Трансгрессия

Чтобы проснуться, Никите пришлось закрыть глаза. Он лениво лежал в кровати и вспоминал детали приснившейся бессмыслицы: коллапсирующее солнце, щёлкающий челюстью труп мамы и бывший парень, возникший из расплавленного вакуума, чтобы заняться сексом в невесомости и в конце кинуть обвинение в апофении. Странно, очень странно. Давно Никите не снились настолько обыденные сны, настолько переполненные реалиями мира. Обычно по ночам к нему приходили лишь трансцендентные абстракции, после которых хотелось выколоть глаза и ножницами расковырять горло, как цыплёнку, дабы остановить крик. Странно… Может, сегодняшний обычный, скучный-скучный, материальный сон — это знак? Намёк на то, что пора от духовных сфер вернуться к плоти? Никита погладил живот, ногтями подёргав слегка выступающую, нежную кожу пупка. В самом деле, надо бы вернуться к плоти, рассмотреть вблизи пористую кожу, лоснящуюся подкожным салом, подкрасить экстрактом луковой кожуры выгоревшие на солнце волоски, чтобы найти послание собственного организма — приказ или пожелание. Надо бы увидеть себя, надо поговорить с собой. Обычно для этого люди использовали зеркала. У Никиты было одно — искажение, обрамлённое лакированным деревом. Оно продавалось без амальгамы, то есть без отражающего покрытия из сплава металлов и ртути, делающего обычное стекло зеркалом. Но продавец всё равно называл это грязную поверхность в дешёвой раме зеркалом, значит, когда ты смотришь в туманные разводы на нём, оно должно показывать тебя. Не реверсивно отражённую плоть, а именно твою сущность — абстракцию без живота. Опять абстракция! Никита нуждался в плоти. Он хищно потянулся, приподняв руки, склонил голову и понюхал подмышку. Запах напомнил ему о поте бывшего парня, о плоти его члена, набухшей головке — сжатом плёнкой уздечки мясном шарике, исторгающем вяжущую смазку и жирную сперму. Слюни потекли на подбородок. Никита не помнил имя бывшего, но знал, какое слово сможет заменить его. Gula. Глотка, жрать, поглощать, заглатывать. Христианское обозначение чревоугодия на латыни, прячущее в себе сакральные смыслы эротизма. Разве одну лишь еду до́лжно вкушать? Почему бы не пообсасывать яички, понадкусывать шов мошонки, подразнить окаменевшие соски? Пронзить языком сжатый сфинктер, расширяя нежное отверстие пальцами, шлёпая по выбритому заду? Никита принялся дрочить напрягшийся член, всматриваясь в зеркало без амальгамы, в свою пустую абстракцию. Расставил ноги, напряг ягодицы и чуть подался вперёд, словно готовый кончить, но лишь струя мочи ударила в грязное стекло, запахло нагретым металлом. Наследие предков, чернобыльская авария и усилители вкуса в конфетах изменили химический состав жидкостей тела. Парень мочился на зеркало самой настоящей ртутью, покрывая его горячей амальгамой, тут же застывающей в виде тончайшего слоя лака. В возникшем отражении Никита, в первую очередь, обратил внимание на колышущийся член с влажно блестящей щелью уретры. Потом взглянул на тупорылое лицо. И шагнул в зеркало, чтобы оказаться в мире плоти. Мир плоти не отличался от комнаты Никиты, разве что на кровати лежал Gula — с такой же мягкой улыбкой, как «l» в его имени. Повернулся на спину, жутко выгнулся, как в припадке падучей, но тут же опустился на бок, растирая грудь, шею, проводя ладонью по расслабленным гениталиям. Вульгарно раздвинул ноги и взглядом пригласил — соси. Инфернальная картина вызывала ужас, справиться с которым можно было лишь выполнив приказ. Никита припал губами к бёдрам, языком прочертил путь до мошонки, от неё — по стволу члена к головке. Заглотил и начал осторожно посасывать. Инфернальность Gula со временем сошла на нет. Парень откинулся на подушки, наслаждаясь ласками, вскоре начал ёрзать, тихонько постанывать с просьбой: — Никита, ах, быстрее, я хочу быстрее. Кончил со сладостным вздохом, заставив выпить всё. Притянул к себе и поцеловал. Любовники, задыхаясь от чувств, кусали губы друг друга, подбородок, сжимая тела в объятиях так, что трещали кости. Gula свободной рукой разрабатывал свою дырочку и, когда посчитал, что готов, разорвал поцелуй. Находясь под Никитой, лёг на мягкий живот и недвусмысленно оттопырил зад, чем Никита тут же воспользовался, проникнув в тёплую слизистую, но нежно, дав привыкнуть. Двигаться начал медленно, чтобы как следует насладиться процессом, но всё равно ускоряясь в непреодолимом желании довести себя до пика. Вскоре они сменили позу — с закинутыми ногами на плечи, тет-а-тет, чтобы целоваться, пока плоть творит чудеса. Gula стонал, двигаясь навстречу толчкам. Лицо партнёра, выражающее сотни чувственных эмоций зараз, довело Никиту до оргазма. Он совершил последнее движение и рухнул на распластавшееся под ним тело. Радостная эмоция щекотала живот изнутри, заставляла улыбаться. Чувственность уступила место чувствительности. — Я люблю тебя, — подумал Никита, но сказал вслух. Gula с булькающим звуком кинулся к краю кровати и блеванул плотной массой на пол, блестящая от спермы задница колыхалась, пока он содрогался в конвульсиях. Мир плоти исказился, обои набухли пузырями, почернели от влаги и стали сходить, открывая стену кровоточащего фарша. — Любишь? — глухо спросил Gula, утирая рот предплечьем. — Ёбаная сука! Тупая мразь, блядь! — Люблю, — признался Никита. Gula харкнул ему в лицо. Мир плоти распадался на белковые составляющие, воняя соответствующе — дерьмом и гнилыми яйцами. — Люблю! — парень даже не вытер лицо от слюны с жёлтыми пузырьками мокроты. Gula завизжал и рывком вцепился в живот любовника. Всё произошло быстро. Из чрева Никиты потекла густая кровь — из пупка, словно кратера вулкана. Gula, давясь от смеха, с хлюпом заглотил вырванную им пуповину. Кровь текла и текла, кишки и жир смещались под давлением земли, беззащитные, лишённые материнского отростка. Неправдоподобно быстро образовывалась комковатая грыжа. Никита орал от боли, фарш с потолка падал ему на глаза. Gula, дожевавший пуповину, улыбнулся, показав окрасившиеся в багровый зубы, потянул руки к животу с вываливающимися органами в слизистой плёнке фасций. — Люблю тебя! — хныкал Никита, затягивая кишки обратно в живот; неощутимая, так как по температуре соответствующая телу, кровь текла изо рта. — Люблю! Чтобы проснуться, ему пришлось открыть глаза. Парень лежал один в своей комнате и плакал, прижимая руки к животу. В зеркале без амальгамы отражался мир плоти, лишённый любви.