Большая дымящаяся куча драбблов — Ведьмак

      Улучив момент, когда мама отвлеклась на какого-то своего очередного знакомого, — иногда, правда, кажется, что она знает весь город — Каспар убегает от неё на другой конец торгового зала рассматривать стеклянные коробки с животными. Маленькие пушистые собаки и кошки вяло лежат, посворачивавшись клубочками, и щурятся от слишком яркого света.       Зоомагазин, однажды описала это безобразие мама. Странно, подумал тогда Каспар. Магазин на то и магазин, что там продают вещи за деньги. Животные — не вещи, это во-первых. Во-вторых, когда мама в очередной раз оставила Каспара следить за тётей и её детьми, она только и делала, что пыталась раздать котят от недавно разродившейся кошки. Зачем складывать в магазины то, что и так бесплатно раздают в не магазинах — это же какая-то глупость. Даже семилетнему человеку понятно.       — Каспар! — зовёт Каспарова мама.       Она злая, как оса, хоть и вместо того, чтобы ударить, наклоняется и обнимает его почти до хруста в костях. Кажется, прошло несколько тысяч лет, иначе с чего бы ей быть такой злой.       — Мы тебя потеряли, — объясняет она с вздыбающимися, как у Минотавра, ноздрями.       Она так говорит это “мы”, что лучше бы, в самом деле, разругалась. В категорию “мы”, совершенно неожиданно, входит какой-то незнакомый мужик. С чернильно-чёрной бородой и яркими, как лампочки на роутере, синющими глазами, прямо в тон крашеного шерстяного пальто.       Маме, вообще-то, очень не нравится слово “мы”. Оно как бы снимает ответственность с каждого из “я” в своём составе. Раньше единственное законное “мы” включало только маму и Каспара. Потом наступила школа, всякие кружки — а мама разом вся исчезла. Только иногда проявляется ненадолго по вечерам или, как сейчас, по выходным.       — Так хорошо же, — говорит Каспар, — могла бы и не искать.       Если игнорировать незнакомого мужика, думает он, то он, может, поймёт намёк и исчезнет насовсем.       Как бы не так.       — Не злись на маму. Одного котёнка ей дома достаточно. Правильно я говорю?       Некоторое время спустя он пытается купить благоволение Каспара мороженым. И это тоже как бы не так.       С этого дня мужчина в синем пальто начинает появляться в жизни Каспара и его мамы чаще и чаще. Сперва — на улице; потом, осмелев, даже пробирается домой. Постоянно таскает с собой всякие дорогие подарки, вроде конструкторов и прочей чепухи, которая нравится обычным дурацким детям. За это мама его очень ругает. К сожалению, он быстро из-за этого исправляется и начинает приносить сносные вещи, вроде красок в тюбиках. Или, вот, тканевую шахматную доску, которую очень удобно с собой класть в рюкзак.       Каспар его почти ненавидит за это. За щедрость, за внимательность. За то, что маме он нравится, и вообще, как кажется, не может не нравиться никому никак совсем.       Каспару восемь.       Однажды он находит, что синее пальто уже висит в прихожей, а мамы, которая обычно приводит домой его содержимое, нигде нет.       — Твоя мама осталась на работе, — говорит содержимое, поставив перед Каспаром тарелку с ужином.       Что-то неприятное есть в этой формулировке. Каспар пока ещё толком не знает, что.       Мама работает в больничке. И обычно, когда она планирует остаться в ночную смену, забирает с кружка и отвозит к тёте. То есть, к своей сестре.       — А ты?       — А я посижу с тобой, — терпеливо поясняет мужчина.       Спина у него напряжённая и прямая. Будто чтобы пальто лучше смотрелось, он проглотил ростовую вешалку.       Каспар смешливо фыркает и роняет на брюки ложку картошки, основательно перемешанной его стараниями с варёным горошком.       — ...Ой.       — Понятно. Лучше закажу пиццу.       Каспару восемь, и в один ужасный день он понимает, что из больницы его мама больше не вернётся.       — Что ты пьёшь?       — Кофе. Хочешь?       Каспар егозливо кривит лицо, но всё же засовывает нос в одноразовый стаканчик из кофейного автомата.       — Оно же мерзкое. Но пахнет орехами вкусно.       — Он.       — Он, — безразлично соглашается Каспар. И тут же выпивает чуть ли не залпом полстаканчика мерзкой мерзости. — Когда меня пустят?       — Твоя мама очень сильно устала.       — Это потому что ты её заколёбываешь. Совсем заколебал, — Каспар, нервно дёрнув плечом, возвращает стаканчик.       Синее пальто наклоняется к нему.       — Если бы. Послушай, котёнок: после того, как мы тут закончим, мне надо будет перевезти тебя к себе.       — Зачем?       — Непонятно, насколько вся эта ситуация затянется. И так сложилось, что, кроме меня, присматривать за тобой пока некому. Я не могу себе позволить тратить огромную кучу времени на дорогу, понимаешь?       — Понимаю…       От него ждут возражений, однако Каспар не возражает. Что делает последний аргумент совсем уж странным и не к месту:       — А ещё я живу совсем рядом с твоей школой. Так что смогу каждый день тебя завозить.       — Кстати, про школу, — вскидывается Каспар, — что мне сказать?       — В каком смысле?       — Мы же не в вакууме живём. Все уже заметили, что меня какой-то странный мужик на странной машине привозит, ну!       — За странного мужика спасибо. За странную машину — тоже, — смеётся странный мужик. — Всё просто. Говори всем, что я — твой папа.       — Но это же неправда, — хмурится Каспар.       В ответ тот отставляет стаканчик и берёт за руки, как будто обнимая их своими большими ладонями. От одного из безымянных пальцев холодит металлом кольца — почти такого же, как у мамы.       На её похоронах ярко светит солнце и красиво поют певчие птицы.       Все книжки и фильмы наперебой твердят, что природа, в знак солидарности, должна вести себя сообразно мероприятию. Каспару совсем недавно исполнилось девять, он уж наверняка пересмотрел и перечитал всё. Но вот только ничего такого нет. Наверное, если солидарничать совсем со всем, то некуда будет тратить квоту на ясные дни.       Ясно, что собралась половина города. Не меньше. При этом половина из этой половины ведёт себя так, словно ей совершенно искренне, неподдельно, всамомделишне не всё равно. Плачут, надрывается, кто-то даже успокоительное пьёт, хотя это совсем не их мамы холодными и бледными лежат в гробу.       На фоне всего этого шума Каспар себя чувствует возмутительно лишним. Хотя, вообще-то, это вся толпа лишняя.       Каспар до последнего ждёт, что папа поднимет руки, из рукавов его синего пальто польётся гроза с молниями и разгонит весь этот балаган. Потом вспоминает, что пальто, вообще-то, осталось дома, а оставшийся снаружи человек — такой же лишний и такой же беззащитный.       Слабость свою они покажут позже. Намного позже.       Каспару одиннадцать, и он горько плачет, завернувшись в несколько одеял. До поры ему даже всё равно, что громкими всхлипами он привлекает к себе нежелательное внимание.       — Что случилось, котёнок?       Никакого ответа.       Папа разочарованно цокает языком и, по всей видимости, берёт бумажный дневник со стола. Присаживается на край кровати и листает:       — Ну… было бы, из-за чего нервы трепать.       В ответ Каспар заливается слезами ещё горше. Папа огорошенно гладит его по спине. Ну, или по тому, что предполагал погладить вместо спины.       — Препод по изо думает, что ты делаешь за меня домашние задания.       — А. Так это вопли оскорблённой чести и достоинства. Понимаю… хорошего же он обо мне мнения. Не расстраивайся, хороший, это просто зелёная зависть.       — У-ву…       — А это что? Меня нарисовал?       Судя по звуку шагов, подрывается папа в сторону пробковой доски на стене.       — Нет, — Каспар высовывает голову из-под одеяла. — Это Альзур. Он настоящий маг и чародей. А у тебя просто пальто красивое.       — Расскажешь?..       — Расскажу. Но только за кофе.       Каспару семнадцать. На ужин, плавно перетекший в завтрак, он пьёт быстрорастворимый кофе, потому как от самой мысли о нормальной еде его тошнит.       — Где ты был?       В утреннем холодном свете кажется, что в отцовских волосах и бороде седины больше, чем есть на самом деле. Можно было бы ввернуть, для красного словца, что половина её появилась за пару последних дней, когда сына не было дома. Впрочем, вряд ли тот сам давно это заметил. Сильно занят, видите ли.       — Гулял, — отвечает Каспар.       Как-то непривычно стало в последнее время звать себя реаловым именем. Люди, с которыми он общается и которым, ради разнообразия, на него не плевать, называют его Идарраном.       — Три дня? С выключенным телефоном?       — Мне тоже иногда хочется “побыть наедине с собой”, — хлебнув противного кофе, цедит Идарран.       — Если бы ты предупреждал, прежде чем уходить в себя, котёнок…       — Не надо меня так звать!       — ...то я бы не волновался. И не подключал бы полицию к твоим поискам. А это, знаешь, занятые люди, которые могли бы в это время заниматься реальными преступлениями.       — Понял, понял. Больше так не буду.       — Не в первый раз слышу. Расскажи, пожалуйста, чем я тебе так не угодил?       — Ты просто очень похож на неё. Знаешь?       — Нет, — говорит папа. И обнимает его так сильно, что воздуха разом перестаёт хватать.