Рай начинается за углом

Писалось в странном состоянии... Не хочу перечитывать. Выставляю так. Песню стоит послушать. Она хорошо характеризует настроение. 16. Joan Osbourne – What if the God was one of us Йесон проснулся с мыслью, что сегодня – последний день заключения Хекдже, и завтра утром его выпустят на свободу. Эта мысль мешала ему переключить внимание на Кюхена, который, казалось, ненавидел весь мир еще больше, чем обычно. Осознание дарило легкую радость. Теперь Хекдже не придется мерзнуть под тонким тюремным одеялом. Теперь Хекдже не придется ограничивать свои танцы тесной камерой. Теперь на Хекдже можно будет посмотреть в дневном свете и дышать вместе с ним свободой, потому что он будет единственным человеком, кто разделит понимание, насколько ценен свежий воздух. То, что сегодня была суббота, поднимало настроение еще больше. Йесон давно не чувствовал себя настолько хорошо. Кюхен уже три дня ходил мрачнее тучи и отказывался как-либо это объяснять. Он пил кофе литрами и снова засел за игры, отвлекаясь только на то, чтобы отвезти Йесона на работу и привезти его домой. Водительская дверь его машины почему-то была заклеена рекламным плакатом компании, в которой он работал, и на вопрос, откуда это, Кюхен буркнул, что так в офисе штрафуют тех, кто не сдает отчеты вовремя. - Тебе нужно поспать, - заметил Йесон, зайдя на кухню и увидев младшего с очередной кружкой кофе в руке. Тот одарил его мрачным взглядом и, вернувшись к ноутбуку, снова яростно застучал по клавишам. Вид у него был при этом такой, будто он сворачивал шею самому нелюбимому преподавателю в университете, в свое время вымотавшему ему все нервы. Йесон потрепал Кюхена по волосам и подошел к холодильнику, прикидывая, успеет ли сделать что-нибудь на ужин. Его кулинарные способности за эти две недели значительно улучшились. Еда выглядела странно, но отлично пахла, даже если вкус был далек от идеального. Кюхен съедал все молча, несмотря на то, что обычно был дико привередлив. Пару раз ехидно предложил помощи, но Йесон благоразумно отказался. Раньше, когда группа еще существовала, все предпочитали поесть где-нибудь вне общежития, если выпадала очередь младшего готовить. У Кюхена был особый талант делать из еды оружие массового поражения. - Тебе никогда не было интересно, кто это сделал? – вдруг спросил Кюхен, захлопнув крышку ноутбука так резко, что Йесон вздрогнул и едва не порезал руку взятым из сушки ножом. - Что сделал? – осторожно спросил он, удивленный такой импульсивностью. Кюхен был раздражен и возбужден слишком напряженной игрой. Йесон помнил, каким нервным и дерганым он становился в такие моменты. Особенно от недостатков сна и количества выпитого кофе. - Подставил тебя тогда. Йесон замер. Он обсуждал эту тему только со своим адвокатом, и тогда ему было совершенно все равно. Адвокат обещал не самый большой срок в силу вызывающего поведения фанатки и некоторых несостыковок, но доказать невиновность не мог. Он проводил какое-то расследование, но оно так и не привело к каким-либо результатам. Йесон сомневался, что адвокат верил ему. - Не думал об этом, - пожал плечами он. – В любом случае, сейчас это уже неважно. - Тебя можно реабилитировать, - заметил Кюхен. – И ты сможешь иметь нормальное будущее. - Мое будущее будет нормальным, если ты из него не исчезнешь, - сказал Йесон и отвернулся к раковине, чтобы помыть овощи. – Большего не нужно. - А если этот человек вернется? Йесон пожал плечами. Не думал, почему все это случилось именно с ним. Не хотел думать, что все это не было совпадением. - Четыре года прошло, - помедлив, сказал он. – Люди могут измениться за это время. - Психи тоже меняются. Становятся хуже, например. - Почему ты начал этот разговор? – повернувшись к нему, прямо спросил Йесон. Кюхен отвел взгляд, сложив руки на груди. Не хотел говорить. Когда он принимал такую позу, вытянуть из него ответ было сложнее, чем выпытать секретную информацию у шпиона. Младший был редкостным упрямцем. Даже когда он сталкивался в спорах с невыносимо принципиальным Хичолем, то стоял на своем до последнего, чаще всего сводя результат вничью. Или выигрывал, провоцируя такой масштабный скандал, что у окружающих вяли уши. Отчасти группа распалась именно поэтому. Йесон отличался непрошибаемым спокойствием, но даже ему в такой атмосфере иногда было невыносимо. Хичоль был скандалистом, но он держал себя в руках до тех пор, пока кто-то не наступал на больное. Кюхен был мастером задевать за живое. Когда они находились в непосредственной близости, всем остальным хотелось умереть. - Если этот человек вернется, тебе может грозить опасность. - В первую очередь я бы хотел встретиться с ним лицом к лицу и просто поговорить, - спокойно сказал Йесон и вернулся к готовке. – В любом случае, даже если я сделал этому человеку что-то плохое, то уже заплатил за это. Теперь мы можем говорить как равные. Йесон словил себя на том, что повторял свои же слова, только в прошлый раз он говорил их Хекдже, когда тот рассказывал о Донхэ и его первом визите в тюрьму. Кюхен только усмехнулся. Похоже, у него было свое мнение на этот счет. Но он не спешил его озвучивать. - Впервые вижу тебя таким. Сонмин поставил перед Кюхеном чистый бокал и уже потянулся за бутылкой с вином, но эти слова его остановили. - Каким? – спросил он, нарушив обыкновение игнорировать не относящиеся ни к вину, ни к Реуку слова. - Радостным. Сонмин словил свое отражение в отполированном подносе. Его лицо выглядело так же, как обычно. Кюхен уже не смотрел на него. Он задумчиво водил пальцем по покрытой царапинами стойке и делал вид, что прислушивался к разговору Йесона и Реука. Те стояли возле фортепиано, и младший то и дело что-то наигрывал, напевал и объяснял. Его глаза при этом сияли так, как никогда раньше. Они репетировали уже больше часа. Бар еще не открылся, но в нем уже царило необыкновенное оживление. - С чего ты взял? – спросил Сонмин, все еще не в силах отвести взгляда от Реука, практически бегавшего вокруг Йесона. Сейчас младший был похож на себя настоящего, не забитого мыслями, не измученного полночным вдохновением. Сейчас Реук был таким, каким обычно просыпался воскресным утром. Открытым и… Счастливым? - Разве это не так? – спросил Кюхен, подняв на Сонмина глаза. Его взгляд был мрачным и тяжелым, но никак не требовавшим предельной искренности. И все же, почему-то хотелось ответить ему честно. - Так. Сонмин почти считал минуты до момента, когда тяжелая тюремная дверь откроется, и Хекдже сделает неуверенный шаг на скользкую ступеньку. Едва не упав, в последний момент сумеет обрести хрупкое равновесие и уже уверенно встанет на ноги и пойдет вперед. Больше не спотыкаясь. - В прошлый раз ты выглядел счастливее, - в свою очередь заметил Сонмин, все же достав с полки нужную бутылку и потянувшись за штопором. У него не было сомнений, что к концу дня вина в ней не останется, а Кюхен будет все еще в состоянии размышлять трезво. - Я пока еще не настолько пьян, чтобы изливать душу бармену и все такое, - усмехнулся Кюхен, на несколько мгновений вернувшись в свое привычное ехидное состояние. Но после снова опустил голову и о чем-то напряженно задумался. Он выпил первый бокал, даже не заострив внимание на вкусе. Второй тоже ушел куда-то вникуда. После третьего он снова посмотрел на Сонмина и, облизнувшись, спросил: - Это я? - Что – это? – переспросил тот, сделав вид, что совершенно ничего не понял. - Я – шираз? Сонмин пожал плечами, не давая определенного ответа, хотя почти с первого взгляда понял, с каким вином у него ассоциировался Кюхен. Шираз производил не слишком приятное впечатление поначалу, но с раскрытием вкуса во рту показывал всю свою уникальность, никого не оставляя равнодушным. Впечатление было либо либо отрицательным, либо положительным, и совсем редко – совершенно никаким. Кюхен был… Уникальным. И Сонмин признавал это, пусть и нехотя. Младший был колючим или хотел таким быть, но раскрывался, когда разговор заходил на интересные для него темы, и оказывался очень хорошим собеседником. У него была удивительно привлекательная внешность, и Сонмин часто ловил себя на том, что засматривался чаще, чем хотелось бы. В Кюхене было что-то… Какое-то подобие отдачи от привычной жизни. Яркое пятно вроде игры Реука, медленно менявшее что-то внутри. Хотя в полной мере Кюхена не могло бы описать ни одно вино, и Сонмин это понимал. - Ты сможешь? Этот вопрос заставил Сонмина отвлечься от потока непривычных мыслей и перевести взгляд на центр зала. Реук уже в сотый раз открыл крышку фортепиано и начал удобнее устраиваться на стуле. - Я распевался по дороге, - ответил Йесон, посмотрев на листок с текстом. Сонмин перевел взгляд на Кюхена, чье кислое лицо подтвердило, что это было именно так. Сейчас должно было произойти что-то невероятное, и Сонмин понял это уже в тот момент, когда Реук начал играть. В этот раз он играл по-другому. Намного более уверенно. С первой ноты чувствовалась его дерзость, которую он обычно сдерживал, когда садился за фортепиано. А теперь – никаких рамок. От обрушившейся искренности хотелось задохнуться. Но все изменилось, когда запел Йесон. Сначала глухо, с непривычки низко, но потом исправился. И потянулся за музыкой. Или музыка потянулась за ним. Сонмин слышал его песни раньше, задолго до того, как в его жизни появился Реук со своей маниакальной мечтой. Но выключал их на середине, потому что не выдерживал потока эмоций, от которых, казалось, на плечи обрушивалось небо. И сейчас – уже с первой строчки – хотелось заткнуть уши, потому что это было… Невероятно. Сильно. Громко. Громко, потому что голос проникал в душу, выворачивал ее, бил об стенки ящика, в котором она находилась, рвал на части и бросал обрывки на пол, не утруждаясь склеить ее и положить на место. В поющем Йесоне была какая-то особенная сила, необъяснимая, совершенная. От этой силы дрожали пальцы. Сжималось сердце. Все прошлое почему-то спустя столько времени мучений наконец-то осталось в прошлом. Было только настоящее. Реук, словно волшебник наполнявший просторный зал невероятной музыкой, Йесон, певший так отчаянно, будто от этого зависела вся его жизнь, Кюхен, кусавший руки, чтобы сдержать подступавшие к глазам слезы, и Сонмин, совершенно разбитый и растерянный. Он заставил себя сдвинуться с места и положил перед Кюхеном стопку салфеток, как будто бы это могло вернуть все на свои привычные места. Но так и замер, потому что младший неожиданно протянул руку и стер единственную слезу с его щеки. В этот момент песня закончилась. Оборвалась на высокой ноте, оставив звенеть повисшую в воздухе тишину. Песня закончилась. Осталось только начать жить.