«Ты слышишь тишину? Ты видишь мрак? Сможешь починить то, что разбито? Ты чувствуешь моё сердце?»
Желалось ли вам когда-нибудь открыться человеку, хотя одна из частей разума резко противилась и твердила обратное? Окутывал ли вас когда-то беспочвенный страх лишь от того, что предстоит открыть рот и, подавившись и покашляв в кулак несколько раз, разразиться нервным смехом, пока попытки донести до слушателя ту самую суть увенчиваются неудачей? Приходилось ли вам когда-нибудь страшиться самих себя? И отчаянно не знать, что с этим поделать. Вероятно, вылезти из кожи вон и забыться, давясь грудным смехом и полным ощущением того, что всё в жизни происходящее — лишь вымысел ужасного фантазёра, вставшими поперёк горла, словно надоедливая кость, опрометчиво заглотанная. А что мне ещё оставалось? Только мириться и пройти лечение. Непременно пройти. — Луна? Зацепившись взглядом за пышущие безразличием и некой озлобленностью, — (форменно сверкающей в зрачках вечно стремящихся скрыться глаз), — лица, сегодня казавшиеся по-особенному омерзительными, лишь довершавшими грустный колорит сложившейся картины, ощущаю, словно внутри всё сжимается и к горлу неумолимо подступает ком. Спровоцированный неимоверный концентрацией негативных эмоций. Да и в общем чувств. Чёрт бы побрал это всё! Захлопнув блокнот, не поднимаю глаз и переспрашиваю: — Что? Вы что-то сказали? Пренебрегая всяким ощущением защищённости, собираю остатки воли в кулак и поднимаю глаза, стараясь не столкнуться с его взглядом, смотря в район правового уха. Там, где ютилась его копия. А он сам, по своему обыкновению, глядит на меня сверху вниз, сложив руки на груди. Волнение отразилось во всех мягких чертах серьёзного лица. Несколько студенток нарочно протолкнулись между нами, прежде чем мистер Бальсано начал: — Что с тобой произошло? После того, как мы разошлись в тот день, ты ведёшь себя странно. Отречённая, безынициативная, будто потерянная в пространстве и времени. Ни на один из моих вопросов, что я задавал на лекциях в течение недели, ты не ответила. Не учишь. Скоро сессия, Валенте. Мне не хотелось бы, чтобы одна из самых способных учениц провалила экзамены. — Я не провалю. Я решительно ушла от всех, как черепаха, в свою скорлупу, выстраивая всяческие барьеры, чтобы поиметь час-другой на размышления, которые, в конечном итоге затянулись на недели. И вылазки куда-то дальше маленькой квартирки возбуждали во мне желчь и излишнее раздражение. Таблетки не помогали. Врачи разводили руками, а я уже паковала вещи в госпиталь для людей с подобными отклонениями. Оставалось сдать экзамены. Если мне удастся их сдать. И теперь лицо, до неузнаваемости искривлённое судорогой; лицо, на котором ютились тяжёлая улыбка и потухшие глаза, в которых искры фальшивой заинтересованность в окружающей драме превращались в оживляющей взгляд фейерверк лишь усилиями остатка воли, вмиг сделалось мокрым. Не желалось мне плакать. Не здесь. Не сейчас. Но слезы, давно бившееся в слёзном канале, прорвали всякие недозволенности, сверкая той усталостью и переизбытком разнородных эмоций. Мне казалось, что им удалось озарить моё лицо ненавистной слабостью. Ненавижу чувствовать себя так! Ненавижу, когда кто-то видит мои слёзы! Даже при Симоне я себе подобного не позволяла. Мистер Бальсано схватил меня под локоть и насильно затащил в свою аудиторию. Пусть всё сознание окутано ватой и пелену с глаз сморгнуть не удалось, действие более насильственное. — Держи. Стакан воды дрожит в руках неконтролируемо. — Спасибо… — Если у тебя есть определённые трудности в учёбе, — так и скажи. Я помогу, натаскаю, подскажу что-то. Не стоит так переживать. С твоими способностями — всё выйдет на ура! Только скажи… — Дело не в учёбе. А в том, о чём рассказывать Вам я не хочу, да и не могу. Но за воду спасибо. Она мне правда необходима. Как и, впрочем, всему живому. Думаю, Вы знаете. Уверенность. То самое сокровенное, ревностно оберегаемое, чего сейчас катастрофически не хватало. Будто, опрометчиво моргнув, позволила кому-то уволочь её прямо из-под моего курносого носа. Перехватив локоть моей правой руки, мистер Бальсано улыбнулся: — Я просто хочу, чтобы ты имела в виду, что можешь обратиться ко мне, или любому другому преподавателю, если у тебя возникнут какие-либо вопросы. Мы всегда будем рады проконсультироваться с тобой, как и с другими студентами при надобности. «Я просто надеюсь, что ничего серьёзного с ней не произошло.»***
— «Кем бы я хотела стать через пять лет?» Папа, это очередная шутка? Я думала, что выкинула то письмо в будущее, как только съехала. — Когда я завидел этот конверт в мусорном ведре — без всяких раздумий решил сохранить. Вот увидишь, если прочитаешь то, что написала себе в шестнадцать, скажешь мне спасибо и крепко обнимешь при встрече! Ведь такие мелочи создают особые воспоминания, согласись же! И не строй невозмутимую неприступность. — Папа… — Мне пора, дорогая. Карен уже вернулась. Да и пропускать футбольный матч нет желания. Я люблю тебя! И сделал несколько копий того письма, что прислал тебе с остальными вещами, на тот случай, если тебе взбредёт в голову уничтожить оригинал. Звони своему старику почаще, ладно? — Хорошо, — выдавливаю кокетливый смешок и с деланной весёлостью шлю папе воздушный поцелуй, махая рукой, пока он не отключился. Я жадно втянула воздух глубоко в лёгкие через ноздри, едва подавив весьма прочувствованный вздох облегчения. Высматриваю себя издалека в поверхности запачканного зеркала: в лице больше усталости, чем некого счастья. Хотя, по всем мнимым правилам, звонок от родителя обязан вознести меня над небесами. После того, как я поступила, виделись мы гораздо реже, чем просто «редко», а звонки по видеосвязи не рождали должного тепла. Папа не стал тяготить свою и без того истерзанную душу смертью мамы всю жизнь, да и хранить траур до конца дней, — худшая из перспектив. Зная, что осуждения не избежать, он стал ходить на свидания, пока судьба не столкнула его с Карэн и её очаровательной дочерью — Софией, вот теперь приходившейся мне сводной сестрой и одной из близких подруг. Впрочем, я не слишком лезла в жизнь отца, уж тем более не смела распоряжаться его часами. Карэн — чудесная женщина, мой отец — чудесный мужчина, а любовь — до безобразия чистая и искренняя. Словно хрусталь. Или лепесток прекрасного момента. Бутон распустившейся розы. — Вот, держи. Перед носом приземлилась почтовая коробка. София отдалась отяжелённому вздоху и позволила себе свалиться в кресло, прямо на бедного Симона, перетирающего сэндвич. И София, и Симон заглядывали ко мне, обычно, безо всяких церемоний. Знались мы давно, лет пять с Софией и около десяти с Симоном числились лучшими друзьями, потому всякие формальности давно отпали. Альварес, поморщившись, с тяжёлым сердцем позволил Джонсон безжалостно заглотить остатки его перекуса и обнял ту за плечи. А я просто не могла придумать, что бы такого сказать друзьям, кроме очевидного вопроса об их взаимоотношениях. Я открыла рот, но тут же его закрыла и преисполнилась намерения больше не открывать его. Нас разделяла болезненная пропасть. София и Симон считали, что рассказать мне об их отношениях — решение плохое, что я вздумаю строить обиженную мину лишь потому, что они влюблены. И, вроде, они знают меня достаточно хорошо, чтобы иметь представления о том, что меня обуздает радость, а не гнев. — Скажите мне, — раскрывая коробку, присланную отцом. — Долго собираетесь делать вид, будто между вами ничего нет? Долго хотите всё отрицать, хотя мне прекрасно всё известно? Вы действительно считаете, что я стану злиться? Глупо. Вопрос прозвучал слишком прямолинейно. Задним числом я это прекрасно понимала, потому поспешно наклонилась, сделав вид, будто поправляю задравшуюся штанину. Дождавшись, на первый взгляд, самого удачного момента для того, чтобы поднять голову, — гляжу на друзей. Растерянность. Пути выкрутиться. Вот истинность. «Что делать?» «Всё так очевидно?» — Луна, я думал… — Не оправдывайся, Симон, — объятия усмиряют крупную дрожь, которая била тело друга. — Я счастлива за тебя. И за тебя, София. Вы прекрасно смотритесь вместе! Брюнетка сверкнула карими глазами и сжала мои пальцы в своих: — Спасибо. Но поговорим о тебе. Как твои истории о копиях? Есть изменения? Или ты слишком гордая, чтобы рассказать нам? Она ведёт бровью, зная наверняка. Гордость — вечная помеха человека. И как дорого порой она нам обходится. Бессонные ночи, мрачные раздумья, пустые слова. Желанное «Да!» на горячих губах, но грубое «Нет!» на искривлённом гордостью лице. Разобраться с одним сковывающим меня обстоятельством не составляет труда. — Я расскажу, когда смогу сформировать мнение об этом. Но если правда хочешь знать, — до сих пор дурно от того, что я вижу всех насквозь. И мне иногда кажется, что из всех живущих на Земле людей — я каким-то странным образом связана с профессором Бальсано. Мне приходит что-то вроде видений, в которых представляется возможным видеть опасность, которая ему угрожает… Это странно. — Ты не говорила ему о том, что видишь? — София хлопает ресницами. — С ума сошла?! Ему не стоит знать о том, что я это вижу, хотя рано или поздно он всё поймёт. Уже два раза мне удавалось спасти его из цепких лап смерти. Мой язык брякнул о пулевом ранении на его плече. Но пока он ничего не подозревает. И это самое главное.***
Быть может, у меня вовсе ничего не получится. Быть может, я буду жалеть о впустую растраченном времени. Но предаваться воспоминаниям порой необходимо. По крайней мере, так всегда твердил отец. «Кем бы я хотела стать через пять лет»:«В отличие от большинства сверстников, что наверняка находят вещи куда важнее, чем раздумья над чем-либо кроме обыденности, мне точно известно, чего я хочу в будущем: я нуждаюсь в должном образование, работе, позже, быть может, и семье, детях. Но мне не нужны парни. Не до тридцати. От них в душе лишь пустота. И абсолютно никакой пользы. Почему девушки хватаются за них, словно за спасательный круг посреди смертоносного омута? Надеюсь, ты, Луна из будущего, не брызжешь слюной из-за каждого мимо проходящего. Надеюсь, не теряешь дар речи и остроту восприятия из-за… парней. Мужчин. Ты будешь казаться глупой, так и знай! Хотелось бы, чтобы ты училась в том самом университете, о котором грезила. И не отставала, как это делаю я… То есть, ты в прошлом. В школьные годы. Думаю, к двадцати с хвостиком мне посчастливится обрести позиции в этом закоснелом обществе. И сделать всё возможное, чтобы иметь шансы на размеренность. Через пять лет мне хотелось бы вмещать в себе лучшие из человеческих качеств. И быть достойной личностью. Достойной, в первую очередь, этой жизни. Надеюсь, у меня не будет лишних забот и ненужных терзаний. Хочу спокойствия. Хочу научиться принимать себя и своё тело. Своё лицо. Хочу быть по-своему счастлива, находя в минутах тишины или работы– отдушину. Надеюсь, что когда-нибудь я пробегусь взглядом по этим строкам и улыбнусь из-за того, что всё пошло именно так, как хотелось!»
Отчасти пошло. Но не всё в моей жизни складывалось удивительно великолепно. Когда-нибудь, надеюсь, пройдя густые кусты из колючего терновника, я взгляну в зеркало, отражающем меня, всем своим видом рождающую ослепительную улыбку. Когда-нибудь, надеюсь, я смогу в полной мере познать собственную привлекательность и, неся в сердце теплящийся огонь уверенности, гордо задрать подбородок. Но это «когда-нибудь» настанет точно не сейчас. Но хочется верить, что настанет. Телефон издаёт короткий писк, мигая экраном. Отправителем сообщения оказывается тот, чьё имя лицезреть на экране ожидалось меньше всего. Чат с учителем Бальсано: «Нам нужно переговорить. И разговор этот не требует отлагательств»«Жёлтые алмазы на свету, И мы стоим рядом. Когда твоя тень пересекает мою, Что ещё нужно для того, чтобы ожить?» Rihanna — We Found Love