Что ты будешь делать?

— Паша, блять, соберись! Выше бери, под носом ноты, нахуя тебе расписывали, если ты не смотришь туда? — Музыченко гневно откидывает ни в чём не виновный смычок на диван, тот самовольно меняет траекторию и со стуком сваливается на пол. Это доводит и без того нервного Юру ещё сильнее, следом за смычком на диван летит и скрипка, благо, ту ждало более удачное приземление на мягкую пошарпанную кожу. Личадеев постоянно сбивался. Едва они начинали наигрывать что-то путное, что-то, что более или менее гармонично звучало, Паша сразу же брал не ту ноту и вся мелодия шла коту под хвост. И продолжалось это уже больше часа, Юрин глаз, который от количества стресса в последние пару дней и так дёргался слишком часто и интенсивно, устроил себе ту ещё дискотеку. Бесило, он мерил студию шагами, а когда садился, начинал не менее агрессивно трясти стопой, едва не ядом плевался. Кикир невооружённым взгляд видел, что между некогда страстно любящими друг друга партнёрами пробежала чёрная кошка. Более того, он даже имя этой чёрной кошки знал. Сомнений в том, что Паша стал что-то подозревать, высказал свои подозрения Юре, а тот на нервяке и спровоцировал ссору, не было. Не нужно быть квалифицированным психологом, чтобы заметить размолвку в чужих отношениях, тем более, когда ты знаешь о них всё и даже больше из первых уст. — Хули ты орёшь на меня, блять? — Личадееву и самому не нравилось задрачивать один отрывок уже больше часа, а Юрины психи только усугубляли ситуацию и заставляли его злиться в ответ. Ну не ложилась мелодия на слух, ему хотелось по-другому, а Юра упёрся рогами и не хотел уступать. Даже послушать другой вариант не хотел. — Бери сам и играй, раз такой умный! — красный пошарпанный аккордеон одиноко остаётся на опасно покачнувшемся стуле, а Личадеевская практически двухметровая фигура в считаные секунды покидает помещение и сбегает по гремящей металлом лестнице. — Ну и пиздуй, — хрипло кричит вдогонку, сжимая руки в кулаки. — Псих, блять, — добавляет уже тише, толку орать всё равно не было, сваливается на диван рядом с инструментом, берёт скрипку в руки и начинает что-то брынчать. Ладно выходит, ему даже нравится. Достаёт из кармана телефон и включает запись на диктофоне, мало ли, потом пригодится где-нибудь, не терять же вдохновение из-за Пашиной ревности и привычки чуть что сразу психи показывать. Кикир вздыхает. Видимо на сегодня репетиция — всё, Личадеев психанул и ушёл в закат, а без него Юра с Пашей максимум, что могут сделать, это набросать альтернативную партию к уже готовому материалу, да отрепетировать уже задроченное. Саша глядит на часы. Время ещё совсем детское, его Аня ещё не вернулась с посиделок с подружками, а дома ему одному скучно и одиноко, даже заняться нечем, кроме как бока отлёживать, глядя телик, или отсиживать задницу, рубясь в очередную игрушку на компьютере. Был ещё вариант съездить покатать на скейте, но поздно уже было, Аня обиделась бы такой альтернативе вечера с ней. — Может по пиву? — падает на диван рядом с Юрой и закидывает ноги на подлокотник. Резиновый тапок падает на пол. Музыченко воротит носом, от всей этой ситуации с Пашей ему не то, что пиво, а даже еда в горло не лезла, такое чувство, что схуднул слегка из-за двадцати четырёх часов в сутки в вечных переживаниях. Уже практически неделя прошла с того дня, как Паша впервые уличил его в измене, и с тех пор жили они, как кошка с собакой, ни дня без доёбов и ругани. Тот вечно ходил недовольный, огрызался, на любой звонок реагировал, как пёс с цепи сорвавшийся, потом расспрашивал, кто звонил и чего хотел, а у Юры от каждого уведомления волосы дыбом вставали. Буквально сразу договорился с Аней, что всю связь сведут до минимума, хотя бы на время, пока все подозрения не утихнут и Пашка не успокоится. Звонил сам, когда уж совсем выдержать не мог. А она как назло влезла где-то и повредила ногу. Ничего серьёзного, ушиб, но его присутствие рядом явно скрасило бы незапланированный больничный. — Юр, чего ты с ним так? Ну не попал слегка, бывает, устал паренёк, — Музыченко закатывает глаза и громко цокает языком. Вырубает диктофон, поднимает с пола смычок и кладёт рядом со скрипкой, а то потом забудет и будет искать. Кикир ждал ответа, Юре совсем не хотелось что-то объяснять. Он уже знал, что домой к Паше сегодня точно не поедет. Им обоим необходимо было выпустить пар, Юре вдобавок нужно было покопаться у себя в голове и понять, куда делись некогда пылавшие огнём чувства, почему они притупились настолько, что Юре нужно было провести несколько дней в полной отстраненности от Паши, прежде, чем чувства появлялись снова. Но всё равно те уже были не такими яркими, как раньше. От прикосновений и объятий внутри не зачинался шторм, так, лёгкое волнение, с поцелуями дело обстояло куда лучше, но всё равно не так, как ещё пару месяцев назад, когда Юра был готов прижать Пашу к ближайшей стенке и облизать с ног до головы, едва его губы касались рядом с ухом, мокро присасывались и покусывали. Он всё ещё любил Пашу, он всё ещё желал Пашу, но быть, спать и дышать ему хотелось рядом с Аней. И от этого внутри творился полнейший пиздец, который он не хотел признавать. — Паша догадывается, что я хожу налево, — вздыхает и закрывается, закидывает ногу на ногу, никак от этой привычки избавиться не мог, руки складывает на груди. Стопа снова нервно дёргается, он уже успел успокоиться и снова взбеситься. Саша протяжно шипит «блять» и удивлённо вскидывает брови. — До сих пор думаешь, что у меня нет поводов нервничать? — Где вы спалились? — В том-то и дело, что нигде, даже предположить не могу. Я очень редко уезжаю ночью, — так руками размахался, что чуть по носу Кикиру не дал, тот едва увернулся и продолжил внимательно слушать. — Если уезжаю, час-два и приезжаю, Паши либо дома нету, либо он спит уже. Ночую я постоянно дома, вместе мы никуда не ходим, сообщения и звонки я удаляю сразу, и она мне не звонит даже первая, — на одном дыхании, возбуждённо, чёлка на глаза упала и подпрыгивала в такт движениям головы, он напоминал голубя в движении. Вздохнул, провёл по щетке усов, откинул голову на спинку дивана и ещё раз вздохнул. Внутри бурлило всё от непонимания и негодования. Зажмурился, глаза закрыл руками и снова прерывисто вздохнул. — Чуйка видимо у него, хуй знает, мне кажется, я веду себя как обычно. Я напиздел что-то, Паша вроде поверил, но пасёт меня, хоть вешайся, каждое сообщение прослеживает, — демонстративно плюётся и нервно ухмыляется. — Не удивлюсь, если у меня жучок в заднице, и он сейчас всё это прослушивает и на ус мотает. Тишина повисла. Кикир громко прыснул и буквально свалился Юре на плечо в приступе оглушительного хохота. Музыченко держится, силится, но в итоге сдаётся и начинает ржать вслед за другом. Хорошая шутка вышла, хотя он даже не обдумывал её заранее. Просто поток мысли, видимо его мозг настолько устал от гнева и переживаний, что решил удивлять Музыченко именно таким образом, выдавая сомнительного качества шутки, способные веселить окружающих. Смахивает слёзы от смеха, запрокидывает голову и мотает из стороны в сторону, стряхивая остатки пережитого стресса и настраиваясь на нужный лад. Времени было половина восьмого. Домой он сегодня однозначно не поедет.

***

— Мне стоит приревновать? — хмурит угольные, будто накрашенные карандашом, брови, заметив на столе откупоренную бутылку шампанского и два бокала. Довольная его близостью, Аня ластилась где-то у него подмышкой и не совсем трезво улыбалась и морщила нос. Радости от его приезда было хоть отбавляй, за неделю в вынужденной разлуке успела страшно соскучиться, обидеться и снова соскучиться. Так было нужно, прежде всего для их собственного спокойствия. Она девочка не глупая, влюблённая, но не глупая, прекрасно всё понимала и противиться и лезть на рожон не собиралась. Она только-только проводила домой подругу, с который они благополучно раскатили на двоих полбутылки игристого, планировала забраться в горячую ванну, разболтать там всех имеющихся в доме пенящихся штук да побольше и расслабить ноющие на изменение погоды кости, практически привела свой план в исполнение, стала набирать воду, как в дверь постучали и на пороге её квартиры оказался никто иной как Юра. Неожиданно и приятно, Аня в буквальном смысле повисла у него на шее и несколько минут с глупой улыбкой отказывалась отпускать. Висела, как маленькая обезьянка, а Юра держал покрепче, чтобы не дай бог не свалилась и ничего с собой не сделала. И так едва оклемалась от своей ушибленной в театре ноги, повторения банкета не хватало. — Может мне уместнее, мм? — ухмыляется и, воспользовавшись его секундным замешательством, щёлкает его по носу. Юра хватает крепче и начинает щекотать, в волосы ей хохочет, трётся усами об ухо, мокро нетерпеливо целует в щёку, так громко, что у неё ухо закладывает. Бьёт его по заднице, хотя бы туда может дотянуться. — Ты спешишь? — Музыченко фыркает и мычит что-то неразборчивое, что Никитина должна была расценить как отрицательный ответ на её вопрос. Знала бы она, что он вообще уходить от неё никуда не собирается сегодня, совсем бы голову от радости потеряла. — Кофе хочешь? — И кофе, — медленно оглаживает талию, освободил себе путь к нежной шее и обжёг дыханием, Аня закусила губу и сбивчиво выдохнула, — и тебя. Она медленно начинала плавиться под его нетерпеливыми ласками и настойчиво не отлипающими от шеи губами. В ванной шумела вода, Юра, сомнений не было, это слышал. — Я собиралась в ванную, — поворачивается к нему лицом, едва касается носа своим. Взгляд горящий и довольный, зрачки расширены, глазёнки ещё чернее, чем обычно. Грудью ощущала дрожащее сердце, бедром — физическое проявление его возбуждения и желания прижать к себе и заставить лихорадочно шептать его имя на ухо. Она и сама едва сдерживалась, соскучилась, сил не было больше терпеть эту сладкую, что зубы сводило, пытку, но потоп устраивать не хотелось ещё больше. По её подсчётам, до выхода воды из бортиков ванной оставалось не больше минуты. — Спинку потрёшь? Музыченко долго уговаривать не пришлось. Он хищно улыбнулся, облизнул губы и сгрёб Аню в охапку, та только пискнуть от неожиданности да засмеяться так громко, что все соседи услышали, успела. А акустика в ванной была то, что нужно, зря она вспомнила о соседях. В ту ночь он впервые не уехал после того, как они занялись любовью, и остался до утра, а Аня впервые не спросила, что он сказал Паше в своё оправдание и сказал ли что-то вообще. Если Юра был с ней, значит все было под контролем, а остальное как минимум не было ее проблемами. По факту ей было абсолютно плевать, им с Юрой было хорошо вдвоём и вплетать в эту блаженную умиротворенность какие-то переживания не хотелось совершенно, особенно после того, что кроме как любовью и не назовёшь. Чистая нежность, чистейшая, ни с чем не сравнишь. Аня была такой мягкой, такой расслабленной, такой бархатисто-ласковой и кремовой, что любое движение вызывало мурашки, чистое мягкое постельное касалось каким-то грубым, привычные ей махровые полотенца будто травмировали кожу. Ароматный лосьон для тела таял между пальцами, Юра касался её с так ласково, так легко и невесомо, будто боялся синяков наставить ещё больше, чем уже было сделано. Втягивал сладковатый аромат её кожи носом, чтобы до самых лёгких дошло и там осело, касался родинок губами, перебирал ещё мокрые волосы между пальцами и зацеловывал покрытые капельками воды плечи. Он её л-ю-б-и-л. Само «люблю» ещё ни разу не прозвучало, но его поступки показывали, что к этому все идёт. Медленно, еле-еле, но идет. Он любит, она чувствует, так нежно и без любви просто быть не может. Он любит, просто боится сам себе в этом признаться, потому что это жизнь его с ног на голову перевернёт. Она уснула быстро, даже слишком быстро для человека, который весь день провёл в бесконечном мозговом штурме и творческом хаосе, царившем в их театре. Поддалась обволакивающей её неге и тёплой от весеннего свежего и сладковатого от апрельских ароматов воздуха темноте, обычно ей требовалось время, чтобы найти удобную позу, отключить голову и наконец провалиться в сон, сегодня же всё было иначе. Юрины нежные руки гладили влажную спину под тонким, больше походящим на простыню, одеялом и пробегались пальцами по напряжённому позвоночнику, расслабляя, Аню утягивало так медленно, что Музыченко и сам не понял, как она уснула, вроде только пару секунд назад ещё водила пальцами по его шее, доводила до мурашек, а теперь тихонько посапывала и щекотала ключицы дыханием. Проснулась от того, что во сне перестала чувствовать тепло на второй половине дивана и смогла перетянуть лёгкую ткань полностью на себя. Рядом и правда никого не было, жалюзи были открыты и слегка шумели от потоков воздуха, которые пробивались через не до конца закрытое окно. Совсем немного пахло сигаретами, свет фонаря живописно пробивался сквозь занавески и отражался от оставленных ей на столе бокалов. Перевернулась на живот. Он стоял у раковины, напротив был стакан воды, в одной руке держал телефон, во второй — печенье, которое она купила неделю назад и никак не могла доесть без его помощи. Что-то быстро печатал, хмурился в экран и стирал, Аня по движениям пальцев поняла. Света было минимум, он даже подсветку не включил, хотя с ней было гораздо комфортнее и безопаснее, Аня постоянно ударялась о острый краешек тумбы, когда вставала ночью попить воды. Если бы не была уверена в том, что сегодня он никуда не уйдёт, точно подумала бы, что с ума сошла и ей мерещится. Тихо, чтобы он не услышал и не обратил на неё внимание раньше, чем она хотела этого, поднялась, неспешно подошла и прижалась к нему со спины. Абсолютно голая и босая, тёплая, как молоко, бархатисто-нежная, медленно ведёт горячими ладошками по груди, по прессу, губами касается расписанной татуировками кожи между лопаток и прижимается щекой. Он весь горячий, обжечься можно. От него пахнет чем-то холодным и лимонным. Противоречиво. Странно. У неё даже близко средств для душа с таким ароматом не было, а запах она чувствовала этот не в первый раз. Его запах. По его коже бегут мурашки, уверенно блокирует телефон и накрывает ее ладонь своей. Заключает её тонкие пальцы в плен своих, переплетает, согревающе касается губами. Мягкие и слегка липкие, снова спионерил её бальзам для губ. — Пойдём в постель, — ведёт губами по его плечу к шее, встаёт на носочки и касается там, чувствует пульс. — Мне холодно, пойдём. Он хрипло выдыхает и поворачивает её к себе лицом, чтобы заглянуть в глаза. Аня улыбается и хлопает пушистыми ресницами. Касается губами кончика носа и задерживается. Он в хорошем смысле не выносил её взгляда, поэтому крепко зажмурился. Он таял, как снег в тёплой ладошке, он не мог контролировать свои мысли, чувства, как будто выпил. И больше не хотел этого делать. — Я люблю тебя, Анют, — выдыхает ей в губы и чувствует, что она улыбается и тихо шепчет ответное признание. И теперь чувствовал себя так, будто наконец нашёл потерянный кусочек паззла и поставил его на место. Хочется запутаться с ней в простынях без возможности выпутаться обратно, хочется чувствовать ее тепло каждым миллиметром кожи и делиться своим, когда она хоть немного холоднее становится, хочется лечь рядом, прижать ее к себе так крепко, чтобы мышцы судорогой сводило, чтобы кости хрустели, находясь на грани того, чтобы рассыпаться в мелкий светлый песок, и никогда не отпускать. И жить. С ней хочется жить.