Ненавижу Вас

      В коридоре зачитывали списки сгоревших деревень. Прислонившись к стене, я стоял поодаль от глашатого и смотрел за толпой солдат. Каждый из них в той или иной степени переживал о семье. Многие жили в северной зоне и молились не услышать родное название поселения. Я же был здесь ради развлечения — поглядеть и потешиться над несчастными.       Сначала прозвучали частично уцелевшие: где-то оставались люди, на удивление, живыми. В самых крайних деревнях германцы* не слишком следили за наносимым ущербом, и, видимо, кто-то смог спастись. Я хмыкал на подскакивающих военных — узнали по фамилиям выживших домов свою. Их семья не сгорела... И не замёрзла. Им просто повезло.       Потом время радости закончилось: зачитывались полностью мёртвые участки Франции. Никто больше не шептался весело и хвалебно.       Все понемногу расходились, дослушав до конца. Была и довольно любопытная новость. Каждому солдату, чья семья погибла, было положено небольшое жалование: жалкая подачка от короля плевком в рожу, мол, видите, как я о вас забочусь, скот. — Подождите! Кто из офицеров смотрел Вальбах? Я могу с ним поговорить? — я заинтересованно поворачиваю голову к источнику звука: Николас собственной персоной. Встревоженный до омерзения. Неужели и его семейка в списке?.. Оставшийся командир заглядывает в лист и говорит кратко и лаконично: — Одиннадцатая рота.       Ник наспех трясёт шевелюрой в благоданом поклоне и убегает вперёд по коридору и вниз по лестнице.       Лениво отлипаю от стены и тоже спрашиваю, кривя рот в ухмылке: — Одиннадцатая рота — это где?       Мужчина поджимает губы и смотрит на меня снисходительно. Сразу видно, суровый — такого разгульного и бесчестного принца всерьёз не воспринимает. Встаю прямо и делаю взгляд холоднее. Чтобы дошло, с кем имеет честь в гляделки играть. — Самый крайний правый отдел военной части, — отвечает тяжело и сдавленно. Не хочет говорить с кронпринцем, посмотрите-ка! — Благодарю, — бросаю небрежно, а он продолжает, едва ли не перебивая: — Зачем он Вам?       Задаёт вопрос о Нике, я знаю. У этого щенка прекрасные отношения со всеми военными. Всеми, кроме гвардии. И то, по моей прихоти. Чтобы жизнь мёдом не казалась. — Люблю игрушки со звуком.       Ухожу раньше, чем командир скажет ещё хоть слово. С такими ссориться не слишком нужно — они возле генералов, а генералы возле отца. Связь, болезненную и отдающую ссадинами по всему телу, установить несложно.       Спускаюсь к военной части. — При всей моей любви к тебе, Ник, я не умею воскрешать людей!       Замираю около входа и воровато прячусь за дверь. Понимаю, что это тот офицер, с которым ездил я. Вот черт... — Он не может быть сожжен! Это слишком далеко от пути отхода вражеских отрядов! Это ошибка! Просто ошибка!       Ник кричит, а я кривлю лицо, потому что он слишком эмоциональный и громкий, когда без меня. Хочется и чтобы заткнулся, и чтобы не переставал — голос у него чересчур живой и звонкий. Мой же — охрипший и тяжёлый, как у мертвеца. — Они могли просто петлять и поджигать все, что угодно. Будь мужчиной, Николас. Заканчивай истерику. Ничего не вернуть.       Ник молчит и не верит. Не желает верить, и это чувствуется по упрямой тишине вокруг. — Знаешь, у нас случай необычный вышел на обходе, — офицер начинает говорить, чтобы подбодрить, скрасить молчание, и я прямо чувствую на себе, как Ник поднимает свои колючие глаза, полные раздражения, ведь ему не хочется слушать никакую болтовню. Всё, что могли, уже ему сказали. — Нашли в подвале бабушку и кота белого, — чувствую, как уходит ко всем чертям мой пульс от одного лишь упоминания. — Старушка насмерть замёрзла, а животина жива и здорова — отдали в соседнюю деревню отсюда, чтоб не пропала. А кошак такой белый-белый. И пушистый очень. Я сам животных люблю и забрал бы себе, да вот места нет...       Закатываю от раздражения глаза — очередной любитель животных. "Подумать только, а ведь с виду приличным мужиком казался", — горько усмехаюсь, чтобы не переживать о всковырнувшейся ране. — Погодите. А что со старушкой?       "Заткнись". — Не знаю, так её и оставили, наверное. Незачем везти куда-то. Трупом уже была. — А можете описать?       Чую, что дело пахнет палеными спичками, и вжимаюсь в свое укрытие сильнее. Мне некомфортно это слушать. Раздражает. Будто что-то под кожей ползает по мясу — а ты, как ни бейся, не достанешь. — Хм... Не знаю даже. В основном около неё принц бесился. — Принц?! — спрашивает то ли изумленно, то ли испуганно.       "Вот поганец". — Ну да, а я её совсем не запомнил. Только что лицо круглое и волосы кудрями.       Всё затихает. Никто из них не произносит ни слова. Кажется, что меня вот-вот обнаружат, ведь сердце стучит до ненормального бешено. — Ник? — офицеру интересно. Я же не хочу ответа, потому что знаю — если Николас Шерро соизволил заткнуться, что-то не так. — Кошку Бланкой зовут. Если надумаете забрать-таки.       Меня как по голове бьют этими словами. Тут же сбегаю из укрытия и направляюсь к себе в покои.       Значит, это была его скотина. Его бабка. И его семья. Проблема в том, что "была". Была, да погорела и замёрзла.       Вот же гадство... Мальчишка сирота теперь. Черт. Черт. Черт. Черт....       Беру со стола крест и падаю на кровать, желая так и помереть. Желательно сейчас. Настроения нет совершенно. Хотя будто оно раньше было. Держу цепочку на ладони и долго рассматриваю. Перед глазами встает образ бабули с закрытыми глазами. Думаю о том, какого они там, под веками, цвета — такие же темно-синие, как у Николаса, или это ошибка. Действительно ли они родственники?       Слышу стук в дверь и уже привычно из-за нервоза наматываю цепочку на руку, сжимая пальцами крест — так отчего-то спокойнее. — Чего забыли? — знаю, что не зайдут без приглашения, и планирую выпроводить, но слышу этот отвратительно сочащийся уверенностью голос: — Разрешите войти, господин.       Вздыхаю и тру переносицу раздражённо. Только его не хватало перед глазами. — Не разрешаю.       Он замолкает на некоторое время, а после выдаёт, что: — Тогда я войду без Вашего разрешения. Мне очень нужно поговорить с Вами.       Хочу разозлиться на дерзость, но из-за усталости способен лишь на жалкую усмешку. Сопляк, спрашивающий разрешения и все равно поступающий, как ему вздумается. Замечательно. Распустил, называется. Кладу цепочку под подушку кровати. Подхожу и открываю дверь, держась за ручку и не впуская. — Ну? — Напишите освобождение от службы, — произносит, чётко глядя мне в глаза снизу-вверх. Меньше меня на полголовы. — Чего? — не могу понять, в чем смысл шутки. "Совсем берега попутал?" Он тут же как-то теряется на мгновение. После возвращает свою чёртову уверенность в голосе и терпкость взгляда. — Мне похоронить родных только. Не навсегда. Остальных отпустили офицеры, а меня, сказали, нельзя. Потому что Вы приказали без Вашей воли никуда не отпускать. Я пришёл за письменным разрешением и без него не уйду. — Я ничего не подпишу, — отрезаю, только он заканчивает говорить. Ник даже не меняется в лице. — Я не уйду без подписи. — Не уходи, — бросаю безразлично и захлопываю дверь, когда он резко просовывает руку в проем и удерживает. — Сочту это за приглашение войти, — раздвигает створку двери, несмотря на то, что я удерживаю. Силён... — Слишком много мнишь о себе, щенок, — шиплю и заношу руку для удара, а после встречаюсь с ним глазами. Психую, хватаю больно за плечо, но не бью. Не могу. "Черт". — Подпишите разрешение.       Раздражает. Он меня раздражает. — Я не отпускаю. — Тогда назовите причину.       "Я перед ним ещё оправдываться должен?" — Пошёл отсюда!       Начинаю орать, потому что сил терпеть эту тварь нет. Пихаю его в грудь с огромной силой, чтобы свалил. Мальчишка лишь пошатывается, но не падает. Встаёт покрепче. Смотрит на меня ошалело и возмущённо, словно это я приперся к нему в комнату и выпрашиваю подписать какую-то бумажку. А потом падает на колени и покорно опускает голову. — Прошу меня простить, господин.       Чуть ли не роняю челюсть от увиденного и еле закрываю рот. "Это что вообще значит?" — Если я подпишу официальное соглашение о становлении Вашей собственностью, Вы можете отпустить меня на похороны?       Я еле соображаю о чем речь. Он хочет одной бумажкой уверить в том, что никуда не уйдёт из моих рук. Что останется в замке.       "Вольнолюбивый Ник самолично предлагает мне лишить себя этой воли ради последней встречи с родными? Это уже интересно..." Колеблюсь какое-то время, ведь, возможно, это его последний шанс увидеть семью. Но при этом знаю, что сбежит. Стоит только ему вспомнить, каково там, на свободе, то тут же юркой змеей найдёт выход из плена. — Нет, — стоит ему удивлённо — "Что, думал, я так легко поведусь?" — поднять глаза на меня, дёргаю его за длинные волосы вниз. — Ты и так моя собственность. Все знают, что твоей жизнью распоряжаюсь я, ни одной бумаги не надо. Никуда ты не пойдёшь. Смирись, — говорю слишком смело для человека, у которого все внутри гноится, расслаивается и щиплет. Для того, кто боится дрожащего от неуверенности голоса сейчас.       Вижу, как сминает трясущимися руками брюки. — Почему я?       Меня словно обжигает его вопросом. Если бы я хотя бы мог ответить на него сам себе. — Потому что раздражаешь. Бесишь неимоверно. Я ненавижу тебя, презираю и хочу, чтоб ты сдох.       Что-то переворачивается внутри после этих слов, а я лишь злюсь ещё больше. Непонятно на кого или на что, но так как помимо Ника свалить не на кого, мысленно делаю виноватым его. Хочу пнуть, как какое-нибудь животное. Понимаю, что нужно куда-то выместить раздражение от него же и потому поднимаю, чтобы после, может, головой об стену или пол. Вырывается, но так как я не отпускаю, тянется сильнее и, потеряв клок светлых локонов в моих руках, высвобождается. — Из-за того, что на девушку похож?Это же из-за волос? — почти кричит и смотрит дико, яростно. — Тогда они мне больше не нужны, — лезет за мечом, а я, прежде чем он успеет, перехватываю и отбираю. — Чего удумал, гаденыш? "А сам-то чего? Тебе ли не все равно?" — Я для мамы отращивал. Потому что ей длинные больше нравились. А теперь она умерла, и Вы даже на похороны не пускаете! Не нужны мне больше эти кудри. Ничего мне не нужно. Убейте меня лучше. Я к семье хочу!       Отхожу от него на пару шагов и смотрю сурово. "Ты же не вернёшься. Если я отпущу, ты не вернёшься".       Оставляю его на минуту, мыслями уйдя в себя. Думаю о том, чтобы рассказать ему часть правды, и тут же гоню этот бред из головы. Достаю из под подушки цепочку и подношу к его глазам. Чтобы узнал и опроверг или оправдал все догадки. Он лишь широко распахивает глаза и тянет руки, как ребёнок к прянику. — Теперь твоё.       Опускаю на его открытые ладони и засовываю чужой меч обратно в ножны. Понимаю, что до неприличного нарушаю чужое пространство этим движением и как-то странно кривлю губы. — Вон отсюда. Разговор окончен.       Я совершенно измотан и буду искренне рад, если он сейчас же свалит. Ник послушно кивает и отвешивает вежливый поклон. Почти уже уходит, но говорит совершенно спокойно: — Если бы ненавидели, не стали бы отдавать.       Он нарывается. Причём сильно. Кровь закипает с полуоборота, и я подрываюсь за ним. Пинаю только что закрывшуюся дверь в надежде выбить её и сломать чужой хребет таким образом.       Сердце бешено стучит от осознания чужой правоты.

"Засранец".