***
Ей не хотелось кричать или выть от нестерпимой боли, что сковывала всё тело спазмом. Не было обиды или жалости. Можно было бы сказать, что Гермиона привыкла, стала покладистой, безразличной и послушной. Можно было бы сказать, что она смирилась и изменилась… Но это не так. Она осталась прежней. Огонь внутри неё всё ещё горел, грея надежду в душе. Здесь, в мэноре, она научилась молчать. Тут никто не рассказывал о своих планах, никто не делился новостями, услышанными за день, никто не делился любовью. Обитатели этого дома были такими же холодными, как и его стены. И Гермиона научилась у них. Прятать эмоции, боль и гриффиндорскую храбрость за занавеской лжи, которую Малфои хотели видеть. Единственное чувство, что неугасаемо разгоралось внутри, — это злость. Происхождение её было понятным, ведь невозможно жить в логове зла и не стать частью его планов. Оно поглощает, манит и пленит, обещая возмездие. Иногда она злилась просто так на собственные мысли, на себя или на вытертую до дыр половую тряпку. В такие моменты девушка чувствовала себя одинокой и брошенной. Ей не с кем было поговорить, чтобы излечить себя от черни. Не на кого покричать, чтобы выплеснуть негативные эмоции… Пару раз она умудрилась поругаться с портретом Абраксаса Малфоя. Старик настолько был недовольный собственным сыном, что соизволил говорить с грязнокровкой, которую «этот негодный паршивец» поселил в родовом имении. Гермиона слушала обвинения и оскорбления в свой адрес, но в один момент рассердилась и выругала Люциуса перед портретом его отца. Ей стало легче. Абраксас побледнел, если портреты вообще способны на такое… Огонь вспыхнул в камине, и дрова по-домашнему затрещали, опаляемые ярко-оранжевым пламенем. Оранжевый свет закружил хороводом теней по стенам, а Гермиона наблюдала за ними лёжа на полу. По крайней мере, она в тепле. Теперь понятно, каким образом зажигался камин. «По крайней мере…» — излюбленная ею фраза за последние полгода. Эти слова объясняют и оправдывают многое, вселяя надежду на что-то лучшее для гриффиндорки. Хотя, она ни на шаг не продвинулась к тому, чтобы сбежать из этого места. Гермиона пошевелила шеей, повернув голову в сторону окон. Со злости резко приложилась к полу, так что бровь пронзило тупое онемение. Так надо. Злость и боль. Чувства, которые помогают ей выжить здесь. Теперь ей остаётся смотреть на окна, ожидая рассвета и благословенного исчезновения пленяющей сетки. Кажется, ночь будет длиной, и она снова сможет обо всём на свете подумать. Сама того не подозревая, Гермиона уснула на твёрдом и таком неудобном полу. Её мысли заглушила злость, которая оголила усталость. Ей снился сон, будто огненный круг, что так похож на шар для прорицаний, окутывает её своим сиянием. Облачает в ярко-белый свет, который ложится на кожу, словно невесомая одежда лесной феи. Но от такой заботы не становится тепло. Напротив, её тело охлаждается, принимая холод облачения. Гермиона смотрит на себя и не узнаёт; ей кажется, что этот свет меняет её внешне, делая более высокой. Конечности вытягиваются, волосы становятся короче, плечи шире… Она задыхается, хватает воздух и втягивает частички свечения в себя, пытается кашлять, поскольку ощущает, как свет замораживает горло. Вместе с болевым шоком и паникой она понимает, что свет оставляет её тело, формируясь в круг. Он образовывается напротив её груди, и осознание тонет вместе с надеждой на спасение. Шар движется к ней медленно и настойчиво. Отчего-то Гермиона не может сдвинуться с места, она словно прикована к земле. Пытается поймать руками, но они проходят сквозь свет. И вместо чего-то материального, она ощущает покалывание на ладонях. Это словно пытаться поймать воздух: вот он есть, везде, вокруг нас, но поймать его или ощутить тактильно — невозможно. Меж тем, шар касается солнечного сплетения, и Гермиона чувствует давление тепла. Обжигающий жар стремится прорваться в её грудную клетку, чтобы, без сомнений, лишить её жизни. Расплавить, сжечь или поглотить… Она пытается кричать, но собственный голос отказывает ей в таком удовольствии, и ей остаётся наблюдать, как раскалённая лава входит в тело, наполняя его новыми ощущениями, неведанными до этого момента. Вместе с болью приходит осознание мира, порядка вещей и правдивости всех поступков. На фоне этого Гермиона ощущает прилив энергии, сил и веры. Последние белые частички преодолевают ткань и прячутся за одеждой, оседая в груди. Последняя вспышка света идёт от её тела. И этот свет ослепляет всё вокруг так, что Гермиона жмурится, не в силах прикрыть глаза. Жжет, очень жжет внутри, и девушка уверенна, что сейчас она вспыхнет, потому что по-другому просто не может быть. Каким-то чудом её руки приходят в движение, удивительно, но они стали такими, как прежде. Гермиона пытается расстегнуть платье, чтобы освободить себя от оккупации огненным шаром, но тело не поддаётся, отказываясь выпустить то, что навсегда будет в ней. С этим осознанием она просыпается, обнаруживая себя возящейся на полу, без магической сетки, но с горящим на груди кулоном. Она быстро подобралась, понимая, что сон был навеян теплом исходящим от кулона, и что ей даже удалось поспать на твёрдом полу.***
— Где тебя носит, грязнокровка? — сразу с порога Люциус начал допрос. Гермиона прошла к бару, поставила поднос и вздохнула. Ей так надоело пререкаться с Малфоями, отвечать грубостью и жить с этими эмоциями, что Гермиона решила вести себя по-нормальному и не вестись на их «аристократическую» манеру речи. — Ваш сын, — Люциус напрягся или её показалось? — вчера он наказал меня, связав магической сеткой. — Гермиона поставила чай перед Люциусом. Плечи мага опустились — он расслабился. За этот период, что она провела у Малфоев, Гермиона научилась читать настроение Люциуса по жестам. Конечно, самым верным признаком злости обеих Малфоев являлся мат, но были и другие повадки. Вот Люциус, к примеру, если волнуется, всегда выгибает спину, выпрямляя плечи и выпячивая грудь вперёд. Если ему что-то интересно, он касается указательным пальцем правой руки своего носа, поглаживая кончик из стороны в сторону. Непонимание чего-то делает его молчаливым и особо важным, он задирает подбородок повыше, стараясь казаться осведомлённым в предмете разговора. — Ну что ж, не стоит расстраивать Драко, — Люциус ухмыльнулся, — иначе в следующий раз ты можешь сгореть. — Теперь он показывал свои белоснежные зубы, от чего Гермионе захотелось перекривить мага. Но силой воли она сдержала этот глупый порыв. Люциус встал из-за стола, обогнув его, остановился напротив Гермионы. — Как бы мне не хотелось, но я обязан предупредить тебя, — маг сомкнул руки за спиной. Ещё один жест, который показывал, что Люциус сомневается. — В эти дни в мэноре будет Астория Гринграсс… у неё важная миссия перед Лордом, поэтому тебя не должно быть видно. Гермиона кивнула головой. — До Рождества ты будешь сидеть в комнате, и не сунешь свой маггловский нос куда не надо! — Люциус наклонил голову, требуя ответа. «Скоро Рождество… Теодор вчера говорил об этом. Празднование пройдёт в мэноре…» От чего-то мысли Гермионы вернулись к вчерашней прогулке с Теодором и их разговору, который она почему-то забыла. — Хорошо. — Я оставлю дверь открытую на случай, если ты мне понадобишься, но сидеть в той комнате в твоих интересах. Видимо Гермиона вопросительно посмотрела на мага, поскольку он соизволил объяснить: — Мэнор будут посещать пожиратели, и лучше тебе не попадаться им на глаза, — Малфой измерил Гермиону презрительным взглядом и добавил, — большинство из них не брезгуют грязнокровным телом. «Конечно, конечно». Ехидный голосок щебетал эти слова, открыто смеясь над совестью Малфоя и честью Гермионы. — Я поняла, — проглатывая обиду и злость, ответила гриффиндорка. — Тогда свободна, — Люциус махнул рукой, чтобы Гермиона уходила прочь, а она и рада была избавиться от его общества. Уже в коридоре она вспомнила, что Малфой-младший приказал ей принести ему «кофе в постель». Ну что ж, выбора не было. Сейчас ей предстоит ещё одна порция привычного унижения от хорька, но весь негатив, исходящий от Малфоев в виде слов, она привыкла пропускать мимо ушей. Как обычно, Гермиона взяла уже приготовленный поднос на кухне и направилась к Малфою-младшему. Ей казалось, что слизеринец не оставит просто так брошенные ею вчера слова. Он просто не может по-другому. Ничего не значит тот факт, что вчера он сдержался… Гермиона мысленно готовилась ко всему. Вполне логично, что она ожидала наказания или какой-то выходки от Малфоя… Может быть, она готовилась к тому, что в его постели будет одна из чистокровных ведьм, которые так стремятся завоевать его сердце. Ха! Наивные дуры! У него нет сердца. Наверное, Гермиона так бы и поступила, будь она на месте Малфоя… Позвать её в качестве прислуги, чтобы показать, как он просыпается в объятиях «достойной» ведьмы. Кажется, именно так он сможет доказать ей, что «такому кобелю, как он» грязнокровка не интересна? Но это всего лишь догадки гриффиндорки, которая с дрожащими от злости руками и вибрирующим подносом подходила к комнате Малфой-младшего. Остановившись у двери, Грейнджер вздохнула. На подносе был не только кофе, но и завтрак, поэтому тяжесть угощений невозможно удержать одной рукой. Гермиона слегка приподняла ногу и постучала мыском туфли о деревянную дверь. Стук получился негромким и нерешительным, поэтому она приложила немного больше усилий, сильнее стукнув ногой. — Войди! — вместе с раздражительным ответом, дверь отворилась от стука ногой. Она переступила через порог, смотря перед собой с гордо поднятой головой. — Вижу, ты деградируешь… — Гермиона непонимающе уставилась на Малфоя, который стоял у стола и застёгивал белую рубашку. — Ногами дверь открываешь, — уточнил он. Гермиона открыла рот, чтобы оправдать свои действия, но Малфой снова заговорил: — Где твои манеры, Грейнджер? Или магглы всегда ведут себя, как неотёсанные дикари?! В глазах Гермионы вспыхнул опасный огонёк, который отображал её эмоциональное состояние. — Знаешь, Малфой… — Знаю. — В который раз он обрезал её на полуслове. И откуда ему знать? Откуда ему знать, что она хочет сказать или что она чувствует? Гермиона прошла к Малфою и поставила поднос на стол, так что посуда зазвенела. Парень обратил свой взор на неё, но Гермиона не собиралась пугаться его серьёзного взора. — Ты ничего не знаешь! Ты, — она с вызовом посмотрела на Малфоя, — ты бесчувственный, чёрствый недочеловек! — Он молча смотрел на Гермиону, — Откуда тебе знать, почему я стучала ногой или почему я… — Так и не выросла, Грейнджер? — Драко встал напротив неё. Разница в росте казалась ощутимой, что напрямую подтверждало его слова. — Всё так же, как в школе, истеришь… — Ты, значит, вырос? — фыркнув, огрызнулась Гермиона и решительно посмотрела на парня. Ей хотелось наблюдать, как злость меняет глубину его взгляда, искривляя лицо в презрении. Ей нравилось думать, что она всё ещё может противостоять Малфою. — Я знаю, что ты стучала ногой из-за того, что поднос сильно тяжёлый. Я знаю, что ты злишься на весь мир за то, в каком положении оказалась, — это ли не ответ на её вопрос? — И я знаю, что ты не отводишь взгляда, чтобы мечтать о том, что ты всё ещё на равных со мной. Почему? Почему он это говорит, а она чувствует, как этими словами Малфой будоражит её восприятие реальности? Гермиона ловит себя на мысли, что Малфой не такой, каким хочет казаться. Он… он другой. В её глазах он становится другим, и это пугает. Бежать! Снова бежать и куда подальше. От его слов, взгляда и невыносимой уверенности. Гермиона резко разворачивается, чтобы уйти, убежать прочь, но сильный захват руки, над грудью, припечатывает её к твёрдой груди. И вот она стоит, прижатая спиной к нему. Слышит тяжёлые удары сердца. Его сердца. И Гермиона в который раз убеждается в том, что Малфой не бессердечный. И что она была не права. Ведь если стучит так чётко, значит, он должен чувствовать что-то. Может быть, у него даже душа есть. Тёмная и липкая… жаждущая искупления и наставления… Может быть, она будет той, кто излечит его?! Гермиона прикрыла глаза и на короткий миг допустила такие мысли в свою голову. Посчитала возможным, что Малфой нуждается в ней, раз не хочет отпускать и всё больше и больше внимания уделяет. Но следующие его слова возвращают её с небес на землю: — В эти дни здесь будет Астория, поэтому не шастай по дому. Сиди в комнате и останешься целой… — длинная пауза, и она уверенна, что Малфой улыбается, — …во всех смыслах этого слова. Ах да, конечно! — Поняла, — сквозь зубы процедила гриффиндорка и вырвалась из ослабленной хватки Малфоя. — Я буду сидеть в комнате, но где гарантия, что ко мне никто не зайдёт? — Можешь поверить на слово, — снова эта ненавистная ехидная ухмылка на его лице. — Грош-цена твоим словам, Малфой! — Крикнула Гермиона, но тут же об этом пожалела. Один шаг — и Драко оказался возле неё, вторгаясь в личное пространство, в её мысли и восприятие реальности. — Запомни, если я что-то говорю, то это факт, канон или закон. Можешь молиться на мои слова, поскольку только на них держится твоё существование на этой земле. От моего слова зависит, будешь ли ты жить завтра или умрёшь уже сейчас. Твоя жизнь держится на моём честном слове, Грейнджер! Заруби. Себе. На. Носу. Если у неё не дрожат коленки, тогда что это? От обманчивого восхищения проницательностью Малфоя не осталось и следа. Теперь Гермиона стояла перед ним, как жертва системы, засланная к палачу. Ей было и холодно, и жарко, больно и хорошо, смешно и грустно от осознания брошенных им слов. Она сглотнула воздух, образовавшийся в тяжёлый ком, который раздвигал стенки гортани, вызывая слёзы. Разумеется, эти слёзы из-за давящего ощущения, а не из-за него. — Ты… плохой человек, Малфой. — Эти слова такие детские, простые и никчёмные, что ей становится стыдно за них. Но на другие Гермиона не была способна. — По отношению к тебе, Грейнджер, я хороший. — Малфой подхватил её подбородок рукой, вынуждая смотреть в глаза, — и знаешь почему? — Она покачала головой из стороны в сторону. — Потому что я разрешаю тебе жить! Её ноздри раздулись от воздуха. Гермиона глубоко вдохнула, позволяя слезам оросить сухую кожу на лице. Слова Малфоя прозвучали очень жестоко. Слишком уверенно, словно у неё действительно нет выбора. Будто у неё нет будущего, кроме смерти. Она всхлипнула, выходя из оцепенения и стараясь отступить назад. Малфой не держал, лишь напоследок провёл большим пальцем по щеке, ловя слезинку. Гермиона не сразу поняла, что произошло, поэтому внимательно смотрела, как он медленно подносит палец к губам и аккуратно слизывает солёную жидкость. Она словно зачарованная. Этот жест кажется невыносимо притягательным. — Нет ничего искуснее вкуса боли, — ехидная улыбка появляется на его лице. И почему-то осознание того, что он точно знает, о чём говорит, сваливается на Гермиону. В который раз… Она понимает, что Малфой даже для неё не хороший. Она не смеет повернуться к нему спиной — слишком опасно и опрометчиво принимать столь беззащитное положение, поэтому Гермиона медленно отступает назад, туда, где, по её мнению, должна быть дверь, чтобы выйти из этой давящей на неё атмосферы. Малфой наблюдает. Он молчит и находит Гермиону слабой и разбитой, и в его искажённом представлении она кажется красивой… её страх… её слёзы… её разум…красивые и запретные. Пока что. Драко смотрел молча, опасаясь напугать Грейнджер ещё больше. Он вникал в её состояние, перенимал настроение и, как ни странно, понимал её. Отголоски прошлого напевали в его памяти грустную песню о том периоде, когда он сам оказался в плену системы. Когда ему не дали выбора, а поставили перед фактом, нацепив табличку с именем господина. Когда-то и он был в плену… Сознание смеялось в голос. Он был в плену в собственном доме под присмотром отца и сумасшедшей тётушки Беллатрисы. Как хорошо, что Лорд сослал её в Голландию на задание. Одно Рождество без этой сумасшедшей истерички — отличный подарок для Драко. Малфой смотрел, как гриффиндорка закрывает за собой двери, всё так же, не разворачиваясь. Он готов был поспорить, что Грейнджер никогда больше не будет стоять к нему спиной, она ему не доверяет. Ха! Будто до сегодня она тебе доверяла. Нет-нет. Не так. Она боится. Вот и хорошо. Страх вырабатывает рефлексы и обостряет инстинкты. — Локи, — эльф образовался перед слизеринцем, — я хочу, чтобы ты снова следил за Грейнджер. — Да, хозяин. — Локи склонил голову в положительном жесте. — Мне наложить чары безопасности на её комнату? Драко набрал полную грудь воздуха: — Нет. Я сделаю это сам. Локи растворился в воздухе, а Драко повернулся к столу, на котором стоял остывший завтрак и кофе. Только сейчас он заметил, что забыл застегнуть несколько верхних пуговиц на рубашке.***
Гермиона не шла — летела в своё убежище, желая запереться под десятью замками и больше никогда, никогда не покидать комнату. Находясь здесь, в мэноре, она всегда таила надежду на спасение. Но время шло, месяц сменялся новым, а она не находила выхода. За ней никто не приходил и никто не помогал. И что теперь? Теперь ей открытым текстом было сказано, что живёт она благодаря Малфою. Её жизнь в его руках, и по его «доброте душевной» она всё ещё дышит. Дверь громко хлопнула, отскочив от второй половинки, но Гермиону это не заботило. Она пробежалась к кровати и упала лицом вниз, уткнувшись в серое покрывало. Слёзы — проявление боли, терзаний и сомнений — так бесстыдно намочили ткань. Грейнджер подложила руку под голову, позволяя солёной жидкости и дальше капать на постель. Её чувства были задеты, эмоции обнажены, и она не желала этого скрывать. Не теперь и не сейчас, когда осознание смерти впилось в её кожу и разъедает тело. Неведомо сколько она вот так пролежала, выплакав все слёзы. Но в какой-то период времени Гермиона почувствовала облегчение. Нужно было раньше так делать. Хотя плач никогда не был её любимым средством для психологической разрядки. После истерики и самобичевания наступил период спокойствия, вместе с которым у неё появились мысли. Разум возобновлял работу, прогоняя уныние и пессимизм. Появилось стойкое ощущение, что она упускает что-то незначительное, но очень важное для себя. Гермиона слезла с постели и подошла к стулу, на котором была мантия, оставленная Теодором. Она накинула её на плечи, как часто делала, когда ей было холодно. Неволей вспомнилась вчерашняя прогулка с Теодором. Прошедший день был насыщен событиями, и разговор с Ноттом не представлялся в её памяти чётким и запоминающимся. Гермиона подошла к камину, в котором лежала вязка свежих дров. Интересно, зажгут ли сегодня для неё камин? Взгляд зацепился за маленький коробок, лежащий на каминной полке. Спички! Гриффиндорка так резко потянулась к находке, что мантия соскользнула с плеч, тяжёлой волной спадая на пол и обрамляя ноги. Кто-то очень предусмотрительный оставил спички для неё. Гермиона улыбнулась. Не всё так плохо, если в мэноре знают, как именно магглы разжигают огонь. Пламя вспыхнуло сразу же. Наверное, дерево было обработано какой-то воспламеняющейся жидкостью. Поленья приветливо затрещали, разогреваясь и выделяя свойственный аромат дерева. Гриффиндорка вдохнула полной грудью, уселась на мантию и попыталась восстановить в памяти разговор с человеком, который вызывал у неё доверие и был добр к ней. Единственный из слизеринцев… Она вспомнила, что Тео говорил о том, что Рождество будет через неделю. О том, что Пожиратели будут праздновать его именно в Малфой-мэноре. Нотт говорил о пленении Рона и… и ещё Малфой зачем-то расставил новых защитных заклятий. Неужели он опасается, что кто-то нападёт на мэнор во время празднования? Или… он опасается, что кто-то убежит? Глаза Гермионы метались из стороны в сторону, осматривая огонь. Но на самом деле она цеплялась за слова, задаваясь вопросом, не это ли шанс на побег? Рон и Полумна в подземельях, она здесь и может вполне свободно передвигаться. Праздник — это отличное мероприятие, которое ослабит бдительность Малфоев… Она знает, что в подземельях мэнора есть несколько выходов и вполне реально найти их. Точно так же, как реально попасть в них и открыть камеры? Для этого нужна волшебная палочка, которой у неё точно нет. Гермиона закусила губу, размышляя, как можно раздобыть палочку. Долохов часто ходит в подземелья. А Люциус намекал на то, что Пожиратели будут чаще появляться в эти дни в мэноре. Пожалуй, стоит пройтись к западному крылу и посмотреть, может двери в подземелья снова будут открыты. И тогда, возможно, она придумает план вместе с Роном и Полумной. Мысль о Роне отозвалась болью в сердце. Гермиона не понимала его агрессии в её сторону. Не понимала, почему он злился, ведь по правде, она должна была злиться за то, что всё это время никто не пришёл к ней на помощь… Ей стоит спросить чем руководствовался Рон, когда обвинял её в их прошлую встречу. Хотя бы ради этого ей стоит попробовать попасть в подземелья. Гермиона подтянула ноги, согнув их, и положила голову на колени. Она просто смотрела на завораживающие языки пламени, которые погружали в спокойствие. Тем временем Драко Малфой стоял с другой стороны её двери и произносил слова собственного заклятия, которое направленно защитить Гермиону от посягателей. Воздух у дверей сгущался, завязываясь в плотный магический узел, незримый для глаз простых магов. И эта магия была сильнее простых чар, что преподают на уроках или описывают в книгах. Её тёмное начало создавало основу, направленную не только на защиту, но и на увечья нарушителя. Малфою было важно знать, кто посмеет прийти к Грейнджер. Почему-то ему было важно, чтобы нарушитель получил метку. Невидимую обычному глазу, но такую очевидную для него. Всё верно, он знал, что будет мстить и наказывать любого, кто посмеет зайти в её комнату. Теперь его магия будет ослеплять любого, кто попытается проникнуть в её комнату. — Nisienim Malfoys et Loki, — он проговорил последние слова, исключая действия заклятия на Малфоев и Локи. Теперь он может быть спокоен за Грейнджер. Она достаточно запугана и умна, чтобы не высовываться из комнаты. И достаточно защищена, чтобы никто не вздумал приходить к ней.***
Вечер подкрался незаметно. Серые тучи сгустились, окрашиваясь в тёмные цвета грядущей ночи. Комната погрузилась в полумрак, темнота растворила её границы и создавая иллюзию пустоты. Лишь горящий камин прогонял мрак, оповещая о том, что в комнате проживает живая душа. Гермиона всё так же сидела перед камином. Бесцельно устремив взгляд на полыхающие языки пламени. За размышлениями прошёл день. Она ещё никогда не чувствовала себя такой опустошённой. Сейчас она думала, что даже уборка в мэноре отвлекала и делала её существование не таким ущербным… По ощущениям можно было сказать, что из неё высосали силы. Вчерашняя прогулка не ознаменовалась пополнением энергии. Гермиона просто не ощущала бодрости духа и вдохновение, как это было раньше. Она подозревала, что главной причиной собственного упадка является она сама. А точнее, её реакция на окружающий её мир и происходящее вокруг. В первую очередь — стресс, который сопутствует ей вот уже добрых шесть месяцев. Она сама заковала себя в кандалы, повелась на угрозы Малфоев и поддалась депрессивному настроению. Именно к такому выводу гриффиндорка пришла к концу дня. Она не вправе обвинять ни своих друзей, ни орден, ни Малфоев. В её жизни возникла ситуация, непредвиденная и, возможно, безвыходная… Возможно… Магглы говорят, что единственная безвыходная ситуация, это когда ты лежишь мёртвый в гробу. Всё остальное лишь мелкие трудности, которые можно преодолеть. В её же случае, нужно хотя бы пытаться. За окном совсем темно, а это значит, что можно попробовать воплотить свой начальный план в жизнь. Гермиона намеревалась пройти к западному крылу в надежде, что вход в темницы будет открыт. Не понятно почему она таила такую надежду и питала иллюзии, ведь всегда дверь в подземелья была заперта, за исключением того случая, когда Долохов забыл закрыть её. Сейчас же Гермиона просто надеялась на волю случая. Как ни странно она хотела пройтись по длинным мрачным коридорам дома. Лабиринты проходов успокаивали, давая возможность прийти в себя, а иногда найти решение проблемы. Возможно, и сегодня ей удастся перекинуться парой слов с портретом Абраксаса Малфоя, который в последнее время снисходил до диалога с грязнокровкой длинною в несколько фраз. Гермиона шла тихо, прислушиваясь к звукам дома. Но факт был таков, что после ужина, Малфои разбредались по разным углам и в итоге никто из них не ходил по мэнору. Тем не менее, каким бы странным это не казалось, каждый коридор был освещён достаточным количеством свечей, расположенных в золотых канделябрах. Возможно, таким образом, в Малфой-мэноре поддерживали иллюзию тепла и обитаемости. Она прошла к западному крылу, в холл, в котором была дверь в подземелья. Освещением этой комнате служили пара факелов, висящих у двери, которая, к слову, была заперта. Гермиона прошлась по помещению, думая над тем, каким именно заклинанием заперта дверь и сможет ли она открыть её при помощи беспалочковой магии. Нужно попробовать! Гриффиндорка подошла к двери, приложила руку к замку и, не успев проговорить заклинание, с удивлением обнаружила, что замок щёлкнул. Дверь тихонько отъехала назад, любезно приглашая Гермиону в подземелья. Она вытащила факел, не задумываясь о возможной опасности. О том, что вот эта ситуация может быть ловушкой. О том, что кто-то из эльфов заметит отсутствие одного факела и доложит Малфоям или же сам Драко Малфой получит уведомление о нарушении. Всё эти факты стали не важны для Гермионы, её решительность перевешивала над мнимым страхом. В конце концов, кто не рискует, тот не пьёт шампанского! — Рон? — её тихий голос прошёлся эхом по пустому коридору подземелья, — Рон, ты здесь? Гермиона подошла ближе к камере, в которой, по её мнению, должен быть гриффиндорец. Она просунула руку с факелом в решётку и заметила, что кто-то лежит на полу. — Рон, это я — Гермиона, — чуть настойчивее и громче. — Зачем ты пришла? — озлобленно отозвался парень. — Рон, ты в порядке? — её голос звучал волнительно, ведь Гермиона действительно беспокоилась за здоровье друга. Тёмная фигура зашевелилась у противоположной стены, парень встал на ноги и, прихрамывая, направился к Гермионе. — Пришла оправдываться за прошлый раз? — его неестественно хриплый голос заставил Гермиону отступить назад. — Боишься меня? А… Малфоев ты не боишься? Гермиона была поражена реакцией Рона. Она не могла найти разумного объяснения его злости. — Я не верю своим ушам, Рональд! Ты обвиняешь меня в том, в чём я не виновата! — она не выдержала, да и не собиралась. В конечном счёте, у неё куда больше причин выдвигать претензии и быть недовольной. — Ты не виновата в том, что живёшь у Малфоев? — парень схватился руками за прутья, показывая свои искалеченные пальцы и подставляя свету испачканное лицо. Бедный Рон, ведь он здесь сидит без света. Даже сейчас, выслушивая упрёки от друга, Гермиона сочувствовала ему. — Да, Рон. Знаешь ли, я не напрашивалась в гости, и… — Тогда почему ты, самая умная ведьма, не уйдёшь? Не сбежишь? А? — он кричал, отталкивая Гермиону от себя. Она начинала сомневаться в том, что это действительно её Рон, тот добрый и весёлый парень, которого она знала. Подобно ему, Грейнджер тоже начинала злиться. Неужели ему не понятны столь очевидная вещь, как плен? — Потому что, вот это, — Гермиона подскочила к решётке, подхватив кулон пальцами, чтобы его было видно, — это мой магический ошейник. От этих слов ей стало горько. Она повторила их за Малфоем. Совсем недавно слизеринец говорил, что это не украшение на такой, как она. Что это… «А вот это — твой ошейник». — Я не могу покинуть пределы владений Малфоев, иначе просто сгорю из-за вот этой маленькой подвески! — Гермиона отпустила кулон, и он стремительно упал вниз, спрятавшись в треугольном вырезе платья. Она злилась, до боли в суставах и звёзд перед глазами. Сквозь обиду и боль, Гермиона старалась донести до Рона смысл или причину, по которой она проживает в мэноре. Она пыталась найти контакт, потому что ей было не всё равно. Не так, как Рону до неё. Это было видно в его стеклянных глазах, которые напрочь были отключены от разума. Он ослеплён ненавистью за свой плен, которую ошибочно переложил на Гермиону. Она понимала это. И она такое же пережила. Вот только тогда рядом с ней не было друзей, чтобы упрекнуть их в своей плачевной участи. Гермиона прекрасно понимала настрой Рона, но терпеть этого не собиралась. — И если ты всё ещё настолько слеп и глух, чтобы увидеть и услышать очевидное, то я не намерена быть козлом отпущения и смиренно выслушивать твои оскорбления, которых, кстати говоря, я не заслужила! — Гермиона развернулась к выходу, как вдруг Рон снова заговорил. — Ты виновата в этом! Что-то в тебе привлекло Люциуса, раз он взял тебя в плен! — Гермиона двинулась вперёд, не желая слушать гнусные слова друга, — Больше никто, никто не попал в плен! Только ты! Она резко развернулась и буквально подбежала к камере. — Ты тоже! Ты тоже попал в плен! — Рон, кажется, потерял лицо, из-за этих слов. — Не думаешь ли ты, что что-то в тебе привлекло Малфоя?! Теперь всё. Парень медленно приходил в себя. Его глаза наполнились слезами, самым верным признаком, который проявлял человечность. Теперь ему нужно время на осознание сказанных слов. Гермиона направилась к выходу, как бы ей не хотелось нормально поговорить с Роном, делать это она будет не сегодня. Гриффиндорка вышла из подземелий, прикрыла за собой дверь и вернула факел на место. Почему-то она была уверенна, что вернётся к разговору с другом. Она знала, что и в другой раз дверь будет открыта для неё.