На расстоянии протянутой руки

      Голову, будто налитую свинцом, Саймон с трудом оторвал от подушки. Хотелось спать, но во рту было сухо, и желание выпить стакан чистой холодной воды пересилило чувство слабости и беспомощности: он спустил с кровати ноги, медленно встал и тихо побрёл на кухню. Чужая обувь и чужая куртка, висевшая в коридоре, остались им незамеченными.       Судя по уличному шуму за окном и свету, заливавшему спальню, раннее утро уже прошло и близился день. Проходя мимо ванной комнаты, Саймон свернул туда, отлил и сполоснул руки. Прежде чем взглянуть в зеркало, помедлил немного, а потом покосился с опаской — к счастью, лицо не очень опухло, будучи просто лицом сильно заспанного человека. Умыв его водой, он понял, что легче не стало: под тяжёлыми веками по-прежнему было сухо.       Воспоминания о минувшей ночи казались разрозненными и спутанными после момента, когда их шумная компания заказала очередную порцию коктейлей. Часть ребят, оказывая друг другу внимание, общались уже более тесно: кто-то целовался, кто-то помоложе, не в силах терпеть, исчезали, растворяясь в танцующей толпе и вспыхивающем полумраке огромного помещения. Саймона тоже попытались увлечь за собой, но он мягко вывернулся из объятий, начиная осознавать, что решение присоединиться было плохой затеей. Горечь внутри росла, набухала, и скрыть её за показным весельем становилось всё труднее — непрошенные мысли о Томасе, Джоне, разговоре с сестрой приходилось глушить алкоголем. В одно из мгновений Саймон внезапно почувствовал душевный подъём, словно открылось второе дыхание: скользнув вслед за ребятами на танцпол, он двигался в такт музыке до тех пор, пока не начала болеть голова и всё не поплыло перед глазами. Ему вдруг резко стало плохо, звуки стремительно отдалились на задний план, а рот быстро заполнился слюной — тошнота подступала к горлу. Кто-то, вероятно заметив изменившееся лицо, подхватил его под руки и помог выбраться из беснующейся толпы. Дальше он мало что помнил…       Шорохи в спальне и тяжёлую шаркающую поступь Джон услышал сквозь полудрёму. Первый раз он проснулся по привычке рано, но нескольких часов сна было мало после тяжёлой недели и минувшей ночи. Организм требовал отдыха для пополнения сил, поэтому мужчина, устроившись удобнее, снова закрыл глаза и забылся, чутко реагируя буквально на всё. Его раздражали звуки пробудившегося города и лучи света, разгоняющие тьму — брови хмурились, и между ними то появлялась, то исчезала складка.       Когда Саймон шлёпал по коридору, Джон уже ждал его, уставившись выжидающе со своего места. Их взгляды столкнулись: мальчишка оторопело застыл на мгновение, после чего — испуганно дёрнулся назад, шумно выдыхая. — Блядь! Какого?!..       Он безотчётно вскинул руку к груди: там бешено застучало сердце при виде молчаливо сидящего человека. Присмотревшись к нему, Саймон округлил глаза и нервно сглотнул, не веря в происходящее. — Джон?..       Лицо мужчины оставалось непроницаемым, а взгляд — слишком пристальным. Чуть поддавшись вперёд, он почти не моргал и этим самым ещё больше нагнетал обстановку. Стоя перед ним босиком, в одном только нижнем белье, Саймон задышал чаще и спросил первое, что пришло в голову: — Ты и я?.. — Даже не мечтай, — фыркнул Джон. — Между нами ничего не было.       Поднявшись с места, он по-хозяйски налил в стакан воды, поставил его на барную стойку и приглашающе подтолкнул пальцами. «Как приманку» — подумал Саймон, невольно облизнув сухие губы. Эта мысль не давала ему покоя, а зловещее молчание мужчины лишь усиливало чувство неопределённости. — Тогда что ты здесь забыл?       Расхрабрившись, парнишка с вызовом вскинул подбородок, однако тут же подался назад и упёрся спиной в прохладную стену: разъярённый Джон стремительно шагал навстречу. Шрам, перечеркнувший глаз, придавал искажённому от злости лицу вид ещё более зловещий. — Так напился, что память напрочь отшибло? — он прошипел это, ткнув пальцем в обнажённую грудь. Прикосновение обожгло и вызвало дрожь, но приятного здесь было мало. Саймон вдруг осознал, что из них двоих мужчина знает гораздо, гораздо больше о событиях минувшей ночи. — Ничего, сейчас от твоей дерзости и следа не останется! — Джон заглянул в расширенные испугом разноцветные глаза, обратил внимание на иссушенные губы и раздражённо рявкнул, прекращая напирать на парнишку. — Да выпей ты уже эту чёртову воду!       Пока Саймон с жадностью пил, уставившись на него поверх стакана, мужчина успокаивал сам себя. Искривлённое злостью лицо разглаживалось, уступая место хмурому выражению. Он редко когда терял контроль над эмоциями и не хотел сейчас признавать, что сделал это снова из-за какого-то мальчишки. — Джон… — голос человека, недавно им упомянутого, прозвучал совсем рядом. В нём больше не было задиристых нот, лишь заискивающая осторожность. — Расскажешь мне обо всём?       Джон обернулся и угрюмо посмотрел на Саймона: его влажные после воды губы, близость тела и обнажённость вызывали смешанные чувства. Чем больше внимания мужчина обращал на чужую красоту, тем больше эта красота раздражала. И с тем большим наслаждением он выложил события, свидетелем которых был.       Под конец речи, простой и беспощадной, Саймон не знал, куда девать взгляд. Джон изобличал нелицеприятную сторону его похождений, кривя губы. Неприязнь угадывалась даже в голосе, и это задело больше всего: теперь Саймона запомнят гулящим парнем, шляющимся по ночным клубам до потери сознания… Стыдом захлестнуло так, что аж слёзы выступили на глазах.       От мужчины, внимательно наблюдающего за чужим лицом, не ускользнуло ничего: ни предательский блеск, ни вспыхнувший на скулах румянец, ни волнение, с которым мальчишка прятал от него взгляд. Было понятно, что он мучается и винит себя, однако Джон продолжал рассказывать об увиденном, совершенно не пытаясь хоть как-то смягчить свою речь. Ему, не раз сталкивавшемуся со смертью, казалось странным то, с какой лёгкостью люди порою пренебрегали собственной безопасностью и, в итоге, по глупости расставались с жизнью. Они гробили себя сомнительными компаниями, наркотиками, алкоголем — преимущественно молодые ребята, потерявшие всякую меру. Они не гибли, подставляясь под пули — их убивали банальные желания и неумение вовремя остановиться.       Как человек военный, Джон не приветствовал расхлябанность, хотя прекрасно понимал, что именно на пору молодости приходится львиная доля проб и ошибок. Он и сам совершал досадные промахи, зато потом жёстко одёргивал себя и держал в руках. Самодисциплина, привитая ещё отцом, ограждала от многих опасностей, но ключевую роль сыграла совершенно другую — она обернулась самопринуждением тогда, когда Джон вступил в юношеский период, и, никем не замеченная, стала одной из черт его характера. Далеко не лучшей чертой. — Я переночевал здесь, потому что тебе могла потребоваться помощь, — он заканчивал свой рассказ ответом на вопрос, с которого всё и началось. — Теперь надобность в ней отпала.       Взгляд Саймона по-прежнему был устремлён куда-то вбок. Мальчишка молчал, не проронив ни слова, только грудь вздымалась часто и нервно подрагивали кончики пальцев. Джон наблюдал за ним, а потом произнёс то, что давно не давало покоя: — Почему ты не удалил мой номер?       Слова заставили Саймона вздрогнуть и съёжиться. — Не знаю… — Бред! — отмахнулся мужчина. — Не удалил мой номер, болтал про меня спьяну бог знает что…       Продолжить Джон не успел. Они сидели за барной стойкой друг напротив друга, и до этого момента лица мальчишки полностью видно не было. Сейчас же оно, обращённое в сторону собеседника, выражало такие эмоции, что мужчина невольно осёкся и замолчал. — Может тогда и ты прояснишь мне один вопрос?! — морщась от головной боли, Саймон не сбавлял вспыльчивости речи. — Почему подорвался и бросился помогать?!       Ответов не знали оба. Джон хотел было съязвить, но ярость, вспыхнувшая внутри, так и не разгорелась: обидные слова, готовые соскочить с языка, будто тяжёлые камни сорвались обратно. Он лишь поджал губы и хмыкнул, пряча за этим растерянность. — Так я и думал! — не преминул сообщить Саймон. А потом вдруг весь поник, словно выдохся, устало провёл по лицу ладонью. В разноцветных глазах появилось тоскливое выражение. — Блядь, если бы ты знал, как мне стыдно!..       Сердце Джона, наблюдающего за ним, забилось сильнее. Теперь мальчишка, растративший весь свой запал, налаживал зрительный контакт и бросал косые взгляды, полные раскаяния и стыда. От него так веяло отчаянием, что захотелось сказать пару слов в утешение. — Это не худшее, что могло случиться.       Саймон прикрыл глаза и медленно покачал головой, не желая оправдывать собственное поведение вещами более страшными. Джону такая позиция нравилась. — Не худшее, да. Но легче мне не будет… — он поёжился от прохлады, царившей в квартире, и растёр руками плечи. — Спасибо.       Их взгляды вновь столкнулись. Саймон поспешил продолжить: — Даже не знаю, я… — поначалу он запнулся, но всё же решил сказать правду. — Я удивлён тем, что именно ты пришёл мне на помощь. — Я удивлён не меньше, — честно признался Джон.       Простота его слов вызвала у Саймона смущённую улыбку, впрочем, её мальчишка быстро подавил. Чувства страшной неловкости и искренней благодарности так тесно переплелись, что он не знал, как начать разговор, и просто молча таращился на мужчину, тем самым нервируя. — Голова, наверное, трещит, — тихо подсказал ему Джон тему для дальнейшего диалога, но на деле — путь отступления для себя. — Раскалывается, — подтвердил Саймон, у которого в висках шумело и ныло. — Тебе нужен отдых. И много воды. И таблетки, если совсем плохо станет… Я лишний в этом списке, — поднявшись с барного стула, Джон короткой улыбкой обозначил шутку, а затем продолжил. — Твои ключи и мобильный я положил возле кровати. Меня можешь не провожать. Лучше собой займись.       Он взглянул на Саймона: усталое измученное выражение делало лицо ещё более взрослым, но воспринимать его иначе, чем мальчишкой, Джон не мог. Они слишком сильно отличались друг от друга и по характеру, и по духу, хотя самое главное крылось в том, что воспринимать Саймона равным себе никак не получалось. А это, в свою очередь, перетекало в предвзятое отношение — явно незаслуженное.       Без всяких препятствий Джон прошёл в коридор, по пути проверяя напоследок карманы. Вдел ноги в обувь и уже набрасывал куртку, когда позади вдруг послышались шаги. — Я так не могу! — горячо выдохнул Саймон, не спуская глаз с лица обернувшегося назад молодого мужчины. — Я понимаю, что тебе хочется поскорее уйти, но не оставить мне ни малейшего шанса выразить свою благодарность — полная хрень!       Брови Джона удивлённо взлетели вверх. Его забавляла мальчишеская пылкость и, не впервой, пробуждала любопытство. Нечто похожее уже было: тогда, когда они встречались последний раз и когда Саймон, измученный ожиданием, неожиданно обвил ногами бёдра любовника и с усилием потянул на себя. Воспоминание об этом отдалось в груди ощутимым ударом сердца, и Джон непроизвольно глубоко вздохнул. — И ты не можешь лишать меня права быть благодарным! — между тем продолжал Саймон, в его голосе пробуждалась настойчивость.       Про «ты не можешь лишать меня права» Джон тоже уже слышал — от Роуча. А когда два совершенно разных человека говорят об одном, значит, проблема вовсе не в них…       Потупив взгляд, мужчина тихо, с расстановкой, выговорил: — Что ты хочешь от меня, Саймон? — От тебя — ничего, — серьёзно ответил мальчишка, и Джон исподлобья посмотрел ему в глаза. — Просто позволь мне выразить свою признательность. — Каким образом? — Я решу, когда приду в себя. Но поверь, ничего криминального, — Саймон смутился, продолжив. — Пожалуйста. Я не так ужасен, как ты думаешь…       Эти слова почему-то запали Джону в сердце. Случившееся с Саймоном являлось эпизодом той жизни, от которой мужчина был далёк и которую не брался судить, даже если сам не приветствовал подобное. Называть мальчишку ужасным человеком ему тоже не приходило в голову. — Ты не в долгу передо мной, поверь. Я помог тебе без всякой задней мысли. — Тем больше я ценю твою помощь, — не отставал от него Саймон, упорно добиваясь своего.       Круг замкнулся, и чувство безвыходности ситуации, которое Джон давно переломил в себе за время службы в армии, напомнило о том, что никуда оно не делось. Ни один, ни второй не могли найти объяснения их болезненной привязанности друг к другу, из-за чего, в очередной раз столкнувшись взглядами, каждый с удивлением обнаружил в глазах напротив растерянность: они оба не понимали причины чужого упорства. — Боже, — нервно усмехнулся Джон, чья выдержка вдруг дала слабину, — всё это происходит как будто не со мной…       Он накинул на плечи куртку, одёргивая её резче чем хотелось бы, и открыл дверь. — Так ты согласен?       Саймон стоял позади, неестественно прямой и собранный, словно и не было непростой минувшей ночи. Сердце в его груди бухало тяжело и почему-то медленно, вынуждая глубоко дышать. Джон ничего ему не ответил, лишь наградил долгим взглядом и молча прикрыл за собой дверь, но в последний момент в лице мужчины он заметил перемену — губы неуверенно поджались, а в глубине глаз скользнула нерешительность.       Конечно, это ничего ещё не значило. И вместе с тем — значило очень многое.

***

      Во второй половине дня из-за туч неожиданно показалось солнце. Суровая зима отступила, на смену ей пришла весна — ветренная и сырая. Мокрый после кратковременного дождя асфальт, словно мутное зеркало, отражал в себе город. До тёплой поры ещё было далеко, но близились праздники, День Святого Патрика, Пасха, и на лицах прохожих всё чаще расцветали улыбки: ото сна пробуждалась как природа, так и сами местные жители.       Ожидая появления матери с минуты на минуту, Джон уже заказал им кофе и бросал взгляды в сторону входа. Когда женщина появилась на пороге, он встал и помог ей снять пальто. — Милый, что случилось? — Мэри МакТавиш поцеловала сына в колючую щёку и заботливо оттёрла пальцем крошечный след, оставленный губной помадой. — У тебя усталый вид. — Тяжёлая неделя. И я как следует не выспался. Ничего страшного.       Джон ответил лаконично и вслед за матерью опустился обратно. На её длинных вьющихся волосах поблёскивали дождевые капли. — Ты без зонта? — Твой отец, — женщина слегка замялась, бросив косой взгляд в сторону окна, — подвёз меня. А обратно я доберусь на такси в крайнем случае.       Не удержавшись, Джон посмотрел туда же, но машины уже не увидел. Мысль о том, что отец наверняка рассмотрел его сквозь стекло, была неприятна и мгновенно отразилась на посуровевшем лице. Мэри МакТавиш протянула ладонь и погладила напрягшуюся руку. — Я рада видеть тебя, милый.       Она явно пыталась отвлечь сына от мрачных размышлений, улыбалась ему мягко и так заметно любовалась им, что он почувствовал лёгкие уколы стыдливого раздражения. — Хорошо выглядишь, — между тем продолжила женщина, окинув взглядом плотной вязки свитер, очерчивающий крепко сложенную фигуру, и переброшенную через спинку стула куртку. — Когда мы виделись в последний раз, тебя заметила наша соседка, миссис Бёрч. Всё расспрашивала меня потом, кто ты и чем занимаешься. Ты ей очень приглянулся. — Ну ещё бы, — не подумав, ляпнул Джон. — Наверняка интересовалась ради какой-нибудь дочери или племянницы. Ты сказала, что я юбки не обхаживаю?       Лицо Мэри МакТавиш вспыхнуло и удивлённо вытянулось. Она окинула сына совершенно растерянным взглядом, не найдясь, что ответить. Даже когда им принесли кофе, женщина продолжала беспомощно молчать, и Джону стало стыдно за свою несдержанность. — Прости. Это вырвалось случайно. — С тобой точно всё в порядке?       Материнское сердце трудно было провести: Мэри Мактавиш отошла от лёгкого шока, осознав, что сын нагрубил не без причины, и пыталась теперь эту причину понять. Джон же, дав ей повод для беспокойства, тихо ненавидел себя за резкие слова. Он не ответил на вопрос, так как не привык лгать родным. Но хотел спросить кое о чём другом, из-за чего, собственно, и пригласил её в кафе. — Мам, скажи… Когда ты познакомилась с отцом, он уже был таким суровым и жёстким?       В лице женщины тревога сменилась замешательством. — Почему ты спрашиваешь? — Просто ответь, и всё, — нахмурился Джон, а сам бросил на неё тот самый взгляд, который Мэри МакТавиш с трудом переносила и который был ей слишком хорошо знаком ещё до рождения сына.       Вздохнув, она кивнула головой: — Да. Я не помню Глена другим. И даже то, что с ним случилось, не изменило кардинально характера. Оно лишь дало волю спрятанному глубоко внутри. — Но тебя это не смутило. Ни тогда, ни потом. — Ну разумеется, — вдруг нежно улыбнулась женщина. — Я видела как его достоинства, так и недостатки. И не пыталась идеализировать твоего отца. Он нравился мне таким, каким был… Я люблю его, Джон.       В её голосе, помимо теплоты, зазвучало сожаление. Мэри МакТавиш словно просила прощения у сына за то, что они с ним по-разному воспринимали одного и того же человека. Почувствовав это, он не захотел вводить мать в заблуждение и корить несуществующей виной. — Пожалуйста, не воспринимай мои вопросы на свой счёт. Они не имеют к тебе прямого отношения. К отцу, собственно, тоже.       Последнюю фразу Джон процедил сквозь зубы и удивился, когда мягкая женская рука легко сжала его грубую ладонь. Лицо Мэри МакТавиш вновь приняло встревоженное выражение. Она заглянула сыну в глаза и тихо заговорила: — Милый, что стряслось?.. Знаю, ты привык всё держать в себе, но я в любое время готова выслушать то, что тебя беспокоит. — Тебе не о чем волноваться.       Он осторожно высвободил ладонь, однако мать не убедил. Женщина откинулась обратно, внимательно на него посмотрела и бессильно опустила голову. — Это моя вина, — заявила она. Джон удивлённо замер. — Когда сын не может обсудить с матерью то, что его мучает, это её вина.       Их кофе остыл, так и оставшись нетронутым. Вокруг сидели, болтали, смеялись люди, жизнь шла своим чередом, но Мэри МакТавиш не замечала ничего. В ней схлестнулись между собой отчаяние и обречённость, она явно видела, что сын чем-то серьёзно озабочен, и с горечью осознавала свою неспособность ему помочь. Джон привык всё решать сам, он полагался на собственные силы, так как однажды его оттолкнули те, кто были дороги. Такое можно простить, однако забыть — невозможно. И он помнил. — Видит Бог, я пытаюсь, — женщина не рискнула поднять взгляд, боясь столкнуться с прозрачными голубыми глазами и не выдержать их пристального внимания. — Я стараюсь изо всех сил наверстать упущенное!.. — Мам, — Джон нахмурил лоб, напряг челюсти, из-за чего пару раз дёрнулись желваки на скулах. — Я тебя не виню… — Я виню себя сама! — горячо выдохнула Мэри МакТавиш, вскинув на сына огромные влажные глаза. — Потому что ты словно сам не свой! Потому что задаёшь мне странные вопросы, явно ища какой-то ответ, а я не знаю даже их причины! — Лучше бы я молчал, — с иронией хмыкнул Джон, пытаясь неловко свернуть разговор, но мать вдруг задрожала, и краска схлынула с его лица.       Пересев к ней со стула на небольшой мягкий диван, он сразу же взял её за руку — на кожу закапали тёплые слёзы. Подошедшую официантку Джон быстро поблагодарил за чуткость и отослал обратно, ясно дав понять, что тут дело семейное. Девушка удалилась, всё же обернувшись один раз через плечо. — Мам, пожалуйста, — растерянный и растерявший весь свой пыл, он чувствовал себя паршиво. Вид женских слёз щемил сердце, вынуждая Джона обнажить чувство беспомощности. — Перестань…       Мэри МакТавиш попыталась, но затряслась лишь сильней, давя молчаливые рыдания. — Хочешь, уйдём отсюда? — взволнованный шёпот сына она слышала над самым ухом и инстинктивно тянулась к тёплому дыханию, оседавшему во вьющихся волосах, пока окончательно не ткнулась мокрым лицом в пространство между напряжённым плечом и колючей щекой. — Мам?       Это была одна из тех редких минут, когда Мэри МакТавиш могла прильнуть к сыну и не ждать, что лёгким движением её попросят отстраниться. Джон не торопил, даже наоборот — осторожно подсунул за спину руку, чтобы ей было удобнее. От его одежды исходил едва уловимый запах сигарет и мужских духов. — Подожди, не спеши, — она тихо выдохнула ему в шею. — Я сейчас успокоюсь и перестану тебя смущать…       Джон не ответил, только крепче сжал чужую ладонь. Раньше бы он постарался как можно скорее замять проблему, выставленную, к тому же, на всеобщее обозрение. Но в данный момент тревожить мать не хотелось. Её близость, тепло, исходящее от тела, лёгкая дрожь груди при неровном дыхании возвращали в глубокое детство, когда он жался к ней в поисках любви или защиты. И она, словно птица крылом, укрывала его руками, гладила по тёмным взлохмаченным волосам, разгоняя одним лишь своим присутствием волнения и страхи.       Это было так давно… Хотя есть ли разница? Сейчас Джон боялся точно так же. Правда, уже себя. Боялся, потому что терял привычное хладнокровие и безразличие, находясь рядом с Саймоном, и не понимал, что в нём такого особенного. Как человека крайне собранного и серьёзного, Джона это раздражало и путало. Влечение к мальчишке он считал слабостью, которая ни к чему хорошему привести не могла. У него не должно быть слабых мест!..       Шевельнувшись, мать подалась назад и отстранилась. Слёзы на лице высохли, лишь глаза по-прежнему блестели, казались влажными. Она не стеснялась показывать собственных чувств, и Джон вдруг вспомнил отца: как он плакал у неё на плече, расставаясь со скопившейся болью, как подрагивала его спина и затихали судороги молчаливого рыдания под лаской женских рук. — Ну вот, — Мэри МакТавиш бросила взгляд по сторонам, опасаясь, что этой сценой испортила кому-то приятную встречу. — Видишь? — женщина показала одну и вторую щёку. — Я в порядке.       Её преувеличенно бодрый голос скрывал истинные чувства, но то была плохая попытка. Джон молча смотрел на мать голубыми пронизывающими глазами, видя насквозь, и она понурила голову, поспешно соглашаясь: — Да, ты прав, я лишь храбрюсь, — губы вдруг тронула слабая растерянная улыбка. — Я не такая сильная, как ты или твой отец… — Неправда, — осторожно перебил её Джон. В его груди нарастало непонятное напряжение. — Без тебя он бы не выкарабкался и не двинулся дальше. Если бы не твоя поддержка…       Джон осёкся. Ком волнения в горле мешал говорить и дышать свободно. Перед этой женщиной, хрупкой и утончённой на первый взгляд, однажды не устоял даже отец, в глазах которого слёз никогда не было видно. К ней тянулся и сын, разрываемый сейчас противоречиями. — Мам… — щёки чуть покалывало от лёгкого румянца. Нервно дёрнув уголком рта, он закусил губу. Невольно вспомнился момент признания, холодная ярость главы семейства и её смущённый испуг. Обрывок прошлого словно ошпарил внутренности кипятком, жар растёкся по всему телу и схлынул обратно, вынудив Джона замолчать. Но его заминка своё уже сыграла.       Впервые за долгие годы видя сына в подобном состоянии, Мэри МакТавиш сумела подавить волнение и тревогу. Она давно свыклась с мыслью, что, возможно, уже никогда не добьётся откровенности от Джона, однако повторять прежнюю ошибку была не намерена. Он должен знать, что не одинок! — Родной, — женщина решительно сжала обеими руками широкую ладонь. Её искренность и пылкость заставили Джона удивлённо приподнять брови. — Нет ничего, через что мы не сможем пройти вместе. Даже если моя поддержка не имеет для тебя значения после того, как…       Удивление на лице молодого мужчины быстро сменилось вначале смущением, а потом — хмурым выражением. Осторожно высвободив ладонь на всякий случай, он постарался придать голосу безразличный тон, хоть и вышло не очень успешно. Мать наверняка подумала не бог весть о чём, когда всё было гораздо проще. Или сложнее?.. — Я познакомился с парнем, — Джон произнёс фразу на одном дыхании, прерывая женщину. Легче почему-то не стало. — А ты сейчас про что?       Мэри МакТавиш застыла на мгновение, потом отмерла и невольно приложила к сердцу ладонь. За каждым её движением он следил внимательно. — Боже! — сорвался с губ выдох облегчения, сразу после которого она резко спохватилась. — «Боже» не в том смысле, что я!.. — слова выходили сумбурными, и женщина остановилась, собралась с мыслями и продолжила. — Джон, я уж было подумала, случилось что-то серьёзное… — Разве то, что я сказал, — не серьёзно? — Ты понял, о чём я.       Мать ответила без укора, но он стиснул зубы и отвёл в сторону взгляд, словно чем-то уязвлённый. — Милый, — женщина тихо придвинулась ближе, заправив за ухо выбившуюся прядь волос. — Мы можем об этом поговорить? — А если мне это не нужно?       Мягкая улыбка легла на подчёркнутые помадой выразительные губы. Мэри МакТавиш не собиралась ни на чём настаивать, однако сердцем чувствовала, что сына нужно слегка подтолкнуть в нужном направлении. — Тогда бы ты промолчал. И не позвал меня на встречу. — Как, оказывается, плохо обо мне ты думаешь, — послышался нервный смешок.       Джон по-прежнему не смотрел в её сторону. На скулах его играл лёгкий румянец, придавая суровому лицу, с которого сходил прежний загар, нечто мальчишеское, трогательное. — Наоборот. Я очень тебя люблю.       Протянув руку, она бережно погладила коротко остриженный затылок сына, провела большим пальцем по широкой скуле и послушно убрала ладонь, когда он недовольно отдёрнулся. Что ж, тех нескольких минут, никем и ничем не потревоженных, ей было вполне достаточно. — Кажется, теперь я догадываюсь, почему ты спрашивал об отце. Ох, родной… — Меня не нужно жалеть! — вдруг резко ответил он, посмотрев матери прямо в глаза. — И что вообще ты можешь знать?       Его суженный, прищуренный взгляд, рот, сжавшийся в полоску, выражали досаду и, вполне ожидаемо, защитную реакцию человека, рьяно оберегающего личное. Джон вновь срывался на грубость, однако за всем этим крылись последствия их общей трагедии и те осколки, которые она оставила после себя. Залечить такие раны трудно, они не затягиваются до конца, шрамами оставаясь на сердце. — Ты прав, — своей мягкостью Мэри МакТавиш словно гасила вспыльчивость сына. — Я больше не знаю, чем ты занимаешься, что тебя интересует и как ты проводишь время. Но я не слепая, Джон. И вижу, когда мой ребёнок страдает. — Я не страдаю! — возразил он, вспыхнул и поспешно отвернулся, ощутив на собственных щеках жар. — Почему я вообще говорю с тобой об этом? — Потому что в глубине души ты мне доверяешь. И пытаешься свыкнуться с этой мыслью.       Джон умолк, признавая правоту её слов. С матерью дела обстояли ровно так же, как с Гарри Сандерсоном — желание поделиться чем-то сокровенным наталкивалось на привычку всё своё держать при себе. Внутренний конфликт сильно мешал, на него неприятным отпечатком накладывались прежние семейные ссоры, и, конечно, гораздо проще было держаться когда-то давно выбранного пути. Для того, чтобы свернуть на новую, непроторенную дорогу, требовалась смелость.       Тихий голос, раздавшийся совсем рядом, вывел его из состояния мрачной задумчивости: — Твой молодой человек… — Мэри МакТавиш подбирала слова очень осторожно, пользуясь растерянностью, в которой пребывал её сын. — Мой молодой человек? — повторил следом Джон, словно не веря собственным ушам, и выразительно посмотрел на мать, застывшую от его взгляда. — Я всего лишь дважды переспал с ним. Едва ли он имеет право носить этот статус.       Хоть слова и были полны желчи, льдистые голубые глаза отражали внутренние сомнения и тревогу: за долгие годы в браке с Гленом Мэри МакТавиш научилась распознавать, казалось бы, мелочи, которые на самом деле говорили о многом. И то, что сын выдавал себя теми же движениями, что и отец, существенно облегчали ей попытки понять его. — Но что-то в нём тебя задело, я права?       Джон взглянул на мать чуть ли не с ненавистью. Её чуткость поражала, а к этому он не был готов. Обсуждать такое с женщиной, пусть и той, которая его родила, представлялось чем-то неправильным. С тем же Гарри Сандерсоном, парнем, хоть и натуралом, делиться подобным выходило проще. — Мне не нужны отношения, — он выдохнул фразу по частям, не отвечая на вопрос, но говоря чистую правду. — И давай больше не будем об этом.       Словно только сейчас заметив остывший кофе, Джон потянулся за ним и широкими глотками опустошил стакан. Мэри МакТавиш молча наблюдала, как сын старается казаться невозмутимым, и, кажется, впервые за долгие годы чувствовала, что вновь начинает узнавать его. Одновременно похожий и непохожий на Глена, её мальчик уже давно стал мужчиной, не искал у матери защиты и тем более не делился переживаниями, но в оброненных им сегодня словах, в странных вопросах вдруг почудился прежний растерянный ребёнок. И даже та категоричность, с которой Джон заявил о ненадобности отношений, скрывала одну простую истину — он боялся их. Но чего именно страшился — этого она знать не могла. — Хорошо, давай не будем. Я услышала достаточно.       Сын с подозрением взглянул на неё, получил в ответ мягкую улыбку и мысленно выругался. Конечно, Джон не надеялся, что каким-то образом облегчит себе существование после их разговора, однако вышло всё даже хуже: словно в рану запустили пальцы и основательно там поковырялись. Ситуация с Саймоном яснее не стала, зато в неё оказалась вовлечена мать, лишь усугубляя тяжесть размышлений… Очередной досадный промах на его совести!       Джон никогда не испытывал жалости к себе. Но в это мгновение похожее чувство неприятно шевельнулось внутри, и, поддавшись минутной слабости, он выдавил еле слышно, почти процедил: — Буду признателен, если отцу ничего не скажешь… — Ох, родной… — Мэри МакТавиш благоразумно не потянулась к нахмурившемуся сыну, зато сумела поймать чужой взгляд, удерживая его. Слишком хорошо она знала этот взгляд. — Ну конечно…       Они проговорили ещё совсем недолго. Оба были истощены морально и с трудом поддерживали неловкое общение, в которое превратился их некогда наполненный экспрессией диалог. Мать первой изъявила желание возвратиться домой, и Джон вызвал такси — на улице снова начал накрапывать дождь. — Ты поедешь обратно? — Нет, — он мотнул головой. — Переночую где-нибудь в Лондоне, а завтра вернусь.       Прекрасно понимая, что предложение остановиться в доме родителей сын категорически отметёт прочь, она кивнула и набросила на плечи поданное им пальто. — Будь, пожалуйста, осторожен. — Об этом можешь не беспокоиться.       Джон устало хмыкнул и, распахнув перед матерью дверь, пропустил её вперёд. Такси ждало неподалёку: на прощание Мэри МакТавиш обернулась и, привстав на носки, поцеловала сына в щёку. — Люблю тебя!       Она шепнула это ему на ухо, выдохнула горячо и доверительно, от чего по загривку Джона поползли мурашки. Очень похоже шептал на ухо Саймон — из-за неуместного сравнения мужчина поёжился и передёрнул плечами.       Нужно срочно найти место для ночлега и выспаться как следует! После тяжёлого разговора с матерью такая же тяжёлая ночь казалась событием далёким и давнишним, хотя времени прошло всего ничего. Он быстро отыскал дешёвый отель, забронировал крошечный номер и сунул телефон обратно в карман.       Входящих звонков от Саймона не было.