыли в труднодоступных местах, которую начали собирать ещё ориентировочно при Аниных прапрапрапрабабках). Во-вторых, если бы закрывал — ему пришлось бы постоянно крутиться рядом, чтобы пускать и выпускать кошек туда и обратно. Это, вообще-то, вкрай неудобно, когда ты один, а кошек — много.       Судя по дыму, который заносит в открытое окно, чародей курит где-то на кухне; может быть, выскреб откуда-то остатки совести и выбрался на порог. А вот кошки нигде не видно. Это немного смущает, потому что не видно её уже несколько дней.       Аня уже порасспрашивала всех сегодня. Немногочисленную прислугу, которая не обращала на неё обычно особого внимания. Сестёр-близняшек из Аретузы, Нину и Вивьен, которым она, кажется, нравится. Даже осмелилась, страшное дело, покуситься на покой самого Косимо Маласпины, которому она, как ей кажется, не нравится совсем. Никто Маркизы не видел и всем, по большому счёту, плевать.       — Ты видел Маркизу? — спрашивает Аня у Альзура, настигнув его, всё ещё курящего, на кухне.       Он, прежде чем ответить, закидывает ноги на подоконник (до того сидел, свесив их наружу) и испытывающе разглядывает своими прозрачно-голубыми глазами. Как будто раздумывает, надо ли с ней вообще разговаривать на такие важные темы.       — Она ушла, — наконец говорит чародей. Тон у него какой-то пресный.       — Тогда надо идти её искать.       Аня щёлкает его по коленке: двигайся, мол.       — Не надо.       — Почему?       Альзур опять слегка задумывается. Он старше её, вроде бы, на семь-восемь лет, но иногда кажется, что на вечность. Но обычно всё-таки младше на вечность. С ним никогда не угадаешь.       — Потому что она ушла умирать, — говорит Альзур. — Всамделишние кошки так обычно делают.       Аня садится рядом и поджимает под себя ногу.       Она не плакала на похоронах матери. Слишком маленькая была, чтобы понимать, что происходит. Не плакала даже на похоронах отца; а ведь тогда, бросая горсть земли на крышку гроба, уже почти что чувствовала себя там, внизу.       Но только сейчас почему-то тяжёлый ком собирается в горле, а в уголках глаз начинает щипать от слёз.       Альзур там тоже был, на этих последних похоронах. Не внизу, то есть, не в земле, а где-то рядом. Перед этим — целовал отца в лоб, даже пробормотал что-то. И в последние дни жизни отца тоже незаметной тенью, под предлогом паллиативной помощи, крутился неподалёку.       Всякий раз, столкнувшись с этой тенью, Аня думала, что никогда, в общем-то, не знала самого близкого человека в своей жизни. Тот человек, которого знала, никогда бы так не поступил.       Но как — так-то?

***

      — Врач сказал, что с такими поражениями лёгких вообще не живут. Уверен, что не хочешь в больничку?       Кашель.       — Раз не живут, то чем мне там помогут? Молитвами?       Молчание.       Шуршание ткани.       — Не для этого ты меня волоком тащил через две с половиной страны до дому, чтобы умирать в дороге.       — В дороге?       Очень долгое молчание.       — Ты когда-нибудь слышал историю Улисса?       Снова что-то шуршит.       — Я с тех пор, как тебя встретил, очень много о нём думал. В смысле, зачем бы всем этим древним морским богам, нимфам, чудовищам и чародейкам просто так приставать к одному, пусть и гениальному, человечку? В чём прок ставить палки в колёса?       Кашель.       — Не знаю. Мне казалось…       — Может ли быть такое, что все они хотели как лучше? Оградить его семью и родных от боли и разочарования?       — Не надо такое говорить. Побереги силы.       — Пережив смерть, прежним домой никогда не вернуться.       — Пережив смерть, ты стал лучше. Не то чтобы я хорошо знал, что было в отправной точке, но… Знаю, что ты имеешь в виду. “Не хочу, чтобы дети запомнили меня озлобленным, слабым, больным, хочу чтобы всё было как раньше”.       Молчание.       — Если я и стал в чём-то лучше… если я что-то понял… — кашель, — так это то, что больше не хочу умирать. Терпеть тебя за это не могу, гадюка ты чародейская.       — В последнем я с тобою совершенно солидарен. Я себе тоже не особо нравлюсь.       Глухой стук удара — как будто от соприкосновения двух слабо набитых мешков.       — Можно выйти покурить?       — ...Сиди.       — Но…       — Сиди и кури здесь.       Молчание и тишина, которая прерывается только редкими затяжками дыма.

***

      — Надо было сразу…       — Чего? — переспрашивает Аня.       — Я говорю, что если хочется поплакать, то лучше сразу поплакать, — говорит Альзур. — А то потом станет только хуже.       Не хочу тебя больше из ванны с кровью вылавливать, имеет он в виду.       — Мне очень грустно. Но хочется ли плакать — не знаю.       — Понимаю.       — Ты вот что скажи: неужели я тебе совсем не нравлюсь? Вот вообще ни капельки?       — А это тут при чём?       Закончив, наконец, курить, Альзур неторопливо чистит трубку.       — Ни при чём. Просто мне кажется, что ты меня избегаешь. И из-за этого как-то тоже грустно.       — Нет, — излишне поспешно отвечает Альзур. И тут же понимает, что излишне поспешил. — То есть, с тобой это никак не связано. То есть, я, перед тем как уехал отсюда в прошлый раз, оставил очень много недоделанных дел. А теперь их стало даже больше, потому что если ты маг, то убегать от ответственности надо декадами, если не сказать — столетиями. Полгода — это не срок.       Аня хмыкает:       — Ты не выглядишь человек, который станет бегать от ответственности.       — Это только пока, — со знанием дела и с улыбкой на лице кивает чародей.       Когда он такой вот, Ане больше всего на свете хочется его поцеловать. Но она сдерживается, потому что Альзуру такое, кажется, не слишком приятно. Существует ненулевая вероятность, что чародей этот голубее ясного дневного неба морозной зимой.       — Ну, не куксись, — заметив, как она поджимает губы, Альзур треплет её по волосам. — Хочешь, вечером поиграю с тобой в шахматы?       — Без обид, но… э…       — Да, я знаю, что туповат, мягко говоря. Но тебе, вроде, нравится выигрывать.       — Может, всё-таки в карты? На желания.       — Если в карты, то это, конечно, совершенно другой разговор.       В карты Альзур ей, впрочем, тоже в пух и прах проиграется. И, хотя мысли её на тот момент будут заняты уже совершенно другим, в желания она потребует себе нового котёнка взамен ушедшей Маркизы.       Косимо Маласпина, как обычно, будет недоволен. Но когда он вообще хоть чем-то бывает доволен?