Рай начинается за углом

28. Jason Walker – What if I told you Донхэ проснулся оттого, что замерзла выскользнувшая из-под одеяла рука. Он поднес ее к губам, чтобы согреть, и перевернулся на другой бок, чтобы спать дальше. Плотнее завернулся в неожиданно мягкое одеяло и уже приготовился провалиться в сон, как что-то чужеродное ворвалось в сознание, заполнив все мысли и заставив открыть глаза. Перед Донхэ была стена, выкрашенная в бледно-персиковый цвет, совсем не такая, как дома. Здесь пахло иначе. Здесь не разрывало от холода так сильно. Холод был, но отскакивал от одеяла как от защитного барьера, и оно согревало, а не пыталось отнять у тела остатки тепла. Донхэ перевернулся на спину, разглядывая неожиданно высокий потолок, покрытый мелкими трещинами, после чего нехотя сел, будто бы это помогло быстрее собраться с мыслями. Хекдже. В том, что эта комната принадлежала ему, сомневаться не приходилось. Донхэ прекрасно помнил, как безвольно шел за Хекдже, не в силах вспомнить дорогу домой, как был почти насильно переодет и уложен в кровать под теплое одеяло. И как заснул, все еще находясь в полной растерянности, но почему-то думая, что завтра все станет намного понятнее. Но все только больше запуталось. В голове была пустота, как будто все мысли проносились перед глазами, но обходили ее стороной. Донхэ огляделся. Комната была маленькой и в чем-то даже уютной, но казалась не совсем обжитой из-за нескольких коробок в углу. Кроме кровати и этих коробок сюда помещалось только старое глубокое кресло, слишком большое для одного человека. Судя по гнезду из тонкого одеяла и пледа, в нем кто-то спал. Донхэ не нравились такие жертвы ради него. Хекдже сегодня ночью явно было некомфортно. Донхэ перевел взгляд на стену, заклеенную пожелтевшими от времени фотообоями. Панорама Парижа с Эйфелевой башней в центре здесь смотрелась нелепо, но как-то… Оживляюще. Донхэ хотел бы знать, почему именно Париж. Но понимал, что не хочет спрашивать о чем-то личном. Особенно у Хекдже. Донхэ плотнее закутался в безразмерную темно-серую толстовку, в которой спал, и подошел к плотно закрытой коричневой двери, из-за которой доносились какие-то неясные звуки. Он ожидал чего угодно, но к увиденному все равно оказался не готов. Хекдже, одетый только в объемную темно-красную майку и растянутые тренировочные штаны, пританцовывал возле плиты с лопаткой в руке, напевая себе под нос какой-то безрадостный мотив. Возможно, в движении ему и было тепло, но Донхэ только поежился, увидев его оголенные бледные плечи, слишком худые и острые для нормального взрослого человека. - Доброе утро, - не оборачиваясь, сказал Хекдже. – Ванная там. Он ткнул лопаткой в сторону невзрачной серой двери, находившейся рядом с тарахтящим холодильником. Кухня была почти такой же маленькой, как и комната, и в нее помещалось только самое необходимое. Стол с двумя стульями, холодильник, плита и пара кухонных шкафов. Все было старым, но казалось теплым, несмотря на царивший в квартире холод. На одном из стульев Донхэ обнаружил свою одежду, сложенную настолько аккуратно, что даже не хотелось ее трогать. Он перевел взгляд на Хекдже, который не переставал двигаться и шаманил над брызгавшей маслом сковородкой. И, повинуясь внезапному порыву, стянул с себя толстовку и накрыл ею эти худые плечи, уверяя себя в том, что делает это только для того, чтобы не видеть их. Хекдже ощутимо вздрогнул от неожиданности, но через пару мгновений ненадолго обернулся, чтобы подарить благодарную улыбку. Донхэ мотнул головой, отгоняя наваждение, заставившее его замереть в нелепой позе, и, взяв одежду, скрылся в ванной. Она была такой же тесной, как и вся квартира, с посеревшим от времени кафелем. Яркая шторка с самыми разнообразными животными навеяла мысли о Реуке. Наверняка тот приложил свою руку. Вряд ли у Хекдже было желание ходить по магазинам сразу после выхода из тюрьмы. Донхэ посмотрел на свое отражение в небольшом зеркале над раковиной. Корни волос уже заметно отросли, и скоро нужно будет придумать что-нибудь, потому что ранняя седина скоро станет слишком заметной. У белых волос много преимуществ, и Донхэ мог позволить себе забыть про отпечаток последних лет, но приходилось постоянно вспоминать, потому что собственный цвет волос слишком сильно все оттенял. Донхэ вздохнул и вышел из ванной, собираясь дежурно отблагодарить Хекдже за все и пойти на работу, если, конечно, у него еще есть время на благодарности. Но, увидев на столе две тарелки и две кружки, от которых поднимался пар, понял, что так просто его никто не отпустит. И от этого немного… Потеплело. - Садись, - Хекдже кивнул на выдвинутый стул и полез в шкафчик за вилками. – Время еще есть, можешь не торопиться. Что-то в его голосе напомнило о маме, которая всегда разговаривала мягко, но так, что не возникало и мысли ослушаться или отказаться от того, что она предлагала. Донхэ опустился на стул и с интересом заглянул в свою тарелку. Яичница с овощами, во время готовки превратившаяся в странное месиво, выглядела мягко говоря непривлекательно, но пахла безумно хорошо. - Прости, - виновато сказал Хекдже. – Я не очень хорошо готовлю. - Ничего, - пробормотал Донхэ, обнаружив, что за все утро не сказал ему ни слова. – Спасибо. Это было странно, но вкусно, к тому же, Донхэ не был особо привередливым в еде. Когда холодильник пустует неделями, выбирать не приходится. Есть вилкой было не так привычно, как палочками, но тарелка все равно опустела быстрее, чем хотелось бы. - Насчет кота… - неуверенно начал Донхэ, уткнувшись в кружку с чаем. – Я много думал о том, что ты сказал мне вчера. Я хочу его забрать, действительно хочу, просто… Думал, что уеду из города и возьму его с собой, но потом мне предложили работу, и я решил, что пара месяцев ничего не изменит. Все это время думал только о себе, а был уверен, что собираюсь сделать лучше кому-то еще. А потом появился ты, вы так быстро нашли общий язык, и то, что ты сказал вчера… Я задумался, действительно ли Господину будет со мной хорошо. Он нерешительно поднял взгляд на Хекдже, словив себя на мысли, что слишком сильно боится отрицательной реакции на свои слова. В Хекдже что-то было. Что-то, заставляющее считаться с его мнением в каких-то недо-личных вопросах. В Хекдже что-то было. Что-то, из-за чего Донхэ почувствовал невероятное облегчение, когда он улыбнулся. - Я заберу его, - мягко сказал Хекдже. – И у тебя появятся сразу два хороших повода. Один повод, чтобы приходить сюда почаще. Другой – чтобы вернуться, когда ты все-таки решишься уехать. В Хекдже что-то было. Что-то было. Донхэ допил чай с мыслью о том, что повод вернуться может со временем стать поводом остаться. Возникло подозрение, что Хекдже прекрасно понял, насколько ему понравилось это место и насколько сильно… Насколько сильно он иногда не хочет возвращаться домой. В Хекдже что-то было. И, возможно, даже не что-то. В Хекдже было… Все. Реук закрыл за собой дверь и прислонился к ней, не в силах сделать пару шагов и начать раздеваться. Хотелось лечь и проспать всю зиму прямо здесь, на пороге, завернувшись в куртку и положив под голову шарф. Ночь была особенно выматывающей. Собаки лаяли и скулили, выли и метались по клеткам, отчего беспокоились все остальные животные, и Реук только бегал из одного помещения в другое, чтобы проверить, не случилось ли чего за то время, что он успокаивал кого-то особенно буйного. Ноги ныли от усталости, руки отказывались подниматься, и Реук просто сполз по двери вниз, как делал это каждое утро, несмотря на обещание в следующий раз найти силы и, рывком сделав все домашние дела, повалиться спать. Мысль о том, что Сонмин обычно в такое время либо спит, либо в душе, принесла какое-то болезненное облегчение. Реук не обсуждал с ним, почему начал работать по ночам, просто поставил перед фактом и наткнулся на молчаливое согласие. Зато так было легче находить время на репетиции с Йесоном. Поэтому… Поэтому Реук был готов работать хоть сотню ночей подряд. Но он никогда не думал, что выбирать между мечтой и нормальной, спокойной жизнью так сложно. Раньше тоже не получалось проводить много времени с Сонмином, но теперь, когда Реук негласно отдал свое воскресенье – свое личное воскресенье для личного подобия счастья – Хекдже, они виделись всего два раза в день. Перед сном и перед работой. Этого не хватало даже на то, чтобы перекинуться парой слов. А слова копились. - Не берись за что-то, если тебе тяжело. Реук не сразу понял, как оказался на ногах, и еле заставил себя открыть глаза, но тут же захотел их закрыть, увидев раздраженное выражение на лице Сонмина. Тот часто скрывал за раздражением беспокойство или раздражался, потому что беспокоился, но, в любом случае, находиться рядом с ним в такие моменты было не особенно приятно. Реук знал, что Сонмин через час уйдет на тренировку и после нее вернется в более спокойном расположении духа, но времени на разговоры уже не останется. - Мне не тяжело, - слабо огрызнулся Реук, едва найдя в себе силы, чтобы разуться самостоятельно. Куртка уже висела на вешалке, шарф выглядывал из рукава, потому что Сонмин не рассчитал силу, запихивая его туда. Реук прошел в комнату и сел на незаправленную кровать, пытаясь наскрести еще немного сил, чтобы переодеться в пижаму и лечь. - Как ребенок. Реук хотел спросить, почему Сонмин сказал что-то подобное, но тот уже начал расстегивать замок на его кофте, опустившись перед ним на колени, и слова почему-то пропали от такой неожиданной заботы. С черных волос стекала вода, и капли тут же терялись в наброшенном на шею полотенце. Сонмин был в футболке и, судя по всему, совсем не мерз, по крайней мере, от его рук исходило приятное тепло. Волосы были мокрыми. Но Реук все равно обнял его за шею, прижимаясь к ним замерзшей щекой, обнял в нелепой попытке остановить время, но сдался, когда сильные руки обвили его за пояс и потянули вперед, заставив сползти с кровати и оказаться на теплых коленях. Реук рассказал бы, как сильно он скучал, если бы подобные слова не прятались за невидимым, но непреодолимым барьером. У них не было ничего, кроме обстоятельств, поэтому Реук никогда не позволял себе произнести слова, которые в последнее время особенно часто вертелись на языке. Я скучаю. Мне с тобой хорошо. Мне с тобой потрясающе хорошо, и я безумно скучаю. Я люблю тебя.