***
*** Глен и Мэри МакТавиши уже несколько лет как перебрались в Чизик — район, удобно расположившийся в излучине Темзы. Симпатичный и аккуратный, в холодные месяцы он казался внешне строгим, а в тёплое время года расцветал яркими красками и наполнялся запахами цветов. Здесь было много зелени, простора и красоты, которые так любила Мэри — поэтому, подыскивая частный дом в Большом Лондоне, отец Джона учёл пожелания жены, и свой выбор они остановили именно на этом месте. Штаб-квартира Особой лодочной службы исторически находилась в Пуле, однако ни Глену, ни Мэри Мактавиш Пул не нравился — город на побережье Ла-Манша при первом его посещении произвёл на них не слишком приятное впечатление. К тому же, думая о будущем семьи и планируемом ребёнке, им хотелось располагать возможностями столицы. Родители Глена и Мэри, иммигрировавшие из Шотландии прямиком в Лондон, тем более поддерживали это желание, и, в конечном итоге, молодая пара сняла квартиру на севере Ислингтона. Дальней дорогой до Пула Глен не тяготился, на выходные всегда возвращался обратно к жене и, впоследствии, к сыну. После рождения Джона они приобрели уже собственную квартиру, а потом начали задумываться о частном доме — их мечта стала реальностью спустя лишь более двух десятков лет… Аккуратный кирпичный коттедж располагался на одной из тихих улочек, спрятанный от любопытных глаз за подстриженными кустами можжевельника. Красивый кованый забор, в орнаменте которого угадывалась цветочная эмблема Шотландии, чертополох, окружал территорию по периметру, и, нажав кнопку звонка, Джону недолго пришлось его разглядывать — ворота отворились, он прошёл внутрь. — Милый! Мать встречала уже на пороге, в тёплом домашнем платье и кухонном переднике. Старела она красиво: фигура не потеряла стройности и изящества, лишь во вьющиеся тёмные волосы вплелись серебристые пряди, а на улыбающемся лице стало больше морщин. Потянувшись к сыну, женщина крепко обняла его — они не виделись очень, очень давно. — Загорел… Мягкие руки коснулись потемневшей от солнца кожи, скользнули вниз по скулам, потом опять вернулись и приласкали белую линию шрама, тянущуюся через бровь и глаз. В их движениях было столько нежности, что Джону стало неудобно — он отстранился, но улыбнулся в ответ: — Всё как обычно, ты же знаешь. Мэри МакТавиш вздохнула. Когда-то давно она почти утратила доверие своего сына — растерявшись, не приняла его таким — и впоследствии приложила много времени, нервов, сил, чтобы восстановить их отношения. Они сумели через это пройти, однако с тех же пор Джон изменился — он явно помнил причинённую ему боль и не желал быть откровенным. Сдержанность, сильнее прежней, теперь проявлялась даже в мелочах, и в том женщина видела свою вину. — Поговорим внутри. Нехорошо держать тебя на пороге, — вдохновлённая присутствием сына, она устремилась обратно, призывая следовать за собой. — Я специально приготовила яйца по-шотландски. Ты же их любишь… Брошенный назад взгляд остановил её, так как Джон не сдвинулся с места. Он рассматривал машину, капот которой выглядывал из-за угла коттеджа, и, поглощённый этим занятием, свой вопрос задал, не повернув головы: — Отец дома? Сердце Мэри МакТавиш болезненно сжалось. По истечении стольких лет ни муж, ни сын так и не нашли общий язык: их отношения друг с другом застыли во времени, на той самой отметке, когда Джон сделал признание. Эта семейная ссора, обоюдная неприязнь двух её самых любимых мужчин была очередным сокрушительным доказательством беспомощности — она чувствовала вину за собственное бессилие и от этого жестоко страдала. — Глен уехал в Пул. — Но его машина… — Джон! — женщина почти выкрикнула имя, заставив сына замолчать. — Перестань, прошу!.. Я давно поняла, что на этот раз не в состоянии сохранить семью, и теперь пытаюсь жить дальше, свыкнуться с мыслью об… — она тоже затихла, как бы приходя в себя, прежде чем продолжить. — Отца нет дома. А я не столь бездушна, чтобы сталкивать вас лбами. Её дрожащий наполненный болью голос возымел над Джоном действие. Застыдившись собственной подозрительности, он передёрнул плечами, будто сбрасывая сомнения прочь, и в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние. — Прости. — Не извиняйся. Я всё понимаю. В полной тишине они вошли в дом. Женщина устремилась на кухню, а Джон, проводив спину матери взглядом, сбросил в холле обувь и повесил парку. Не в силах побороть привычку, на несколько секунд он застыл, прислушиваясь к раздающимся звукам, но, поймав себя за этим занятием, встряхнулся: излишняя мнительность тут была ни к чему. Хлопотавшая у плиты Мэри МакТавиш, распознав осторожные шаги сына, обернулась не сразу. Тихая поступь Джона всегда красноречиво говорила о том, что этот дом он не считал своим и чувствовал себя в нём гостем. Он даже не останавливался здесь, если возвращался с заданий в Англию, предпочитая пользоваться служебным жильём в Креденхилле либо снимать в Лондоне дешёвые номера ночлега ради, хотя в коттедже для него всегда была приготовлена комната. Все личные вещи Джона из предыдущей их квартиры Мэри МакТавиш расположила на новом месте практически идентично старому порядку, стараясь воссоздать для сына знакомую атмосферу. Но даже это ничего не могло изменить. — Я так обрадовалась, когда ты позвонил позавчера, — сервируя стол, женщина бросала тёплые взгляды. — И — не поверишь — буквально на днях думала о твоём возвращении! — Охотно поверю, — Джон вгрызся зубами в слайс вяленого мяса. — Я читаю при каждом удобном случае твои сообщения. — Ох, — рассмеялась Мэри Мактавиш, уловив в голосе беззлобную иронию, — не будь со мной таким строгим! Ведь что ты, что Глен — вечно куда-то пропадаете. А мне только и остаётся, что ждать. — Мам, ответь честно, — вдруг спросил её Джон, как будто не мог больше держать это внутри. — Отец уехал в Пул из-за меня? — Милый… — А свою машину наверняка оставил тебе в качестве извинения, потому что изначально туда не собирался. Он посмотрел на неё исподлобья, и Мэри МакТавиш настороженно замерла. Иногда она с трудом переносила взгляды сына и мужа — одинаково льдистые, пристальные, испытующие. Они будто могли видеть собеседника насквозь, пресекая любую попытку возразить, соврать во благо, призывая к честности, какой бы болезненной та ни была. Но смягчить свой ответ женщина всё же попыталась: — У Глена действительно много работы. Если бы он не поехал сегодня — сделал бы это в другой день. — Ясно, — задумчиво кивнул Джон, подтверждая догадку. — Извини, что вынудил отца тебя покинуть. Шумно вздохнув из-за переизбытка чувств, женщина обогнула стол и, склонившись над сыном, прижалась щекой к его выстриженному виску. От Джона даже пахло почти так же, как и от Глена — сигаретами и кофе. — Ты не виноват. Ни тогда, — намекнула она на день рокового признания, — ни сейчас. Эту фразу Джон уже слышал много лет назад, когда окончательно стало понятно, что отец не смягчится. Накалённая до предела обстановка в доме нервировала и изматывала семью, но хуже всех пришлось Мэри МакТавиш: если мужчины заняли свои твёрдые позиции, то ей оставалось лишь метаться между двух огней. Она пыталась вразумить мужа — ответ был жёстким и непримиримым, пыталась поговорить с сыном — и, напуганная его холодной откровенностью, только усугубляла отношения с ним. Умом женщина понимала, что теряет Джона, однако сердце каждый раз обливалось кровью, стоило ей подумать о любви одного мужчины к другому, о физическом выражении подобной любви. Не в силах разрываться между этими чувствами, устав лить слёзы по ночам, в какой-то момент Мэри МакТавиш обратилась к психотерапевту. Она не надеялась на чудо, но постепенно, с чужой помощью, привела в порядок мысли и смогла взглянуть на мир глазами сына. Ужаснувшись осознанию того, что они почти достигли точки невозврата, женщина с поразительным упорством принялась отвоёвывать его доверие обратно. И фраза, произнесённая сейчас, когда-то давно положила конец их разногласиям. Вспомнив это, Джон ощутил прилив благодарности. Он конечно же простил её, не в силах оставаться равнодушным к тем стараниям, которые постепенно восстанавливали разрушившиеся отношения. И понимал, в какой степени смутил мать своим признанием. То, что ради него она посещала психотерапевта, пытаясь решить проблему собственного восприятия случившегося, впечатлило Джона больше всего и побудило совершать встречные шаги. Они проделали большую тяжёлую работу, но результат того стоил. — Я рад это слышать. Он чуть двинул головой, и колючая щека скользнула по мягкой женской щеке. На откровенное проявление нежности Джон был не способен, однако Мэри МакТавиш знала, что таким образом сын выражает именно её, и крепче стиснула руками широкие плечи, после чего мягко отстранилась. — Ну всё, хватит с нас грусти. Пора завтракать! За столом они говорили обо всём и сразу, хотя Джон преимущественно ел, набивая рот, нежели отвечал на вопросы. Мама даже из простого блюда могла сотворить кулинарный шедевр, поэтому он заглатывал еду чуть ли не целыми кусками, особо не разбирая причину — либо военную привычку быстро насыщаться, либо желание попробовать как можно больше всего домашнего, приготовленного ею. Мэри МакТавиш тихо посмеивалась и замечаний не делала, восполняя молчание сына диалогами, не требующими ответа. Когда с едой было покончено, а любопытство после долгой разлуки удовлетворено, Джон бросил взгляд на запястье, на циферблат часов. Пора… — Мам? — позвал он, и женщина, складывающая грязные тарелки в посудомойку, обернулась через плечо. — Мне нужно идти. Иначе опоздаю на автобус. Улыбка на лице Мэри МакТавиш никуда не исчезла, но стала печальной и тихой. Всякий раз, когда наступал момент разлуки, она с потаённой внутренней болью отрывала от себя сына. Раньше так было с Гленом, пока он ещё служил в оперативном эскадроне Особой лодочной службы. Затем, ввиду случившегося, переживать осталось лишь за Джона. — Положить что-нибудь в дорогу? — засуетилась женщина, скрывая за своими действиями безотчётный страх. — Может, вот это?.. Встав из-за стола, Джон шагнул к матери. Застыл напротив, вынуждая и её замереть. Мэри МакТавиш знала наперёд, что сейчас случится: Глен, возвращаясь в Пул, всегда прощался с ней точно так же. — Не переживай. Всё будет хорошо. — Я молюсь, чтобы так оно и было. Вслед за сыном она поспешила в холл, дождалась, пока он обуется и накинет парку, после чего — прильнула к широкой груди, слушая, как бьётся сердце. Глухой мерный ритм вызвал воспоминания о первом их с мужем походе на УЗИ плода, о рождении и взрослении Джона, превращении из ребёнка в сурового, но привлекательного молодого мужчину… Сдержать слёз женщина не смогла: — Я скажу Глену, что ты заходил! — горячо зашептала Мэри МакТавиш, всматриваясь заблестевшими глазами в моментально нахмурившееся лицо сына. — Передам новости о тебе!.. — Мам, не нужно. Уверен, что если ему вдруг захочется, он узнаёт информацию обо мне через своих друзей по службе. — Нет-нет! Не думай, что ты совершенно безразличен отцу! Глен не покажет вида, но… — Мам! — Джон прервал поток яростных слов, полных надежды, которую считал ложной. — Пожалуйста, не убеждай меня в том, чего сама наверняка не знаешь, — тронутый её растерянностью и замешательством, он сжал ладонью женскую руку, до сих пор покоящуюся на его груди, и так же быстро отпустил. — Мне достаточно того, что ты меня понимаешь. В глазах Мэри МакТавиш вспыхнуло тепло, чувство благодарности за то доверие, на которое сын был способен. Отступив в сторону, она проводила Джона до крыльца и ещё долго следила за отдаляющейся фигурой, пока та не скрылась в конце улицы. Лишь тогда женщина, зябко поёжившись, вернулась в дом.***
Перекинувшись парой фраз с сослуживцами по крылу контрреволюционных боевых действий, Джон быстро выяснил, где найти Роуча. В спортивном зале его, вопреки ожиданиям, не оказалось, но подсказки привели в просторное помещение с диванами, креслами и висящими на стенах плазмами — здесь можно было расслабиться за просмотром разрешённых передач, полистать военные журналы, почитать книги и поддержать непринуждённые беседы между бойцами разных отрядов. Светлую макушку Гарри Джон узнал издалека, подошёл со спины и, склонившись, легко хлопнул по плечу. — Можно тебя на пару слов? Сандерсон, отвлёкшись от какой-то спортивной программы, узнал раздавшийся над ухом голос и поднялся с места. — Чему обязан? Он произнёс это с лёгкой улыбкой, но, зная Гарри достаточно, Джон слёту заметил, что друг перешёл на более официальный тон и манеру держаться: их стычка пару дней назад не прошла бесследно. — Хотел завершить одно неоконченное дело… Ты не против пропустить по пинте эля? — Будем мерить слова пинтами? Роуч быстро смекнул, по какому именно поводу Джон хотел отвлечь его, и не удержался от привычной подколки. Конечно, это рушило официозность, которой он собирался придерживаться, однако уж если такой человек, как Джон МакТавиш, делал первый шаг навстречу, стоило воспользоваться случаем и обстоятельно поговорить. Тем более, им давно нужно было прояснить отношения. — На автобусе мы бы успели сгонять в Херефорд и обратно… — Нет, — Гарри мягко прервал друга. Конечно, там бы они нашли паб получше, да и добираться недолго, — городок располагался всего в получасе езды — но рисковать перед очередным служебным днём совершенно не хотелось. — Давай лучше в наш, креденхиллский. — Согласен. Джон выдохнул это с облегчением, и Сандерсон внезапно понял, что выбор в пользу Херефорда был предложен не просто так: серьёзное намерение обсудить возникшее между ними разногласие друг собирался подкрепить отличным сервисом и обстановкой. Хотя тоже прекрасно осознавал сопутствующий риск. Покинув территорию военной базы, они быстрым шагом миновали парочку пустынных улиц и наконец добрались до паба. Свободных столиков не оказалось, им пришлось присесть за барную стойку. Так как Джон угощал, Гарри заказал себе портер — свой любимый. — Отличное завершение выходного дня, — с удовольствием пробормотал он, облизнув с верхней губы пену. — Как сказать, — иронично усмехнулся Джон, даже не притронувшись к наполненному пивному бокалу. Его напряжённое молчание, сурово сдвинутые брови и время от времени проступающие под кожей желваки выдавали сомнения и тяжёлые мысли. Разговор предстоял нелёгкий — Джон собирал мужество в кулак, и поэтому Гарри терпеливо выжидал момента истины. — Хочу извиниться. За то, что сорвался на тебя, — слова были сказаны тихо, но довольно отчётливо для того, чтобы расслышать их сквозь шум посторонних голосов. — Ты не заслужил подобного обращения. Уж точно не ты, — мужчина выпятил нижнюю челюсть, и губы скривила горькая ухмылка. Он помолчал, прищурил глаза, вертя пальцами бокал из стороны в сторону. — Думаю, ты в курсе, кто мой отец… — произнёс вдруг, покосившись на Роуча. — В курсе. Ребята нашептали. — Я вступил в SAS только из-за него. Из-за желания доказать, что ничем не хуже других бойцов. Что то, кто я есть, не делает меня человеком второго сорта… Увы, — Джон повёл бровью, выразив тем самым тщетность своей попытки. Гарри слушал внимательно. И в который раз удивлялся характеру друга. И, кстати, не только характеру, а ещё тому, насколько он соответствовал данному самому себе обещанию. В их оперативно-тактической группе Джон не просто был ничем не хуже других бойцов: вслух не говорилось, но все понимали, что в случае отставки капитана Прайса его место перейдёт к Гасу, а место Гаса, вполне вероятно, к… — Возразить твоему отцу мне не позволит моё воинское звание, однако лично с тобой я бы поспорил. Плечи Джона чуть расслабились, взгляд потеплел. Он даже отхлебнул наконец-то пиво из бокала, смочив им горло. И продолжил серьёзно: — Я вообще по жизни предпочитал и предпочитаю всё держать в себе. Если поступаю иначе — заканчивается это дерьмово. — Довольно интересная ремарка к нашей с тобой беседе, не находишь? Джон расслабился ещё больше, не в силах сдержать улыбку. Присутствие Гарри снимало напряжение и внутреннюю скованность, облегчая трудность поставленной перед собой задачи. — Мой отец прав оказался в одном. Армия — не место для разговоров об ориентации. Но я совершил признание, потому что считал это честным поступком. Потому что не хотел в дальнейшем врать, покрывая то, что мне не видится постыдным. — Значит, тогда-то и появился твой оперативный псевдоним? — Изначально, из-за особенностей имени и речи, меня называли Шотландцем, — кивнул головой Джон. — А когда ребята узнали… — он нервно отстучал пальцами по деревянной столешнице какую-то мелодию, прежде чем продолжить. — Слухи расползлись быстро. И моё новое прозвище родилось в душевой, как можно догадаться… Злые шутки про гея и кусок мыла никогда не перестанут быть актуальными среди натуралов. — Честно говоря, — задумчиво ответил ему Гарри, — я подозреваю, кто наградил тебя такой кличкой. Но не могу понять, почему остальные из отряда это поддержали… Кемо и Озон, верно? Они до сих пор вне службы никак с тобой не контактируют. — Верно. Касаемо же остальных… Я знаю, что не всем приятно служить бок о бок с кем-то вроде меня. И не собираюсь никого винить в подобном отношении. Это личное право каждого, все мы люди взрослые… В моих силах лишь было доказать, что на ходе операции то, кем я являюсь, никак не скажется. — Когда я вступил в ваш отряд, уже тогда капитан Прайс и Гас вверяли тебе больше обязанностей, нежели другим. И ребята, кроме Озона и Кемо, были более-менее лояльны. О прошлых ваших стычках до меня дошли только слухи. — Всё самое интересное ты пропустил, — усмехнулся Джон, вспоминая издёвки, драки и вызовы к начальству. — И был единственным, кто сразу же отнёсся ко мне непредвзято, по-дружески… Я ценю это, Гарри. — Здесь должен быть какой-то подвох, — серые глаза Роуча изобразили хитрый прищур, знакомый до безобразия. — Какое-то «но». — Но! — мужчина выделил слово, а затем понизил голос. — Но… Он запнулся и замолчал, потерявшись в дальнейших мыслях. Их клубок был так спутан, что вычленить верные доводы, нужные фразы не представлялось возможным. Разве можно объяснить в двух предложениях целую жизнь? Можно описать причины, не вдаваясь в подробности, которых набралось бы на добрую автобиографию? Как сжать болезненное прошлое и одиночество до объёма одного выдоха? И, главное, как не обидеть Гарри тем, что он не готов вот так запросто излить ему душу? Ломая над этим голову, мужчина не замечал внимательного взгляда: Роуч наблюдал за его усилиями с видимым сочувствием, выжидающе. И, осознав вероятную тщетность попытки, вновь решил разрядить напряжение шутливым замечанием: — По-моему, твоё «неоконченное дело» таким и останется. — Должен же я попытаться, — ворчливо отозвался Джон, — иначе ты от меня не отстанешь. Смех Сандерсона вышел чуть громче обычного из-за наполовину опустошённого бокала: — У тебя был шанс отделаться! Но ты его упустил. Вздохнув, мужчина провёл по лицу рукой. Разговор его порядком вымотал. — Совершенно не понимаю, как Эмма терпит твоё присутствие рядом… — Наверное, так же как я твоё. А ты — моё. Исподлобья посматривая на Джона, Гарри ждал ответа, которого не последовало: друг окончательно замкнулся в себе, нахмурив брови. Его лицо застыло, взгляд потух, и губы сжались в линию. Он, конечно, попросил прощения, но, видимо, целью беседы были другие слова: более существенные, более искренние и — так и невысказанные. Они терзали молодого мужчину изнутри и взывали к откровенности ему чуждой. Время текло медленно, не прошло ещё и получаса, как они покинули территорию военной базы, а казалось, будто минула вечность. Это гнетущее состояние покоя, обманчивое внешне, давило на Сандерсона и даже слегка раздражало. Всей его натуре претило мрачное молчание, повисшее в воздухе, и он решился нарушить обещание самому себе, — терпеливо ждать — потому что ждать здесь было больше нечего. — Джон, послушай. Твои отношения с отцом, с ребятами из отряда… О чём-то я догадывался, что-то понимал, чего-то не знал вовсе. Ты поделился всем этим со мной, но поделился по одной простой причине, — спокойным тоном произнёс Гарри, хотя ощущение было такое, словно он пробирался через минное заграждение. — Ты сделал это, чтобы приравнять меня к ним — к людям, которым невдомёк, с чем вынуждены сталкиваться тебе подобные. Медленно выпрямившись и расправив сгорбленную спину, мужчина вполоборота повернулся к нему. Льдистый взгляд голубых глаз прошёлся по лицу Роуча, мельком — по сидящим рядом посетителям и вернулся обратно. — Этим ты хотел показать, — продолжил Гарри, — что привык к такому отношению. И даже больше — ты требуешь от меня подобного отношения к тебе. Ладонь Джона, покоящаяся на столешнице, медленно сжалась в кулак. Под кожей проступили бугры костяшек и линии вен. — Недавно ты сказал другое, — тихий голос Роуча звучал в пределах, не позволяющих соседям по барной стойке подслушать их разговор среди прочего шума. — Что это личное право каждого — выбирать то, как себя вести. Получается, такого права у меня нет? — Я не требую от тебя ничего подобного! — Джон рыкнул в ответ, словно загнанный в угол зверь. Собственно, им он себя и чувствовал. — Наоборот, это ты проявляешь бесцеремонный интерес к моей жизни, которая не просто так зовётся личной! Гарри откинулся чуть назад, явно проглотив слова возражений. В глубине серых глаз вспыхнул огонёк недовольства, но быстро потух, уступив место задумчивости. — Ты прав, — вздохнул он после непродолжительного молчания. — Я признаю, что временами пересекал черту. Однако делал это исключительно из соображений, что мы с тобой друзья. В противном случае я бы даже не заикнулся о чём-то подобном. Проводив взглядом бармена, проплывшего вдоль стойки к посетителям где-то позади, Джон опустил глаза и лишь тогда заметил, как сильно сжал кулак. Военный психолог, систематически тестирующий бойцов, не раз напоминал ему о способах расслабления, о необходимости разжимать внутри себя пружину — особенно после признания перед остальными собственной ориентации. В ответ Джон угрюмо поддакивал, кивал головой и, выходя за дверь кабинета, мрачнел ещё больше. Он жил в постоянном напряжении, к которому привык настолько, что почти не замечал. И не любил, когда об этом напоминали, вынуждая взглянуть правде в лицо. Беседы с военным психологом Джон терпеть не мог. А вот беседы с Роучем, какими бы раздражающими они ни были, он обдумывал со всей серьёзностью, даже если не соглашался с чужим мнением. Гарри казался ему родным настолько, что становилось неудобно от их душевной близости, однако непростые спецоперации, смерть сослуживцев, один, в конце концов, боевой отряд делали размытыми границы личного пространства. Там, на заданиях, в первую очередь бойцы искали поддержки друг у друга, и положиться на Роуча Джон мог не только как на брата по оружию. Их связывало нечто большее. То, что называется дружбой… — Знаешь, — он медленно разжал кулак, хотя пальцы всё ещё были сведены напряжением, — я не владею способностью легко сходиться с людьми. Ты в этом плане одарён куда больше, чем я, — Джону слова давались тяжело. Но на кону стояли отношения с человеком, ценность которых он осознал в полной мере лишь под угрозой их разрыва. — И мне непривычно говорить о личной жизни, так как об её подробностях проще вообще молчать… В его лице вдруг что-то изменилось, появилась какая-то надломленность во взгляде, опущенном вниз. — Я не стыжусь себя, — тихо продолжил Джон с явной неохотой, преодолевая каждую фразу будто препятствие. — И тебя в этом плане сторонюсь по другой причине. Дело в том, что… Вновь повисла в воздухе напряжённая пауза. Недовольный собственной нерешительностью, мужчина скривил губы, в то время как Гарри наоборот — расслабился, задумчиво водя ладонью по гладкой поверхности столешницы. Джон краем глаза проследил за плавными движениями его руки и, мысленно подстроившись под этот неспешный ритм, продолжил: — Я привык молчать практически обо всём, касающемся меня лично. На это есть свои причины, — мужчина неожиданно усмехнулся, вздёрнув подбородок и устремив взгляд куда-то вверх. — Не тратить же нам сейчас время на разговоры о том, что с моим отцом я вообще никак не контактирую после моего признания, а отношения с матерью мы всё же смогли восстановить практически из ничего. Что друзей среди людей с нетрадиционной ориентацией у меня нет: я ступил на эту дорожку в семнадцать лет, а в восемнадцать впервые пробился в Королевскую военную академию в Сандхерсте — тут тебе не до романтических встреч и вечеринок в клубах Сохо. Что моя сосредоточенность на учёбе и военной службе была выше обустройства личной жизни. Что в ответ на свою честность я зачастую получаю оскорбления, хотя живу вроде как в стране, где красочные гей-прайды считаются одними из крупнейших в мире… Ладонь Гарри застыла на столешнице, пока он слушал речь друга. Брови медленно сошлись к переносице, и обычно смешливый взгляд стал стальным. Такое лицо у Роуча можно было наблюдать при выполнении операций, когда сосредоточенность на происходящем становилась приоритетом, маскируя весёлую натуру парня. — Я не жалуюсь тут тебе, — на удивление ровный голос Джона давал все основания полагать, что ему действительно давным-давно привычно жить подобной жизнью, — только лишь даю понять, почему я тот, кто я есть. И почему так себя веду… Даже с тем, кого считаю другом. Ещё больше нахмурившись, Гарри с немым вопросом во взгляде повернул голову. Правильно расценив его недоумение, мужчина пожал плечами: — Я в курсе, что понятие дружбы подразумевает иное отношение. К сожалению, им я, видимо, обделён. — Не обделён, — возразил Роуч, для убедительности качнув головой. — И прекрасно об этом знаешь… Дело в другом. В том, что никогда не поздно учиться чему-то новому. Даже если это означает выход из зоны собственного комфорта. — Получается, уже сейчас я встал на путь истинный? Лицо Джона было совершенно непроницаемо, и льдистые голубые глаза, казалось, смотрели с вызовом, но именно за этой маской скрывался настоящий характер мужчины, которому Гарри доверил бы многое — как в жизни, так и там, на линии огня. — Наш разговор явно завершился вничью. По-моему, лучше и быть не могло, как считаешь? Мгновение Джон молчал, затем усмешка тронула его губы, и он поднял в воздух на две трети опустошённый бокал: — Кто рискует — побеждает*. Роуч хмыкнул в ответ и, повторив фразу, отсалютовал остатками портера.***
*** Первые несколько дней прошли в штатном режиме. Бойцы выматывались на тренировках и занятиях, занимались самоподготовкой, пока капитан Прайс вместе с Гасом преимущественно пропадали в Херефорде, где располагался штаб SAS. Это настораживало Джона, так как длительное отсутствие командира отряда и его правой руки не могло сулить ничего хорошего. — А что здесь странного? — пропыхтел Гарри, когда друг поделился с ним опасениями, и опустил штангу. МакТавиш тоже отложил гири, переводя дыхание. — Не зря же мы волокли через пустынный Йемен тот беспилотник… Весил он до хрена, между прочим!.. Наверняка в этой дуре секретов до кучи… — А информатора к ней не полагается… Оба помрачнели и замолчали. Несмотря на доставку груза в целости и сохранности, без потерь среди личного состава, отряд не выполнил лишь одну из поставленных задач — освободить из плена террористов информатора британских спецслужб. Его казнили ещё до прибытия группы, и удачей было то, что к местоположению беспилотника они успели первыми. — Приоритетом командование назначило груз, — сделав глоток из бутылки с водой, Роуч завинтил крышку обратно. — Жертвовать людьми ради получения особо важных данных давно стало чем-то обыденным. На месте несчастного парня с лёгкостью мог оказаться кто-то из нас… Поэтому операцию и признали удачной — мы избежали потерь среди личного состава. — И тебе не кажется это подозрительным? — в открытую спросил Джон, устремив на друга взгляд. Не интереса ради, а больше из-за профессионального любопытства, смешанного с чувством смутной тревоги. — Информатора убивают за несколько часов до нашего прибытия, сливают видео казни в сеть, а упавший беспилотник как лежал посреди пустыни, так и лежал. Словно сыр в мышеловке. Последние слова он процедил с явным неудовольствием. Джон, спустя полторы недели после задания, продолжал обдумывать и анализировать произошедшее, лишний раз доказывая Роучу, что въедливость Гаса в ход любой операции перейдёт в нужные руки. — На занятиях по тактико-специальной подготовке нам приводили примеры подобных ситуаций. Не только нашей, но и иностранных армий, — пожал плечами Гарри. — Случайности неизбежны. Даже самые, казалось бы, невероятные. Это уже не наши вопросы, Джон, — добавил он с лёгким нажимом в голосе. — Своё дело мы сделали. — Если вопросы не наши, то почему капитан Прайс и Гас практически не вылезают из штаба? Роуч безнадёжно махнул на товарища рукой и повернулся к штанге. Присел было, чтобы её поднять, но, бросив косой взгляд в глубину спортивного зала, быстро распрямился. — Хотел ответов на вопросы? По-моему, сейчас ты их получишь… Гас дождался, когда бойцы покинут тренировочную зону, и обратился к ним после небольшой паузы, во время которой бегло осмотрел одного и второго: — Даю вам десять минут на душ. Сразу после — общий сбор. — Что-то серьёзное, сэр? — не удержался Гарри, так как тон мужчины не предвещал ничего хорошего. Гас лишь поиграл желваками, молча развернулся и только тогда повторил: — Сбор через десять минут.***
*** В комнату они вошли самыми последними, поприветствовали капитана Прайса и остальных и быстро сели на места. Атмосфера внутри царила напряжённая: бойцы остро реагировали на отсутствие повестки сбора и пытливо всматривались в до сих пор молчащего командира отряда и его помощника. Джозеф Аллен, ныне Спиди, в волнении щурил глаза. — Ну что, бродяги? — голос капитана Прайса, прервавший затянувшуюся тишину, звучал не в пример себе глухо. Но группа словно воспряла духом, сбрасывая оковы всеобщего оцепенения. — Все помнят, как легко мы добрались с тем беспилотником до нашей базы чуть ли не прогулочным шагом? Послышались тихие смешки, однако прекратились они быстро: ни командир, ни Гас так и не улыбнулись. — С нами же неподалёку работала американская морская пехота, сэр, — осторожно взял слово Гарри. — Группа штаб-сержанта Григгса. — Верно, Роуч, — капитан Прайс и Гас переглянулись, прежде чем командир продолжил. — Ты, помнится, сдружился с сержантом Полом Джексоном… — Два сапога пара, — фыркнул Рук, и тут уж все бойцы засмеялись, вспоминая проделки главных весельчаков британского и американского отрядов. Джон тоже хмыкнул, но когда на стол с тихим шелестом упал печатный лист, заверенный незнакомыми ему подписями, в комнате вновь воцарилась тишина. «K.I.A.»** — так значилось перед небольшим списком имён и фамилий. — Вот чёрт… Кажется, это пробормотал Скэркроу, пододвинув лист к себе поближе. Гарри, отыскав в нём взглядом Пола Джексона, скорбно прикрыл глаза. — Как видите, ни Григгса, ни Джексона больше нет в живых, — заключил капитан Прайс, обращая лицо то к одному своему бойцу, то к другому. — Американцы прислали нам информацию несколько дней назад, настоятельно рекомендуя поделиться данными дела, в ходе которого погибли их люди. — А серьёзность намерений они подкрепили наглядно. Гас разложил на столе несколько фотографий, изображающих нечто, лишь отдалённо напоминающее человека: любого гражданского давно бы вывернуло наизнанку при виде этого кровавого месива вместо лица и тела. — Боевик? — вопросительно вздёрнул брови Озон, склонившись над одним из фото. — Так изуродован, что даже по одежде ничего не понять… — Нет, не боевик, — капитан Прайс мгновение помолчал, обозначив тихую ярость дёрнувшимися пару раз желваками. — Это сержант 1-й разведроты корпуса морской пехоты. Это Пол Джексон, ребята…