Трансгрессия

Площадь была забита уставшими, измученными работягами, единственным отдохновением которых могла стать зрелищная казнь. Преступника собирались не повесить, как обычно, а колесовать, поэтому на улице был ажиотаж, даже автобусы прекратили движение, на их крыши взобрались самые любопытные зрители. Те, у которых были деньги, покупали загаженные места у окон. Король же высился надо всеми в ложе, невидимый для остальных, окружённый узорным бархатом, слугами и едой. Король любил еду, а Никита любил Короля, правда, давным-давно и только в рот. Сейчас же, после расставания, остались лишь боль и надежда на то, что отношения вернутся. Даже спустя пять лет. Вдруг Король вспомнит поцелуи, руки, нежные слова, расчувствуется, да настолько, что вечером откроет инстаграм и напишет в директ: «Как же я по тебе скучал, Никита! Давай начнём всё сначала. Люблю тебя»? Преступника уложили на большой, в округлой раме крест так, чтобы обнажённые конечности лежали на ветвях. На каждой ветви было по две стратегически расположенных выемки, которые тут же своими руками и ногами прикрыл смертник. Лицо — в слезах, соплях, слюнях, искривлено в пароксизме, но, если приглядеться, то на этой маске ужаса, в глазах с лопнувшими капиллярами, можно увидеть надежду. Прям как у Никиты. А вдруг Король простит, а вдруг всё это неправда, а вдруг?.. Но толпа, снимающая казнь на айфоны, видела лишь потеху. Когда преступника привязали к кресту, он обмочился — можно было заметить, как под тонкой тканью штанов, купленных у цыган на рынке, спазматически вздрагивает сморщенный член. О каких глазах с надеждой может идти речь? Зрители надрывались в хохоте. Никита не знал, как выглядит Король сейчас, поэтому, смотря на унизанный гирляндами борт ложи, представлял его таким, каким запомнил пять лет назад. Поджарым, избыточно жилистым, но при этом с трогательным жирочком на животе, по которому от паха до пупка пролегает солёная полоска тёмных волос, словно направляя в сторону плотной диафрагмы, к груди, ложбинке над ключицами, адамову яблоку, точёному подбородку с пучком щетины и, наконец, к страстным губам на скуластом лице варяга. Палач оказался добряком — приступил к мучениям быстро. Поднял молот, замахнулся и, словно отпил кофе, ударил в руку над ложбинкой креста. Рука в том месте сломалась, преступник закричал запоздало, ведь в первую секунду до хруста стиснул челюсть. Никита смотрел вверх, не слыша людского гогота, и гадал, насколько прекраснее стал Король. Второй удар пришёлся по ноге. Смертник обосрался и вместе с криком вырыгнул изо рта кровавую рвоту с сухариками треснутых зубов. Подростки хрустели чипсами, миловидная женщина, похожая на учительницу, протолкнулась сквозь толпу со стаканчиками мороженого в руках — вручила деткам, наблюдающим за казнью. Ещё один удар. Кости отделились от тела, конечность свесилась с креста, удерживаемая лишь тонкой кожей. Преступник кричал и блевал как будто нехотя, от агонии превращаясь в блаженного, широко раскрытыми глазами вперившись в небо. В небо смотрел и Никита, гадая, достоин ли прежней любви? Ведь он стал опрятнее, красивее — сделал всё, чтобы стать лучше для Короля. Казнь окончилась тривиально — преступник умер. Уже дома Никита хотел зайти в инстаграм, чтобы узреть Короля, насладиться сладкой горечью его глаз, но не решился. Он ждал, что заветный Королевский профиль сам лайкнет публикацию или посмотрит только для него снимаемые истории, чего почему-то никогда не происходило. Но почему? Никита же ждал, верил, помнил, страдал, надеялся, любил… Разве он не заслужил награды? Не заслужил. Никита не был благочестивым до конца, он подслушивал речи придворных о Короле, а позже, когда появились Большие трапезы, подслушивал и словоблудства всех зевак, которым удалось на них попасть. Король любил есть. Малая трапеза насыщала его, но радость от неё с годами стала блеклой. Большой трапезой он решил разделить интимность приёма пищи со всем миром, чтобы увидеть в глазах черни своё жующее отражение, с лоснящимся устричным соком впитать восхищение. Каждый день теперь накрывался огромный стол, в центре которого, окружённый охраной, восседал Король. Каждый день простолюдины обсуждали яства, которые им довелось отведать, и Короля, которого им довелось увидеть. Каждый день Никита слушал их, а вечером записывал в дневник то, как изменилась его любовь. «В первые дни он жевал скромно, торопливо, стесняясь публики. Прикрывался рукавами кафтана, блестевшими от манжет из жемчужин. Окружающие сочли такое поведение «очаровательным», как и объёмную причёску в виде птичьего гнезда, усыпанного всё теми же жемчужинами». «Теперь, чтобы поднести ко рту кусочек свинины, он больше не скрывал лицо, разве что промакивал уголки губ от жира платком с индийскими узорами. Шею стягивал новомодный воротник — раскрытый крыльями павлина раф, отороченный голубыми нитями и усыпанный ракушками, словно замершая во времени морская волна, разбившаяся в пену». «Король как будто стал выше, возможно, это из-за высокого, в серебряных перьях, парика, один локон которого терялся в оборках приталенного костюма. Из близко расположенных к шее широченных рукавов выглядывали волосатые белоснежно-белые предплечья, покорившие всю публику». «Новый жилет был так обильно обсыпан рубином, гранатом, опалом, что казалось, был клубничной рассадой на выгоревшей земле. В тот день люди ели в тишине, слушая утончённый звук, с которым высившийся над ними Король пережёвывает мясные прожилки». «Пришлось снять гигантическую люстру, ведь Король задевал её короной из двух ажурных полусфер в россыпи крупных бриллиантов, между которых возвышался крест с массивным агатом в сердцевине — им он и царапнул пару раз ажурный плафон, когда сладостно заглатывал нежнейший бланманже». Никита не кончил лишь потому, что заставил себя остановиться и разжать напряжённый член. Наконец, решился. Оделся празднично, дабы произвести неизгладимое впечатление, и направился на Большую трапезу. По дороге смотрел в небо, изрезанное линиями электропередач. В глазах его застыла надежда. Ещё до того, как настичь площадь, телом он ощутил вибрацию, словно подземные толчки. Напряжённый и в то же время изысканный звук работы челюстных мышц пленил филигранной ритмичностью под едва различимый скрежет зубов. Никита увидел его — Король высился над крышами многоэтажек, смакуя исполинских размеров кровяную колбасу. Король был уродливо жирным, без намёка на варяжские скулы или выступающий кадык, что спрятался под вспотевшими складками мирового сала. Красивый, прекрасный, замечательный, любимый. Любимый. ЛЮБИМЫЙ. Он заметил Никиту, как замечают пустяк, и тут же забыл, вернувшись к колбасе. Даже не приказал колесовать… Надежды были разбиты. Никита вернулся домой, глядя в землю. Ещё долго до его ушей доносился звук пережёвываемых прожилок мяса.