Рай начинается за углом

Фикбук наконец-то перестал сопротивляться и впустил меня :DDD Этот кусок... И, наверное, следующий - именно та грань, которая ведет к кульминации и, собственно, к развязке. Можно назвать его одним из самых важных^^ Наверное, поэтому он писался в два порыва, между которыми был довольно большой перерыв. Ах... У меня не получается обновляться даже раз в неделю. Простите. Я ничего не забросила и не забыла^^ Просто пропала на работе с руками и ногами. Надеюсь, что до нового года получится написать еще что-нибудь. 42. Skin – Nothing but После Рождества прошло уже четыре дня, а отрываться от сказки все равно не хотелось. Реук засунул руки в карманы халата и всмотрелся в темноту за окном. Ночная смена началась совсем недавно, а он уже не знал, чем заняться. Работать ночью было и проще, и тяжелее одновременно, потому что так он оставался наедине с собой, это вдохновляло на новые тексты, но это же и пугало, особенно в те моменты, когда собаки, потревоженные звуками с улицы, просыпались и начинали яростно лаять. Реук не любил работать по ночам. Но оставлять животных под присмотром охранника, который все равно всю ночь спал за столом у главного входа, было бессмысленно. Иногда Реуку казалось, что тот способен проспать даже пушечный залп под ухом. Тетрадный лист оставался неисписанным, несмотря на огромное количество мыслей в голове. Перелить их на бумагу мешал только один вопрос. Что дальше? Человек не должен оставаться на месте. Так или иначе, ему придется совершенствоваться, если он хочет достигнуть поставленных целей. Проблема в том, что иногда сил хватает только на то, чтобы не опускать руки и продолжать держаться того же ритма. Сил на будущее пока не было. Их целиком и полностью отнимали растерянность и осознание, что так будет не всегда. Одна работа не может быть вечной. Невозможно жить в полном одиночества доме всю жизнь. Нельзя насовсем запирать себя в пределах одного города. Пусть даже любимого. Нельзя оставаться с одним человеком надолго? От последнего становилось горько. Отношения могут длиться как пятьдесят лет, так и несколько часов. Если у них есть какая-то определенность. Но из-за неопределенности они могут не просто закончиться, а исчезнуть. Вместе с людьми, которые станут совершенно другими, когда развернутся и пойдут в противоположные стороны. Неопределенные отношения означают неизбежную потерю. Но иногда терять неопределенность тоже страшно. Реук вытащил из кармана телефон и посмотрел на темный экран так, будто ждал, что на нем появятся все ответы. Ответом была пустота. Пустота всегда была ответом – за редким исключением. Она рождала слепую веру в неопределенность, нежелание терять хоть что-то. Пустота толкала вперед, заставляла постоянно пробовать что-то новое, не сидеть на месте, и в то же время была камнем на шее, не дававшим радоваться близости с кем-то в полной мере. Дружеский враг и заклятый друг. Все эти мысли так и рвались на бумагу, но в тот момент, когда Реук брал в руки карандаш, он невольно спрашивал себя: Что дальше? Можно было написать один текст, десять, сотню, вложить в них все, что было, потратить день, месяц, жизнь – и оставить все пылиться на самой дальней полке. Отдать тексты самому любимому голосу – и сохранить их звучание только в своем сердце. Это не было похоже на счастливое будущее. Это не было похоже на нормальное будущее. Это не было похоже на будущее. Это было похоже на мелкое сумасшествие, не достойное чьего-то внимания. Можно было закрыть это в своем сердце. Найти другое занятие, вложиться в него, не отдавать игре на пианино такое количество времени. И, наконец, просто закопать в землю свой талант, принесший в жизнь столько боли и сомнений. Бессмысленный и бесполезный талант. Способный только на то, чтобы причинять боль другим людям. В конце концов, талант – это не всегда призвание. Не смысл жизни. Он просто есть, просто будет, и даже если забыть о нем на время, он вернется. Он вернется, стоит только захотеть вернуться самому. Эта мысль приносила какое-то мстительное удовлетворение, мучительное, но невероятное спокойствие. Странную решимость. Мысли из головы ненадолго куда-то исчезли, вытесненные чем-то другим. Этого короткого промежутка времени хватило, чтобы достать телефон и отправить одно сообщение, а за ним и другое. Эту решимость мог понять только один человек. А ответом на вопрос «Что дальше?» тоже была пустота. После Рождества прошло уже четыре дня, поэтому чувствам, усиливавшимся с каждым вдохом, не было никакого объяснения. Йесон почти забыл, как это – балансировать на грани спонтанности и сумасшествия. Он нервно постукивал по дверной ручке, то вглядываясь в темноту за окном, то рассматривая темные волосы на затылке таксиста. Ощущение свободы пьянило. Наконец-то пришло понимание, что больше не будет никаких проблем, если он неожиданно сорвется из дома посреди ночи и поедет в неизвестном направлении. Никому не было дело до того, с кем он проводил время, с кем спал, кого любил и кого ненавидел. Своим вопросом «Ты готов пойти дальше?», высветившимся на экране телефона полчаса назад, Реук перевернул все – или вернул на свои места. Стало просто вычеркнуть проведенные в тюрьме четыре года. Можно было посмотреть себе в глаза в зеркале заднего вида и, наконец, признаться, что миру за это время удалось измениться намного больше, чем ему самому. Стало больше спокойствия, но пустота никуда не исчезла. Она окутывала душу, бережно замораживая ее, заставляя ее застыть на месте и не меняться. Душа в пустоте была похожа на сердце в банке с формалином. Основная масса желаний осталась прежней. К ней только добавились новые, но не настолько большие, чтобы затмить всё. Хотелось петь. Просто петь – и все. Без преследований, без вспышек фотокамер, без ошейника от агентства. И в то же время, если долго носить ошейник, он оставляет под собой след, который можно скрыть только другим ошейником. Поддержка огромного зала, крики толпы, энергетика, сбивающая с ног, слезы на глазах тысяч людей – все это было наркотиком, и ломка, усыпленная на четыре года, проснулась с новой силой. Можно было смотреть себе в глаза и мысленно говорить правду. Почти по слогам проговаривать все свои желания, отгоняя наваждения в виде неожиданно ярких картинок из прошлого. Машина остановилась. Йесон сунул в неухоженную руку таксиста несколько купюр и вышел, не дождавшись сдачи. Холод тут же забрался под не застегнутую куртку, но он не собирался стоять на улице долго. В окнах питомника горел тусклый свет, и в одном из них можно было различить чей-то силуэт, но стучаться в закрытые двери показалось неразумным, поэтому Йесон достал из кармана телефон, чтобы позвонить. Реук не отвечал так долго, что от холода онемели пальцы, поэтому пришлось зажать трубку между ухом и плечом, чтобы согреть руки в карманах. - С другой стороны есть черный вход. Лучше туда. В голосе было удивление и даже немного – раздражение, но Реук решил все-таки оставить при себе эти вопросы. Это была эйфория, самая настоящая. Маленький сдвиг, вызвавший неожиданный подъем. Глоток воздуха, свежего, холодного, живительного. Воздуха, которого в последнее время так не хватало. Фигура в белом халате уже ждала его у невзрачной черной двери, терявшейся в густой ночной темноте. Реук подсвечивал мобильником землю под своими ногами, и это было своеобразным маяком. Эйфория усилилась. Из-за сказанной себе правды казалось, что даже если мир снова обрушится на плечи своей тяжестью, можно будет вернуть его на место. - Что ты?.. – начал Реук, закрыв за Йесоном дверь, но сразу же замолчал, встретившись с ним глазами. Они не разговаривали больше недели. И из-за воспоминаний о последней встрече возникала некоторая неловкость. Это была еще одна неопределенность. Настолько необходимая, как и голос, который несколько дней звучал только в наушниках. От голоса Йесона нельзя было отказаться. Но Йесон как человек постепенно становился таким же нужным. Реук молча провел его наверх, попутно убедившись, что охранник все еще крепко спал. Йесон осматривался с интересом, потому что никогда не видел ночную изнанку таких мест. На лестнице свет почти не горел, в помещениях не было включено и половины ламп. Уловив чужое присутствие, животные заволновались, поэтому Реук быстро затолкал его в тесную подсобку и плотно закрыл за собой дверь. - Как ты узнал, что я здесь? – спросил Реук, чтобы хоть как-нибудь начать разговор. - Не думаю, что ты написал мне, если бы был дома, - усмехнулся Йесон, снимая куртку, под которой был растянутый серый свитер с несколькими пятнами от масла на рукавах. Домашний. Домашний Йесон, от одежды которого едва уловимо пахло едой. Домашний Йесон, который явно не расчесывался с самого утра. Он просто сорвался и приехал? Когда он сел напротив, Реук протянул руку, чтобы пригладить растрепанные черные волосы, но так и замер, наткнувшись на откровенный интерес в глазах. И почти сразу дернулся назад, вспоминая о том, что хотел обсудить. Сейчас эта идея казалась почти безумной, эдаким шагом в страшную неизвестность. И все же это было бы шагом вперед. Поэтому Реук со вздохом достал из нагрудного кармана визитку и положил ее на стол перед Йесоном. - Что это? - Это «дальше». Йесон посмотрел на визитку и усмехнулся, увидев название компании. - Тебе придется много работать. - Я не пойду туда без тебя, - выпалил Реук и, подавив желание провалиться под пол, заставил себя посмотреть прямо в глаза напротив. Он ожидал чего угодно, только не спокойного отрицания. - Мир утопит меня за мое прошлое. И тебя – за то, что веришь в меня. - Ты не утонул тогда, - возразил Реук. – Люди простят тебя за твой голос. - Люди простят мой голос, - поправил его Йесон. – Не меня. Из его глаз исчез эйфорический блеск, и на лице отразилась по-настоящему сильная усталость. Усталость, дававшая понять, что люди не всегда готовы начать новый подъем в тридцать лет. - Это твоя мечта? – неожиданно спросил Йесон. – Это то, о чем ты мечтаешь? Реук хотел ответить, что ему было достаточно тех встреч, пения и обсуждения песен, и никакая мечта не помешает думать по-другому, но в очередной раз задал себе вопрос – что дальше? Что будет потом? Неопределенность не могла длиться вечно. А голос хотелось слышать всю жизнь. Одной мечты недостаточно. Всегда нужны цели и средства. - Да. Йесон взял со стола визитку и посмотрел на нее еще раз. Возможно, из-за его внешнего вида, а может, из-за странной обстановки и странных обстоятельств, было намного легче воспринять реальность всерьез, не посчитав ее глупым коротким сном. - Ты не должен ждать многого, - наконец, сказал он. – Это не похоже на угол, за которым рай. Ты быстрее попадешь в ад по прямой дороге, если допустишь хотя бы одну мысль сдаться. Он бросил визитку на стол и, поднявшись, подошел к Реуку вплотную, глядя в его глаза сверху вниз. Реук был ребенком. Слишком старым ребенком. Старше всех остальных старых детей. Он мог сколько угодно считать себя сильным, но любая неудача была способна сломать его пополам так незаметно, что он даже не почувствует, насколько изменится мир вокруг. Йесон наклонился и взял его руки в свои так бережно, словно это была самая большая драгоценность в мире. На самом деле драгоценностью была душа. Но если Реук хочет идти дальше, душа уже не будет иметь значения, когда что-то случится с руками. У человека может быть танзанит вместо сердца, но если он не способен показать это другим, то даже такое сердце потеряет всю свою ценность. Йесон потянул руки на себя, заставляя Реука подняться, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, как равные. Прямо сейчас можно было закрыть глаза и представить, что руки не имели никакого значения. Снова начать видеть человека, а не его музыку. Перестать быть голосом. Йесон закрыл глаза в тот момент, когда Реук, резко выдохнув, подался вперед. Вместе с поцелуями возвращалась эйфория. Этот старый ребенок вытащил душу из формалина, созданного пустотой. Разрушил кокон. И если и возвращаться в ад… То только с ним.