Utilized

— Ты в самом деле собираешься уезжать? Мину не нравится эта идея по нескольким причинам. Безусловно, единственный выход — найти более-менее «очищенное» место и осесть где-то на долгосрочной основе. Но всё равно не нужно забывать о главном; о родителях. Сынмин не будет говорить о том, что знает Минхо очень хорошо, ведь это ложь. Если раньше Мину казалось, что они были близки, а старший открывался по-настоящему только ему, то позже он понял — совсем не так. Ли Минхо является человеком, который проживает всё внутри себя, ранимый. И одному ему известно, что творится в его душе. Маму не заменить никем и ничем, а вера в лучшее продолжает жить до тех пор, пока ты не отпустишь ситуацию и не узнаешь угодную для себя правду. Ну, конечно, или пока не убедишь себя же в чём-то. Госпожу Ли Сынмин видел лишь однажды, когда заходил к старшему в гости. Она была приветлива и накормила вкусным ужином, после добавив что-то вроде: «Приходи в любое время, тебе здесь всегда рады». Но потом началась заварушка с отношениями, невысказанными словами, которые всё равно были трактованы не так, и окончательное разрушение общения как такового. Впрочем, Мин понял, что никогда становился его другом. Как там Чанбин? Что случилось с веселой девушкой Рюджин с классными волосами и чисто мужским юмором? Живы ли остальные парни и девушки, которые были на вечеринке? Может, если бы Сынмин всё-таки не поддался на «разделим цену поездки на четверых», то многое было бы иначе. Кто-то бы умер, а кто-то бы остался в живых. Мин ненавидит съедать себя после всего, но. — Сынмин, я… Ким качает головой и зажмуривается, как будто бы стоящий к нему спиной старший может увидеть. Хуже насмешливого «Минни» или краткого «Мин» — это; когда Минхо называет так. — Не моё дело, — выпаливает Мин и делает шаг назад, чтобы поскорее скрыться за дверью и больше никогда не начинать говорить на данную тему. — Извини. — Подожди, пожалуйста, — Минхо берёт со столика пистолет и протягивает ему. У Ли почти всегда такой взгляд, но этот будто действительно стеклянный, напрочь пустой. Старший какой-то осунувшийся, с мешками под глазами и вселенской усталостью на лице. Очевидно ведь, что после смерти стольких людей весёлым не будешь, но (Мину отчасти от этой мысли стыдно) вечно горевать нельзя. Минхо не виноват — так получилось. Сынмин полностью не вникся во всю мутную историю с хозяином квартиры, но понял то, что Чо и его семья не святые. Да и кто из них, а? — Возьми. Хочу, чтобы он был у тебя. Мин сглатывает. В памяти всплывает быстрое обучение стрельбе от Минга и Рэй, которая ни разу не промазала. До таких людей ему очень далеко, поэтому ничего хорошего из этого не выйдет. — Сколько там пуль? — Одна. Одна пуля Мину не поможет — не с такой рукой и везением (хотя поспорить стоит, ведь по закону жанра именно он обязан был умереть первым). — Тогда оставь себе, хён. Сынмин кладёт ладонь ему на руку (о чём практически сразу же жалеет) и вымученно улыбается. Находиться в обществе человека, который когда-то не принял твои чувства и вообще не разделяет твои «предпочтения», сложно. Тем более не говоря об апокалипсисе, ходячих мертвецах, готовых съесть всех живых, и вытекающем из него. Но Ли Минхо всё ещё важен. Старший убирает пистолет за пояс и тяжело вздыхает. Одна пуля в такое время — ничто. Разве что хватит на то, чтобы совершить суицид и перестать бороться. Но Ли умирать не хочет и не собирается хотя бы до тех пор, пока жизнь станет полностью невыносимой. — Хёнджин обещал принести таблетки — ушёл на поиски. Как только соберём необходимое, то сразу же отправимся в путь. Мы найдём новый дом, обещаю, — тёплая ладонь ложится на плечо, но Мина начинает лихорадить. Доверять акробату слишком рискованно, однако город он знает лучше них. Всем предельно ясно, что Хван преследует личные цели и старается для того, чтобы его взяли с собой. И сомнений нет — Минхо пойдёт на данную сделку. — А как же мама? «Минхо не может просто так бросить самого близкого человека, не проверив. Он рисковал бы всем и всеми ради своей мамы, потому что однажды проболтался о том, что мать для него чуть ли не весь мир», — думает младший и закусывает изнутри щеку. Он вовсе не пытается задеть Ли, но молчать не в состоянии, потому что помнит своих родителей — у мамы длинные тёмные волосы, а папа высокий и жилистый. После похорон о них отзывались только хорошо, ведь людьми они взаправду были достойными и уважаемыми не только на работе, но и за её пределами. А когда умрёт он, то останется ли кто-то, кто сможет хотя бы осуждать? Останется ли один человек на земле, который знаком с ним? — Всё с ней хорошо, Сынмин. Всё будет хорошо. — Ты сдался, — голос дрожит. — Ты не поедешь туда, потому что… — Там никого не будет. Мне проще думать о том, что её забрали военные вместе с семьёй Чона. Понимаешь? Я хочу верить в то, что моя мать в безопасности.

***

— Ликс? — А? Феликс перестаёт складывать продукты в сумку так, чтобы больше вместилось, и удивлённо поднимает голову. Наверное, обращение выбило его из колеи, потому что прежде старший не говорил с ним наедине ни разу. Сынмин спит в хозяйской комнате, а Хёнджин до сих пор на вылазке (если, конечно, он не передумал и не свалил по своим делам). Брат ушёл в который раз пытаться вскрыть квартиру напротив, потому что думает, что там есть чем поживиться. Но Чонин смутно себе представляет, каким образом ему это удастся — Ли не профессиональный вскрыватель замков, да и запах и атмосфера на лестничной площадке далеко не сахар. Судя по виду и вообще настроению, Ликсу стало заметно лучше. Чонин думает, что дело ещё и в том, что младший видел смерти прежде: одноклассники, водитель школьного автобуса. Всё-таки время лечит, заставляя либо привыкать, либо терпеть, а память притупляется, делая жизнь немного легче. — Не хочешь поговорить? Ли мнётся, а после пожимает плечами. Неуверенностью сквозит в каждом его движении и вдохе. — Не знаю. А ты хочешь? — Да, конечно. Ян присаживается на диван и складывает ладони на коленях, чувствуя себя максимально глупо из-за позы и всей ситуации в целом. Ведь давненько не устраивал с кем-то разговоры по душам, тем более во времена внезапно начавшегося зомби-апокалипсиса. И в обычной жизни ему было это чуждо. Джисон любил болтать. По крайней мере, Чонин ни один раз слышал, как он переговаривался с покойным Чаном или Плюшевым хёном по поводу чего-то совершенно ненужного или маловажного. Потому Яну было бы в разы проще вести диалог с Ханом, нежели с застенчивым Феликсом, ибо хреновый из него собеседник. — Хён, ты меня пугаешь, — честно признаётся младший. — Есть что-то такое ужасное, что мне необходимо знать? Рассказать Ликсу подробно, как буквально недавно он обмазывался чужими кишками? Или поведать в самых ярких подробностях то, в каких адских муках умирала Сынван? О чём ему нужно «лянуть», чтобы личные убеждения и ориентиры вскоре были поставлены под сомнения? Они обязаны выжить. Не опуститься до уровня Чо и его семьи, не стать перекусом для ходячих, а бороться до конца. Потому что если никто не сумеет приспособиться к новой реальности, то род людской исчезнет с лица планеты. — Я хочу задать тебе несколько вопросов. Ответь, пожалуйста, честно. Хорошо? — Ладно, давай. — Ты считаешь, всё это неправильно? По твоему мнению, мы… плохие люди? Еле слышный вздох. Ликс вновь опускает взгляд на свои руки и начинает заламывать пальцы, волнуясь. Эта пауза тянется целую вечность. — Я так вовсе не думаю, — младший немного гнусавит, из-за чего кажется плачущим или как минимум очень расстроенным. — Я понимаю, что должен быть таким же смелым, как вы, и у меня не получается. Но попробую, обещаю… Вы вовсе не плохие люди, потому что помогли мне и Джисону тогда. Почему-то Чонин ему верит. Ликс всё-таки однажды фактически спас его, пусть и после не мог долго прийти в себя. А это означает, что он способен совершать безрассудные, но смелые поступки. Ян вспоминает свои шестнадцать лет — стыд и только. Так что винить Феликса в страхе и почти что полной беспомощности глупо. Он всего лишь подросток, который потерял друзей и семью. После рассказа брата и Мина об обстановке в столице Феликс горько признался Киму: «Думаю, они мертвы. Мои родители спокойные люди, которые не смогут выжить в таких условиях. Надеюсь, что они в лучшем месте ждут меня. Они бы хотели, чтобы я был в порядке». — Никто и не говорит о том, чтобы ты бросался в самое пекло. — Не считайте меня слабым звеном, — грустная улыбка. — Им всегда размениваются в случае чего, но я не хочу умирать. Я хочу быть частью вашей группы и помогать. — У нас нет слабого звена, потому что мы одна команда. Образ Хёнджина в чониновской голове как никогда чёткий. Старший там закатывает глаза и складывает руки на груди лениво, но чётко говоря: «Давай, расскажи ему о том, как хотел сам убить Чо. Ты знаешь, что ошибка одного человека может потянуть на дно всех. Мин был готов остаться на съедение ради остальных, ездил в Сеул по собственной воле. А что Феликс?». Чонин смотрит младшему в глаза и улыбается одними уголками губ. Ножом убивать, возможно, очень сложно, а вот пистолет — совсем другое дело. Осталось найти Ликсу оружие и поверить в него настолько, чтобы он почувствовал это и поверил уже в себя. — Я буду делать всё, что нужно для группы. Правда. Вообще-то, я бегаю хорошо, хён, — Ли утирает нос и нервно смеётся, — очень хорошо бегаю. По физкультуре у меня всегда был лучший результат в классе и параллели. Этот Хёнджин удивлённо выгибает бровь и скептично осматривает школьника с ног до головы. «Что же, довольно-таки неплохо для начала. Есть над чем поработать», — кивает он одобрительно. Чонин не любит объятия и задушевные разговоры, но для младшего это важно прямо сейчас. Поэтому Ян встаёт с места и подходит к нему, чтобы крепко обнять. — Не бойся, мы никого не будем бросать. Если мы начали вместе, то вместе и закончим.

***

Ближе к десяти утра он возвращается, пнув балконную дверь с такой силой, что едва не бьётся стекло. От звука поначалу становится страшно, затем одолевает облегчение вперемешку с радостью. — Это всё, что я смог откопать. Аптекарь даже после жизни оказался ещё тем гондоном. Никак не хотел отдавать. Хёнджин кидает рюкзак на пол, а сам заваливается на диван вместе с обувью. Ковры в квартире безбожно испачканы грязью и кровью, а теперь ещё и мебель. Не так и важно, но из-за уважения к почившему старичку становится немного стыдно. Мин, стараясь не опираться на больную руку, садится на пол и открывает молнию, чтобы посмотреть на содержимое. Внутри: антибиотики, таблетки от кашля, бинты, обеззараживающее средство и презервативы. От последнего Сынмин потупляет взгляд и спешно забрасывает принесённое Хёнджином в дорожную сумку, ничего не говоря. — Серьёзно? — ухмыляется Минхо. — А вдруг у меня на кого-то из твоих людей планы? — парирует старший и из кармана штанов достаёт кокосовый батончик. — Вряд ли тебе что-то здесь светит. — Полагаешь? «Окей», — думает Чонин и смиренно сидит в углу комнаты на кресле. Внизу живота теплеет и непроизвольно хочется сжать колени, но делать это почему-то стыдно; нельзя показывать своё волнение. Ведь проницательный брат может что-то заподозрить или типа того. И Хёнджин вполне способен так вот шутить или нарочно поддевать данным образом, чтобы поиздеваться лишний раз. Он чувствует себя полезным и действительно нужным человеком (что является чистой правдой), а потому некоторые поблажки у него автоматически есть. Минхо сказал вчера вечером за скудным ужином: «Я прошу вас смотреть в оба, и если видите или слышите что-то подозрительное, сразу говорить об этом. Хван знает куда больше нас, он подготовлен — чего стоят его акробатские навыки. Но я не верю ему так сильно, как некоторые». Не понять очевидный намёк Чонину было нельзя, как и начинать отнекиваться, — брат бил в нужную точку. Ли строго-настрого запретил высовываться из дома, а младший не стал выпендриваться и был в квартире вместе с ребятами. Отчасти не зря, потому что после разговоров с каждым по отдельности будто бы лучше начал понимать чужие мысли. — Даже не хочу знать, — отмахивается Минхо, когда понимает, что переглядеть Хвана ему не удастся. — Что насчёт бензина? — Я бы не рисковал из-за этих чмошников и ходячих. Наверняка на трассе остались машины — там и сольем топливо. Чем дольше мы здесь остаёмся, тем больше вероятность того, что зэки заявятся сюда. Пересекаться с бывшими заключёнными желания нет. Это точно здоровые мужики с грязными мыслями и садистскими наклонностями, которые опаснее мертвецов. И неизвестно что у них на уме. — Тогда когда мы выезжаем? — Ну-у-у… — Хёнджин смотрит на настенные рабочие часы и комкает фантик от батончика, бросая куда-то в угол. — Где-то через часик можно начинать. Если вы успеете, конечно, собрать барахло и дотащить свои тушки до машины нашего дохлого друга Чо. Ключи же не просрали? Неловко. Чонин сглатывает, переводя взгляд то на брата, то на Хвана. Минхо не любит, когда ему говорят что-то наподобие и откровенно смеются — получаешь подзатыльник или пинок по ноге мгновенно. Но опять-таки — Хёнджин. — Не беспокойся, они при мне, — улыбка такая, что лучше было бы обойтись и вовсе без неё. — Я и Мин-хён собрали всё необходимое, — говорит Феликс и часто-часто кивает. — Наверное, мы готовы. Да, Минхо-хён?

***

Чонину нравился Хишин и другие маленькие города. В больших ты ничто, а вот в таких более заметен и, скорее всего, важен. За возможностями можно следовать бесконечно (как и за мечтой), но унять зов души сложнее. Вопреки периодическим разговорам в кругу друзей о том, что ловить в Хишине нечего, Ян никогда не планировал его покидать. То были лишь пустые слова, ничего ровным счётом незначащие. Ну что ему даст столица и этот бешеный ритм? Разве что осознание собственного бессилия, очевидные отличия от местных, бросающиеся в глаза, и тоска по родному дому. Чонин мог бы попытаться покорить Сеул, но знает: покорился бы в итоге сам. И гораздо приятнее прозябать в своём — тёпленьком и приятном — болоте, чем нырять в чужое. — Сколько ещё до поворота? — Около десяти километров, там должна быть развилка. По пути к машине пришлось убить четверых мертвецов. Точнее это Хёнджин отправил на вечный покой троих, а одному брат дверью пробил голову, оставив на уплотнителе ошмётки чужого мозга. Он взаправду поехал с ними, чёрт возьми. Однако Чонин не знает, какое чувство преобладает: либо это радует, потому что с ним безопаснее, либо разочаровывает, так как Хёнджин абсолютно непредсказуемый человек. Поэтому, находясь между Феликсом и Сынмином, он тупо смотрит перед собой на совершенно пустую дорогу. Где машины, которые оставили владельцы? Откуда сливать бензин, если предупреждение о заканчивающемся топливе уже горит красным? — Если хочешь, то могу сесть за руль я, — обращается к родственнику Хван и почесывает шею. — Ещё чего. У тебя хотя бы права есть? — В отличие от тебя, да. Только вряд ли моё удостоверение сыграет большую роль. Просто уступи, а? Ты же сцепление к хуям сожжешь. — Сначала права, потом всё остальное. Ян практически уверен: никаких водительских прав у него нет, так что показывать нечего. И не потому что думает, что «попутчик» врёт, а потому что какой человек будет думать о документах во время апокалипсиса? Тем более таскать с собой, но. Из кармана на липучке он достаёт именно их — блядские права. И трясёт пластиковой карточкой перед носом Ли так, чтобы было видно всем. Ему двадцать шесть лет. Он из Сеула. — Пожалуйста, запихните плашмя в нужное место и дайте взрослому дядечке спасти эту банку на колёсах.