Как обычно шляюсь по коридорам — сегодня прогуливаю уроки и бегаю от учителей, которым тоже влетит от отца за то, что я не хочу ничего знать об управлении государством. Спускаюсь на нижние этажи, где, как они думают, я находиться брезгую. Нет, я брезгую, конечно, но вблизи беднейших служек меня не ищут. А здесь у людей жизнь наихудшая, а, соответственно, сплетни интереснее. Встаю за угол, около которого болтают девушки.
— А вы видели, какое брюхо отрастил король? Вот умора. Он скоро ног своих не увидит за ним, — понимаю, что нашёл отличное времяпровождение. Прекрасные беседы от хорошо шутящих девок. Пузо отец и вправду отрастил, подмечено верно.
— Это ты, Кларис, ещё про стражу у ворот не вспоминала. Такой ужас. Как их жены вообще обнимают?
— Не знаю, девоньки, я, например, люблю мужичков толстых — значит, ест хорошо и в достатке.
— Фу, какая мерзость. Мне больше стройные широкоплечие нравятся. Как подойдёт, как обнимет тебя, словно за каменной стеной...
М-да. Слушать бабский трёп оказалось не так интересно. Я хотел было пойти в другое место, как услышал до скрипящих зубов знакомое имя, которое мне от одного упоминания отдаётся по всему телу раздражением.
—... Николаса.
"Что она сказала?.."
— Да врешь!
— Нисколько!
— Да он на тебя даже не смотрит. Ему бы красавицу какую-нибудь, а не такую замухрышку.
— Ты кого замухрышкой назвала?!
Девки начинали спорить, а я не понимал, о чем. Что они говорили о Нике? Как это связано с ними?
— Нет, ну правда, Сибил... Кто же поверит, что тебя Николас целовал?
"Что?.. "
По коже поползли мурашки. Я сам и не заметил, как задышал разъяренно, раздувая ноздри и часто поднимая грудь.
— Говорю же, в пятницу вечером было. Можете у кого-нибудь спросить. Зуб даю, так все и было. Подошёл, со спины обнял, поцеловал за ушком и прошептал: "Здравствуй, Сибил, родная". Я со страху всю посуду уронила. А он рассмеялся, присел на корточки и стал осколки собирать. Сказал, чтобы я не трогала, а то порежусь. Такой заботливый и милый. А потом он, закончив, поднимает глаза — и в них столько любви, девочки... Отложил то, что от посуды осталось, наспех руки вытер и набросился на меня. За плечи хватается и целует так, что голова кругом идёт. По волосам гладит, губы сминает, за талию придерживает... И вы ещё говорите, что я вру?..
Я не выдерживаю и ухожу.
Во мне все трясётся и не выдерживает со мной. Даже не замечаю, куда иду — почти бегу, — погрузившись в мысли. А они опять о Нике. "Шалава в отряде. Шлюха светловолосая. Чтоб тебя... " Ругаюсь на него всеми бранными словами и чувствую омерзение от воспоминаний о том разговоре, при том, что из головы он не выходит.
"Поднимает глаза — и в них столько любви... "
"Такой заботливый... "
"... Целует так, что голова кругом идет"
Да как же он уже достал.
Чертыхаюсь через каждый метр и желаю, чтобы он сдох. "Как он вообще смеет?!" Взвинчиваюсь до предела и вообще ничего перед собой не вижу. Голова раскалывается, пульсирует по всему телу толчками ярости и жгучим "ненавижу". Раздражает. До тошноты раздражает. Все внутри скручивается в узел, вжимается в стенки, что почти больно. Где-то в груди слишком сильно тянет, что я практически верю, что это какая-нибудь болезнь.
А это болезнь.
И за неё на костре сжигают.
Останавливаю свой ненормальный темп и хватаюсь за стену. Скребу ногтями по камню, чтобы хоть как-то физически излить злобу и гниль внутри. А этого за последнее время слишком много. Ужасно... Хоть на эти стены и лезь... Все этот Ник дрянной. Что ему в голову взбредает? "А самому-то?"
Сам себе приказываю заткнуться. С отвращением и ненавистью — потому что бесит. И этот мальчишка, и то, как на него реагирую — бурно и совершенно неподобающе.
Почему все вот так идёт наперекосяк? Почему именно из-за него?
Вспоминаю чужое гадкое "Что с Вами случилось, господин? " и сплевываю наземь раздражение. "Тварь. Не ваше собачье дело, что со мной случилось". Кровь по всему телу приливает к кулакам — хочется кому-нибудь разбить лицо. Желательно бы Николасу, но можно и кого рожей похуже.
Тут же почему-то отпускает бессилием. Как волной накрывает. Лениво прижимаюсь и закрываю глаза. Глубоко и тревожно дышу ртом, потому что воздуха не хватает. Голова не соображает, а мысли, тем не менее, все о том же.
— Может Вам водички, Ваше Высочество? Выглядите не очень.
Поднимаю глаза. Служка. Какая-то очередная безликая служка, которой хочется завоевать расположение королевской персоны, поэтому и спрашивает. Просто так здесь — никто бы не стал.
— Пошла к черту.
По моей просьбе собирается идти и, сделав всего шаг, открывает мне вид на знакомые ненавистные, мать вашу, белесые волосы. Больше ничего вокруг не вижу — только эту фигуру — и делаю огромные спешные шаги навстречу, неосознанно задевая плечом служанку.
Стоит, улыбается чему-то, гаденыш. Стоит мне только приблизиться и оказаться замеченым, он планирует удрать. Подрываюсь за ним и успеваю поймать за плечо. Едва ли не взвываю внутренне от осознания, что делаю это жестом слегка мягче, чем другим. Да твою ж...
Когда он разворачивается пораженно и удивлённо, все взрывается отрывком "Целует так, что голова кругом идет". Двух секунд достаточно, чтобы я был уже на пике бешенства. Сжимаю плечо больнее и отвожу куда-то в сторону, за здание военной части и дальше.
Яростно сверкаю глазами и откидываю к какой-то дощатой хлипкой стенке. Еле дышу от злости и говорю, как каркаю — так же остервенело и жестко:
— Как жизнь, Николас? Без избиений настолько забылся, что и подружку завести решил? — молчит и смотрит, как сквозь. Не понимаю, что это за реакция, и потому бешусь ещё сильнее. — Девок моих трогаешь.
Тут же оживает и вздергивает бровь.
— Ваших?
Щенок.
Смеет ещё.
— Представь себе. Тоже собственность.
Я вру. Они не мои. Может, разве что сестры, и то не факт... Но затыкаться явно не хочется.
— По девушкам королевским поскакал, гаденыш?
— Ничего я не поскакал, только с одной... — отвечает равнодушно и даже не отрицает.
Значит, это все правда.
— Целовался с ней, да? С королевской собственностью?!
Повышаю голос и понимаю — всё внутри меня дрожит и обрывается в ожидании ответа. А в нем ничего не колеблется. Смотрит безразлично и выдаёт, как пощёчину:
— И что с того?
В голове возникает целая истерика от одной только этой фразы. Он с кем-то целовался. И не отрицает даже. В глазах, чувствую, появляются слезы, а в мозгу не пойми что — все плывёт перед глазами, в ушах стоит звон. Удерживает только его взгляд, полный бесстрашия и какого-то почти отвращения ко мне.
— Ты целовался с ней? — повторяю и слышу, что голос обиженный и плаксивый до омерзения.
— Да. И что с того? — повторяет тоже, но я даже не слышу. Мне хватило и его "да".
Крышу сносит с корнем. Окончательно. Потому что я, сжимая до побелевших пальцев его плечи, делаю шаг вперёд и вжимаюсь в чужие губы своими. Совершенно дико, нахально вталкиваю его в стену и пытаюсь целовать. Не понимаю даже, что творю, и не задумываюсь. Просто желаю показать всю свою злость и от этого делаю больнее — кусаю с ненавистью и силой, не сдерживаюсь. "Терпеть тебя не могу. Раздражаешь неимоверно. Особенно тем, что к другим лезешь. Дурной. Не понимаешь. Ни черта не понимаешь ".
Ник стоит и совершенно не дёргается, опешив и шокированно распахнув глаза. Он вообще не ожидал. А у меня просто опять перемкнуло. На него и из-за него.
Это даже не походит на какую-то поганую романтику или страсть: потому что целую я сейчас разъяренно, настойчиво, часто кусаясь и секунда за секундой все больше ощущая кровь на наших губах от моих грубых действий.
Николас, потихоньку осознав и отойдя от первостепенного шока, начинает дёргаться и вырываться. Я даже не могу обвинять его в том, что ему не нравится. Но все равно бесит. "Как же ты достал уже. Терпи. Накосячил, теперь терпи".
Вцепляюсь в нижнюю губу и с силой оттягиваю — чтобы раз и навсегда запомнил, что нельзя. Хотя даже мне не понятно, что именно "нельзя".
И тут постепенно с огромной задержкой осознаю содеянное и чувствую, как подрагивают пальцы на чужих плечах. При этом на щеках отчего-то сохнут стыдливые слезы обиды и позорят меня. Немного прихожу в себя и понимаю, что совершаю что-то неправильное по всем пунктам. Торможу и слегка забываюсь.
А он, как чувствует слабость, тут же отстраняется, брыкаясь, а после отпихивает самолично, толкая в грудь. И убегает. Ловит момент, пока я ещё потерян, и просто скрывается куда-то из поля зрения.
"Я поцеловал его. Я только что поцеловал его... " — прокручиваю в голове и то ли смакую, то ли начинаю паниковать. А потом выдыхаю, чувствуя, как на тело наваливается усталость.
Пытаюсь мыслить рационально и понимаю, что голова совершенно ватная, губы слегка распухли и пульсируют и ноги еле держат.
Перебрав все, прихожу к неутешительным выводам. "Пропащий. Пропащий и сошедший с ума". Падаю на землю и прикрываю глаза. Пытаюсь как-то нормализовать дыхание и сбитый к чертям ритм сердца. И спустя несколько минут слышу, что:
— Принц Блез, Вам придётся очень несладко, если Вы сейчас же не вернётесь к уроку!
Учитель подхватывает меня, щебечет ещё что-то, пытается увести, а я, как пьяный, шатаюсь и смотреть вперёд даже не могу, не то, что идти куда-то.
***
И только к ночи, когда отработка всего того времени, что я пропустил, закончилась, можно все обдумать. Плюхаюсь в кровать и тут же чувствую, как сегодняшняя сцена отдаёт в каждую клетку тела и возобновляет ощущения. Губы напоминают о себе небольшими покалываниями, а руки сжимаются, как сминали на его плечах мундир.
Вдыхаю, чтобы успокоиться. Выдыхаю. Опять Вдыхаю. Выдыхаю. Не помогает.
Вскакиваю и раздражённо бью кулаками по матрацу.
"С этим только смерть поможет"
Слышу жалкий всхлип. Понимаю, что он мой, и тут же хватаю подушку, чтобы если и закричать и расплакаться, то в неё. Нельзя истерить. Отец услышит или узнает от мерзких слуг. А здесь слезы являются позором, потому нужно терпеть. Можно сколько угодно орать на слуг, но все дерьмо держать в себе.
А что, если не знаешь, что со всем этим делать? Как разобраться с тем, чего не понимаешь?
"Может, быстрее самому на костёр?"
Усмехаюсь собственным мыслям, словно вздрагивая плечами. А может, так и есть, ведь грань между истерикой и дурным смехом стирается, и я начинаю просто хрипло издавать какие-то звуки. Вроде как даже помогает успокоиться немного.
А потом, понемногу разрешая себе блажь, за которую можно заранее просить открывать дверь в преисподнюю, я вспоминаю всё произошедшее.
Как Ник распахивает свои синие-синие глаза изумленно, когда только припадаю к его губам, как стоит, глупо замерев, потому что не понимает даже, что стоит сделать, или не может понять что-либо вообще, как и я. А до меня только сейчас доходит, какую же дурь совершил: поцеловал из ревности. Из-за того, что у Николаса появилась девка, которую он вечерами целует. В мозгу возникает его дерзкое "Да. И что с того?", и от этого хочется опять зарыдать, потому что я не хочу отвечать на данный вопрос даже себе. Что стал мстить лишь из-за того, что он облизывал какую-то шаболду.
А не меня.
Взвываю и тут же прикусываю край подушки зубами. Потому что это омерзительно. То, что подобное из-за парня, ещё хуже. Но зубы помнят, как играли с губами этого щенка, доставляя боль. Как дико и ненормально все было, как бешено я пытался втолкнуться в его рот, принося лишь дискомфорт и неприязнь.
"Он мой. Только мой. Ничей больше", — злюсь до бешено колотящегося сердца и сорванного обидой пульса и неосознанно оттягиваю свою губу, постыдно прокручивая все воспоминания. Как провожу языком внутри, как дотрагиваюсь до его десен и как сжимаю чужие плечи сильнее, чтобы углубить поцелуй. Немного дергаюсь от растущего внутри тепла. Хоть это очень приятно, но стоит вспомнить, от чего оно, тут же противно от себя становится.
Секунда за секундой от любого малейшего движения от низа живота отстреливает словно легким зарядом тока в позвоночкик. Из-за тревожных воспоминаний болезненно тянет под ребрами, и это настолько непривычно, что практически приносит какое-то удовольствие. Я плачу. Опять плачу и закрываю глаза руками, потому что терпеть это невозможно. Ужасно, отвратительно, мерзко и грязно. Этого не должно быть при мысли о представителе своего пола.
"Прошу, кто-нибудь, пожалуйста, кастрируйте меня, а ещё лучше обезглавьте или сожгите. Чтобы без остатка и без позора".
Ненавижу.
Как же ненавижу...
И на этот раз себя.
Всхлипываю и против воли трусь о простынь и тут же инстинктивно тянусь вниз, а потом отдергиваю руку и кусаю себя, чтобы даже не думать ничего делать. Сжимаю челюсть до жалкой плаксивой дрожи во всем теле, понимая, что грань дозволенного и так уже на соплях держится. Вонзаюсь передними зубами все сильнее, чтобы скрыть, перебить, ослабить все приятные, но до безумия унизительные чувства.
И они действительно утихают, пока я невидящим взглядом смотрю на прокусанную до крови кожу в некоторых местах и тяжело дышу.
Хочется сдохнуть.
