***
Путь от Лондона до Дувра занял часа два комфортной поездки по железной дороге. В вагоне они сидели всей семьёй — отец с матерью, Руби с Лео и он, Саймон, без Джона, один, хотя очень хотелось, чтобы вместе. Эта мысль с недавних пор стала навязчивой, словно мелодия заезженной пластинки, прокручивающаяся в голове снова и снова. Избавиться от неё не получалось и, собственно, не хотелось. Наоборот — мальчишка всерьёз обдумывал, каким образом предложить Джону встречу со своими родными. Пока поезд мчал в сторону восточного английского побережья, Саймон охотно поддерживал диалог, однако ближе к концу пути стал немногословен и тих. Оставленный наедине с самим собой, он молча наблюдал, как за окном проносятся деревья и поля, и время от времени опускал взгляд на экран телефона, на их единственную с Джоном совместную фотографию. Эти пронзительные голубые глаза, эти губы, этот шрам… В груди что-то росло и разбухало, распирало изнутри. Тоску и нежность Саймон ощущал отчётливо, равно как чувство страха будто перед прыжком в бездну, в неизвестность. Он не мог больше ждать. Он хотел любить и быть любимым… Дувр встретил их умеренным мягким морским климатом. Здесь не было удушливой лондонской жары, и электронное табло при выходе с вокзала показывало температуру в двадцать градусов. Туристы, приехавшие тем же поездом, спешно натягивали на себя верхнюю одежду, боясь обмануться приятной погодой и заболеть. Саймон поступил так же, продевая руки в рукава тёплой клетчатой рубашки. — Это всё его влияние, да? — тихим игривым тоном заметила Харпер Райли, вдруг очутившись рядом. Когда сын в недоумении приподнял бровь, она со смехом потрепала рыжеватые вихры и поправила ему зацепившийся за ремень край плотной ткани. — Ты стал проще одеваться, милый. А раньше любил покрасоваться. — Мне так… не идёт? — О нет-нет, тебе очень хорошо в свободном стиле! Но догадаться нетрудно, под кого ты пытаешься подстроиться. Она ещё раз улыбнулась, всем своим видом как бы говоря, что одобряет эти изменения во внешности. Саймон же смутился и, проводив мать взглядом, подумал, как, должно быть, явны другим его чувства к Джону. Они, наверное, явны были всем, кроме самого Джона. Или же нет?.. Или он тоже знал и тоже боялся сделать шаг первым?.. В их последнюю встречу любовник вновь предложил себя — Саймона, как тогда, впервые в Шотландии, не пришлось долго уговаривать. Какой раз понравился ему больше, мальчишка тоже быстро решил — секс с Джоном в нижней позиции был хорош всякий раз. Хотя, вряд ли «хорош» — то определение, которым Саймон мог описать чувство близости, доверие, вседозволенность в конце концов, потому что вколачивать себя в кровать мужчина позволял без единого возражения. Он кончил первым и терпел, пока мальчишка не кончит следом — закрыв глаза, закусив губы, сжав в напряжении пальцы рук, почти сомкнув их в кулак. И всё, чего хотелось в то мгновение Саймону — прекратить его мучения и облегчиться самому, мягко поцеловать в благодарность за выдержку, перехватить взгляд голубых глаз с влажной поволокой, взгляд усталый, но непривычно нежный, какой-то растерянный, рассеянный по комнате, и сосредоточить вновь на себе… Джон не мог не знать, что его любят. Так почему? Почему же?.. Подобные мысли вызывали в сердце тоску и грусть. Подставив лицо порывам ветра, Саймон смотрел вдаль, по ту сторону пролива Па-де-Кале, где располагались французские города Кале и Дюнкерк. Сам Дувр, основанный ещё в древности, стоял на высоких меловых скалах, на Белых Скалах Дувра, благодаря которым Англия и получила своё прозвище «Альбион»***. Именно с них, с высоты более ста метров, мальчишка молча взирал на далёкий берег Франции, различимый лишь в ясный погожий день. Вершина отвесного обрыва и тёмно-синяя гладь пролива внизу наглядно иллюстрировали, сколь мал человек в окружающей его природе, и наводили на мысли об одиночестве, явственно ощутимом среди воды и камня. — Саймон, всё хорошо? Руби тихо подошла к нему со спины и встала рядом, оставив Лео вместе с родителями что-то обсуждать посреди туристической тропы. Ветер нещадно трепал её длинные волосы, тугие же вихры Саймона он лишь перекидывал с одного бока на другой. — Не уверен, — едва слышно шепнул мальчишка. Потом повернул лицо. — Мне страшно… Она поняла без лишних слов причину его страха. И, склонившись к чужому плечу, обняла второе рукой. Саймон тоже обвил сестру за талию, прижал к себе, и уже вместе они уставились туда, где тёмная вода сливалась с пасмурным небом. — Лучше признаться ему, Саймон, чем продолжать молчать… Ты же сам это понимаешь, верно? Её глаз он сейчас не видел, но знал — Руби оторвала от горизонта взгляд, потому что такие слова нельзя бросать в пустоту. — Ты по-прежнему надеешься, что он мне откажет и перестанет морочить голову? Лицо сестры вдруг возникло прямо перед ним: она встала напротив и заслонила собой обзор. Тепло мягких ладоней обожгло холодные от переживаний руки Саймона. — Я надеюсь, что Джон будет честен не только с тобой, но с самим собой тоже, — сказала она мягко, растирая ледяные пальцы брата. — Саймон, поверь, я буду рада, если окажусь не права! Я хочу, чтобы ты был счастлив! — С ним я счастлив, Руби, — улыбнулся мальчишка, но так грустно, что сердце её забилось. — И был бы ещё счастливее, услышав, что меня он тоже любит. Я очень хочу верить в это… Боковым зрением Руби видела, как внимательно смотрела в их сторону мать и изредка оборачивались отец и Лео. Они не знали всей подноготной отношений Саймона и Джона, поэтому девушка решила, что если семья начнёт расспрашивать, то она почти не соврёт, если скажет, что всего лишь поддерживала брата в желании набраться смелости и пригласить мужчину на встречу с ними. — Знаешь… — вдруг продолжил мальчишка, и Руби перевела на него обратно взгляд. — Когда Джон сказал, что Томас оставит меня в покое, он ведь действительно словно испарился. А недавно я, удивлённый этим, решил проверить одну догадку и зашёл на Pornhub… — глаза Саймона лихорадочно заблестели. — Руби, он удалил даже те самые видео, представляешь?! Их больше нет! Захваченная этой новостью врасплох, девушка растерялась от неожиданности. Она почти не верила в серьёзность намерений мужчины, но действия, которые Джон предпринимал в отношении брата, словно говорили об обратном. И тем страннее ей казалось в итоге их замалчивание чувств друг о друге. А Саймон тем временем продолжал: — Я не знаю, что такого Джон мог сделать или сказать Томасу, но я не просил его об этом. Руби!.. — мальчишка вновь улыбнулся, пребывая в состоянии какого-то счастливого возбуждения, без следа тоски и грусти. — Разве после этого я не могу не надеяться?.. Теперь Саймон казался радостным. Словно бы не он минуту назад отрешённо смотрел вдаль и думал о чём-то печальном. Такая резкая перемена в настроении испугала девушку: она внезапно поняла, как сильно измучен брат, раз выискивает в любом поступке Джона намёк на взаимность. — Сюда идёт мама. Не выдавай меня, ладно? Его разноцветные глаза продолжали гореть, лучиться теплом человека, без памяти влюблённого. «Когда Саймон встречался с Томасом, он не был таким…» — Руби не смогла подобрать правильного слова. Он просто таким не был.***
Джон не смог вырваться в Лондон на выходные. Но зато появился на пороге квартиры Саймона во вторник поздно вечером, промокший под дождём, которого в городе и не было. — Боже! — ужаснулся мальчишка, едва коснувшись ладонями тёмной майки, облепившей мускулистое тело. — Снимай её живо! Заболеешь! — Смешно, — Джон протянул ему свою рубашку, которой он, вероятно, укрывался от ливня вместо зонта. — Буду благодарен, если она успеет высохнуть до завтрашнего вечера. Саймон собрал всю одежду, развесил её и придирчиво разгладил заломы, а в кроссовки заботливо сунул сушилку для обуви. Пока любовник принимал душ, интереса ради открыл в телефоне карту осадков — дожди надвигались на столицу с запада, обещая к утру пролиться уже в городе. Так, значит, где-то там работает Джон? Тихую поступь шагов он не различил в тишине квартиры, задумавшись, и потому вздрогнул, услышав над самым ухом: — Ну? Какие твои варианты? Мужчина стоял позади, уперев руки в бока. Голубые глаза внимательно следили за тем, как Саймон обернулся и заскользил жадным взглядом по обнажённому торсу и крепким ногам, раставленным по ширине плеч. На нижнее бельё он, как показалось Джону, посмотрел с сожалением — вероятно, вовсе не рассчитывал увидеть его на теле только что вышедшего из душа мужчины. — А какая разница? — вопросом на вопрос ответил мальчишка, отложив телефон в сторону. — Ты же всё равно мне правды не скажешь. Прозвучало это не как обвинение, но Джон почувствовал себя виноватым за то, что почти ничего о себе не рассказывал Саймону. Во-первых, конечно же, по соображениям секретности. Во-вторых, потому что только близкие должны были знать о таком. Но от последней мысли стало лишь хуже — меньше всего Джон хотел думать о мальчишке как о постороннем человеке в своей жизни. Это было бы неправдой… Между тем, Саймон уже очутился рядом, лаская шею губами и шепча куда-то в ложбинку за ухом: — Знаю, по правилам приличия следовало бы предложить тебе сначала поужинать, но я весь вечер готовился, так что… Он бесцеремонно взял ладонь Джона и затолкал себе за пояс штанов, под резинку нижнего белья, туда, где ягодицы. Сразу два пальца свободно вошли между ними. — Заводит, да? — улыбнулся Саймон в дёрнувшиеся от ощущений губы и вжался пахом в пах, чувствуя, как быстро возбуждается партнёр. Джон ловко добавил третий, послушал стон, изданный мальчишкой, после чего поцеловал. Прикосновения к Саймону действительно распаляли его, но помимо растянутой задницы и члена удовольствие доставлял не один лишь только секс. Были приятны и другие вещи, которые связывали их вместе. Было приятно просто вместе быть. — Не думал, что ты пригласишь меня посреди рабочей недели, — пальцы вошли в тело ещё глубже, и Саймон аж привстал на цыпочки, норовя увильнуть куда-то в сторону. — А как же твоя работа? — Я завтра буду работать удалённо!.. — сдавленно прохрипел мальчишка и охнул после особенно резкого толчка. — Я обо всём договорился!.. — У меня автобус в шесть вечера в среду. — Хватит!.. — Чего хватит? — спросил Джон, свободной рукой поддерживая любовника за шею. — Времени друг на друга? Или хватит делать вот так? Пальцы внутри опять раздвинулись, надавили на гладкие стенки, и хотя Саймон достаточно сам себя растянул, он всё равно реагировал остро. — Да!.. Мужчина усмехнулся: неопределённый ответ наверняка подразумевал и то, и другое. Уложив мальчишку на кровать, Джон сдёрнул с него всю одежду, — член уже стоял как каменный — раздвинул ноги и широко провёл языком между ягодиц. Саймон отозвался на это движение дрожью, выгнулся. Губы прошептали ругательство, причиной которого были наслаждение и восторг. Под бесконечное чередование бранных слов, собственного имени и бессвязных стонов Джон продолжал ласки до тех пор, пока партнёр не отдёрнулся сам, дыша глубоко, словно после забега. Разноцветные глаза смотрели с нежностью и обожанием. Удивительно, что они всё ещё держались, верные некогда данному обещанию не переступать черту, ведь разрушить эту идиллию могла одна единственная фраза, которую обычно все ждут с замирающим сердцем. Но сердце Джона замерло бы от страха, услышь он такое ещё раз. Потому что, например, в случае с Юджином после неё ничего хорошего не было. — Иди ко мне, — с придыханием поманил мальчишка, раскрывая объятия. Его ладони, такие мягкие, огладили лопатки нависшего сверху любовника, пальцы прошлись от шеи и до поясницы по ложбинке позвоночника, обхватили крепкие бёдра и притянули ближе. От нижнего белья Джон избавился, поэтому прикосновение пахом друг к другу принесло им удовольствие. — Я сильно по тебе скучал. А ты? — Мы же давно выяснили, что я сам себе передёргиваю, когда думаю о тебе, — у Саймона не вышло скрыть довольной счастливой улыбки. — Или это не считается? — А на ту мою фотографию? На неё тоже дрочишь? По загривку молодого мужчины рассыпались мурашки. Мальчишка спрашивал с таким невинным выражением лица — Джону даже почудилось, будто он на исповеди, признаётся священнику в собственных грехах и разврате. Но смутить его этим было бы трудно. — Да, — прошептал почти в губы. — И на неё тоже. Теперь в разноцветных глазах зажглись дьявольские искорки. Польщённый честным ответом, Саймон первым потянулся за поцелуем, и Джон сделал вдох как можно глубже, чтобы вылизывать этот рот, пока воздух не кончится в лёгких. — Вот, держи, — пакетик со смазкой мальчишка сунул ему, когда простых ласк и прикосновений стало недостаточно. — Опять эти твои эксперименты? — Джон повертел упаковку, усевшись у любовника в ногах. — Или раскупили все тюбики лубриканта? — Скорее наоборот. Я купил сразу три тюбика, а набор мини-пробников мне дали в подарок. — И куда тебе столько? — удивился Джон, надрывая пакетик. — Мы же видимся не так часто. — Не знаю уж, как дрочишь ты, со смазкой или без, — мальчишка, ловко подцепив пальцем прозрачную каплю с края упаковки, едва не упавшую на постель, размазал её между ягодиц, — но мне она нужна, когда я пользуюсь игрушками. А пользуюсь я ими регулярно. По той причине, которую ты озвучил. — Похоже, я сам себя сделал виноватым. — Даю тебе шанс исправиться, — Саймон откинулся обратно. — Возможно, даже не один… Внутри его тела было тепло, иногда горячо, когда действие смазки заканчивалось, и всё так же нестерпимо приятно. Сегодня им не хотелось чего-то эдакого — мальчишка лежал на спине, партнёр нависал сверху, ритимично двигая бёдрами. Самая обычная поза, но не самое обычное чувство, от которого сердце Джона буквально разрывалось. Он окончательно понял, в полной мере осознал, что любит Саймона. Осознал и…ужаснулся. Этот страх был как приговор. Как петля на шее, как удушливый захват. Как та самая рука на горле во время секса, перекрывающая кислороду путь. Джон так часто пользовался подобной уловкой, чтобы возбудить партнёра, а сейчас ему самому сдавило дыхание. Под ним, наверное, тоже кончая, вдруг дёрнулся Саймон, застонал, расцарапывая ногтями спину, после чего без сил обмяк с закрытыми глазами. Джон медленно прилёг рядом, не удивлённый тем, как быстро у них всё случилось. — Ничего-ничего… — приговаривал мальчишка, нащупав пальцами его лицо и тыльной стороной ладони принявшись оглаживать скулу. — Это только первый заход… Сейчас передохнём немного и всё по-новой… Хорошо Саймон не видел, что любовник даже не улыбнулся, иначе бы исчезли радость из груди и чувство лёгкости, блаженства от испытанной близости. Наблюдая, как партнёр переводит дыхание, как довольно жмурится, по-прежнему не размыкая век, Джон имел возможность продолжить мысль, недавно так его поразившую. Да, он любил Саймона, теперь в этом не было сомнений. Однако в то же время всеми силами старался избегать серьёзных отношений с ним, подразумевающих тот момент, когда люди становятся парой. Разрешить себе полюбить означало рискнуть — стать эмоционально зависимым от того, кому доверишься, стать уязвимым. Привычки, которыми Джон выстраивал свою самодостаточность, пришлось бы менять, подстраивать под присутствие кого-то нового в своей жизни, и трудно сказать, к лучшему были бы эти изменения или, наоборот, к худшему. Влюблённым человеком легко манипулировать, и быть таким человеком, поддающимся внушению, Джон определённо не хотел. К тому же, он не особо верил, что способен любить, что способен проявлять любовь так, как она того требует. Его понимание этого чувства было сдержанным, благородным, словно в классической литературе, и, пожалуй, старомодным, если сравнивать с тенденциями окружающего мира. Отец терпеть не мог геев — спустя время, став старше, Джон неожиданно пришёл к выводу, что нечто похожее испытывает к жеманным кокетничающим мальчикам и мужчинам, которые вроде как женщины. Казалось бы, будучи одним из сексуальных меньшинств, он должен был понимать и их, но Джон не понимал, безуспешно пытаясь подавить в себе чувство неприязни к подобному. Означало ли это собственную эгоистичность? Возможно… Поэтому, часто замечая на себе взгляд Саймона, любящий и внимательный, мужчина терялся и старался казаться неприступным. Хотя явно не тому, кто уже дважды раздвигал перед мальчишкой ноги, говорить об этом… — Джон, могу я спросить кое-что о твоей семье? — разноцветные глаза вдруг распахнулись и устремились к чужому лицу. — Ну не хмурься ты так, пожалуйста… — Саймон ласково погладил пальцем шрам, не узнав настоящей причины серьёзной задумчивости любовника. — Спрашивай. — Ты говорил, что не общаешься с отцом шесть лет, но зато периодически видишься с матерью, — повернувшись набок, мальчишка ощутил, как мокро было у него между ягодиц. — Она знает про нас с тобой? — Что я сплю с тем, кто на десять лет меня моложе? — Нет, просто про нас, — мотнул головой Саймон, глядя так честно и наивно, что предчувствие чего-то нехорошего закралось в сердце Джона. — Я рассказал ей однажды, — признался мужчина. — Поначалу не хотел говорить, но… Мальчишка придвинулся ещё ближе, внимательно его слушая. — А почему не хотел рассказывать? — Потому что я гей, Саймон, и когда-то новость о том, что я трахаю парней, была не слишком для неё приятной, — в голосе Джона прорезалось лёгкое раздражение. — Она до сих пор смущена этим фактом. И я не хочу лишний раз напоминать про него. — Но всё же рассказал, — мягко повторил мальчишка, и разноцветный взгляд потеплел. — Почему? Мягкая ладонь, прежде ласкавшая лицо, опустилась к груди, накрыла собой то место, где билось сердце. Оно стучало быстро, и даже по глазам Джона было видно, что он испытывает какое-то сильное тревожащее чувство. — Я хотел узнать кое-что… Хотел разобраться в самом себе… Теперь его голос изменился. Вместо раздражения в нём зазвучало столько всего разом: нерешительность, беспокойство, даже страх, правда, едва уловимый. А ещё Джон вдруг покраснел, покрылся румянцем, но не густо, как девчонка — щёки лишь слегка порозовели. Это было очень трогательно. И очень красноречиво… Саймон решился. — Я тоже рассказал про тебя родителям, — он опустил взгляд, рассматривая поросль тёмных волос на груди человека, которого любил. — Слушай… Если хочешь, то в выходные мы всей семьёй собирались поехать за город, в Оксфорд или Виндзор, прогуляться по старинным улочкам… Я подумал, мы могли бы здорово провести там время все вместе… Вновь встретившись с Джоном взглядом, Саймон замолчал. Голубые глаза мужчины были широко распахнуты, и мальчишка решил, что слишком поторопился, намекнул чересчур прямолинейно. Тем более, когда любовник, сморгнув, вдруг привстал и отвернул лицо, словно бы прятал его смущённо. — Я не знаю, — послышалось тихое, — буду ли свободен в эти выходные… — Ничего страшного, — Саймон потянулся следом и мягко чмокнул плечо, дрогнувшее от неожиданного прикосновения. — Действительно, я как-то не подумал о таком, с твоим-то графиком… Быть может, тогда в следующий раз? Джон продолжал молчать, по-прежнему глядя куда-то в сторону, и, озадаченный, мальчишка осторожно повернул его к себе за подбородок. Голубые глаза потухли и казались усталыми — они поразили Саймона больше всего. Рука сама соскользнула с чужого лица, осунувшегося всего за мгновение. — Ты не хочешь этого, верно?.. — в вопросе отразилось всё — непонимание, разочарование, горе. — Я не думаю, что встреча с твоей семьёй будет правильным шагом с моей стороны… Слова давались мужчине с трудом, выговаривались тяжело и медленно, однако в сердце Саймона они втыкались словно выпущенные острые стрелы. Он смотрел на Джона, отказываясь верить, потому что слишком многое говорило об обратном — о взаимности с его стороны. Иначе зачем, к чему все эти разговоры по душам, искренность и участие в личной жизни?! Неужели он, Саймон, настолько жалок, раз секс — это всё, что любовник может ему дать?! Наверное, мысли были сказаны вслух, так как мужчина подался к нему, словно бы хотел утешить. Но резко остановился, потому как мальчишка продолжил: — Я для тебя проходной по жизни персонаж, да?! — Неправда! — мучительно возразил Джон, хотя признаться не мог в своих чувствах. Сказать, что любит, но боится вместе быть по целому ряду причин, было бы куда ужаснее, чем просто умолчать об этом. — Тогда я вообще не понимаю суть наших отношений! — между тем задыхался Саймон, словно ему не хватало кислорода. — Ты врываешься в мою жизнь далеко за ту черту, которую сам же когда-то провёл между нами! Ты даёшь мне понять, что я тебе далеко не безразличен! Ты!.. — голос его оборвался с повышенных тонов до выразительного шёпота. — Ты ведёшь себя как мой парень, и ты сам это знаешь!.. Выпалив фразу, мальчишка вдруг дёрнулся и, отыскав на кровати своё нижнее бельё, натянул прямо на мокрый зад. Сидеть сейчас обнажённым перед Джоном, в подтёках спермы было невыносимо. А вот Джон даже не двинулся с места, нагой, с расцарапанной спиной и следами укусов на груди и плечах, одними лишь пронзительными голубыми глазами наблюдая за передвижениями Саймона. Его застывшая поза внезапно вывела мальчишку из себя. — Ответь мне честно, есть между нами что-то или же нет?! И если нет, то можешь прямо сейчас выметаться отсюда! Выпалив это, Саймон замолчал, тяжело переводя дыхание. Он увидел, какая боль отразилась в чужом взгляде и уже понадеялся услышать что угодно, способное остановить их набирающую обороты ссору, как вдруг Джон медленно опустил голову и так же медленно встал с кровати, выпрямляясь. Мужчина ходил по комнате, собирал одежду и надевал её на себя, в сторону мальчишки даже не глядя. Саймон видел лишь его сжатые в полоску губы, желваки на скулах, сдвинувшиеся к переносице брови и вспоминал, как однажды такое уже было с ними — когда порвался презерватив, и своими словами он оскорбил партнёра. А что если и сейчас выкрикнутые упрёки показались любовнику оскорбительными? И ему проще пойти навстречу, подчиниться, чем убеждать в обратном распсиховавшегося мальчишку? Поражённый этой мыслью, введённый ею в заблуждение, Саймон приблизился к мужчине и осторожно положил на колючую щёку ладонь, заставив посмотреть себе в глаза. Настороженный ответный взгляд словно подтвердил его догадку. — Я люблю тебя, Джон, — сказал он чуть не плача. — Поэтому пожалуйста, не уходи вот так. Я люблю тебя… Плотно сомкнутые губы приоткрылись, но не для того, чтобы поцеловать и успокоить: с них сорвался короткий горький выдох, осевший в ночной тишине квартиры. Перед мысленным взором Джона встало лицо Юджина Ньюмана, огромные оленьи глаза, полные слёз — потом оно вдруг расплылось туманным пятном, и напротив остался стоять один лишь только Саймон… Джон молча сделал шаг назад. Рука мальчишки соскользнула со щеки, мазнула пальцами по краешку рта и упала вниз. Они застыли друг напротив друга, и теперь даже не верилось в то, что несколько минут назад была радость, было счастье и была эта сука любовь. За мужчиной Саймон рванул, когда тот, бережно вытащив сушилку, уже надевал кроссовки. Вложив всю свою боль и гнев в замах рукой, он ударил со всей силы — Джон не мог его не заметить, но нападение почему-то пропустил, откинувшись всем телом на дверной косяк и приложив ладонь к вспыхнувшей огнём скуле. Мальчишка замахнулся во второй раз: удар блокировали так ловко и молниеносно, что сомневаться не пришлось — ему позволили выплеснуть злость, но не позволяли перейти к откровенному избиению. — Ты ссыкло, Джон! — закричал Саймон, и по щекам с мелкими пятнышками веснушек потекли слёзы. — Ты просто грёбанное ссыкло! Это было громко, и его совсем не заботило, что соседи опять их могут услышать. Плевать на соседей! Плевать на Джона! — Вали отсюда! Катись нахрен! Иди и трахай того, кто будет молча раздвигать перед тобой ноги! Съебись уже куда-нибудь из моей жизни раз и навсегда! Распахнув дверь, мальчишка вытолкнул любовника из квартиры, швырнув ему вдогонку рюкзак и всё ещё влажную рубашку. Джон остался один посреди лестничной клетки с горящим болью лицом и сухим жжением в уголках глаз. Сбегая вниз, он мельком бросил взгляд в полоску света из чьего-то жилища — на него испуганно, с волнением смотрела Сара. Женщина, признав в мчащемся по ступенькам мужчине хорошего знакомого Саймона, подалась было вперёд, ему навстречу, но Джон молча пронёсся мимо, не остановившись и не проронив ни звука. Оказывается, мальчишка всё же умел решать проблемы и словами, и кулаком…***
— Я вот что думаю, — задумчиво протянул капитан Прайс, когда утром порог его рабочего кабинета перешагнул лейтенант со свежим кровоподтёком возле глаза. — Быть может, мне объявить новый спор в нашем отряде на тему, кто вернётся целым после выходных, отгулов и отпусков? На прошлой неделе Вудс разнимал каких-то малолеток и схлопотал оплеуху от девчонки с ногтями как у кошки, сегодня ты с фингалом заявился раньше срока. Кажется, моих бойцов прокляли, — он усмехнулся и по-доброму взглянул на МакТавиша, уставившегося в пол. — Ну, и сколько их было? — Один, — глухо произнёс Джон после непродолжительного молчания. Улыбка медленно сползла с лица капитана. Когда дело касалось ребят из отряда, их личная боль становилась и его болью тоже, их заботы — его заботами. Конечно, база располагала штатом военных психологов, однако, как показывала практика, по личной инициативе к ним обращались единицы. Командование предписало Джону появляться там, помимо стандартных посещений, ещё дополнительно раз в месяц — признание в собственной сексуальной ориентации было тому причиной. Во-первых, высшие чины хотели удостовериться, что бойца не ущемляют и не принижают достоинство. Во-вторых, боец был отпрыском Глена МакТавиша даже несмотря на разорванные отношения между отцом и сыном. — Знаешь, мозгоправ из меня, конечно, так себе, — издалека и не слишком аккуратно начал капитан, — но я всегда готов тебя выслушать. — Я не хочу об этом говорить… Тем более, и говорить-то больше не о чем. Джон старался держать лицо, однако капитан Прайс цепким внимательным взглядом приметил боль в глубине голубых глаз, наверняка не сомкнувшихся за ночь. Вид у лейтенанта был усталый. Пожалуй, в таком же раздрае, как этот, МакТавиш был им замечен только после гибели Шона Эллингтона. — Тогда и здесь тебе делать нечего, — обогнув письменный стол, командир присел на самый его край. — По аль-Асаду глухо, по Захаеву глухо, запрос русской стороне результатов тоже не дал. — Отказали? — уточнил Джон без привычного себе энтузиазма. — Не совсем. Попросили об услуге в обмен на услугу. МакМиллан готов был дать согласие, но свыше не одобрили. — Ясно. Лейтенант совсем сник. Вероятно, он рассчитывал на то, что от личных проблем с головой уйдёт в службу, в работу без продыху, однако кроме рутины сейчас их группе ничего, похоже, не светило. — Лучше выспись как следует, Джон, — дал совет капитан. — Целый день в твоём распоряжении. Мне помощь не требуется, я вообще планирую Креденхилл скоро покинуть и вернуться ближе к вечеру. — Тогда не буду Вас задерживать. Как только за лейтенантом закрылась дверь, Прайс тяжело вздохнул и, не меняя позы, опустил взгляд. МакТавиш был превосходным бойцом, но человеком с тяжёлым непростым характером. Сексуальная ориентация шла ко всему прочему дополнительным бонусом, делавшим его в глазах многих совсем уж сложной личностью. Поначалу капитана это тоже напрягало. А когда его, как командира группы, и вовсе вызвали на ковёр к начальству военной базы из-за драки подчинённых, он, после выговора вышестоящими по званию, в пух и прах разнёс поведение Кемо, Озона и, конечно, Соупа, бывшего тогда ещё Шотландцем — все трое, с разбитыми лицами и руками, угрюмо смотрели друг на друга. Отпустив их прочь, капитан пообещал самому себе приглядывать за новобранцем, внёсшим разлад в некогда стройные ряды отряда, чтобы впредь избегать подобного. Поначалу избегать не очень-то получалось, но ребята — кроме Озона и Кемо — привыкали к Джону, постепенно выстраивая с ним профессиональные и даже дружеские отношения. Спустя месяцы наблюдений уже и сам капитан понял, что в случае с МакТавишем понятие «сложный человек» неравнозначно человеку плохому. Жизнь и обстоятельства сделали Соупа таким, выдрессировали характер, и, стоит сказать, он толково, с умом решал служебные задачи, с которыми сталкивался и которые необходимо было преодолевать. Однажды Гас заметил, и капитан Прайс согласился с его мыслью — Джон очень походил на них двоих. Второй лейтенант редко испытывал скуку и легко переносил одиночество, уединение воспринимал как ресурс для пополнения сил. Судя по тому, что почти тридцатилетний молодой мужчина чаще всего проводил выходные в Креденхилле и окрестностях, с доверительными близкими отношениями на гражданке у него не сильно ладилось, хотя внешность МакТавиша была выразительной и наверняка нравилась парням. Тряхнув головой в надежде взбодриться, капитан размял шею ладонью. Ему, по правде, не хотелось, чтобы Джон повторял судьбу офицерского состава отряда и совсем не думал о личной жизни. В чём-то он даже чувствовал свою вину, так как чужой пример заразителен: Шон Эллингтон развёлся в конце концов со своей женой, а МакТавиш, кажется, вовсе не собирался быть с кем-то вместе — в графе близких людей, которым, на случай плохих или трагических новостей надлежало сообщить информацию о бойце, у него значилось имя одной лишь только матери. — Жаль, очень жаль… — пробормотал капитан, то ли имея в виду нежелание Соупа поговорить о наболевшем, то ли в целом ситуацию со своим помощником. Но против воли лезть с советами он не хотел и не мог, потому, отпустив грустные мысли, вернулся к отчёту, который нужно было закончить перед уходом. Джон, тем временем, мучительно раздумывал, куда бы податься, выкуривая вторую сигарету подряд. После вчерашнего ливня асфальт ещё не высох, и над Креденхиллом по-прежнему висели тучи. Зато было свежо, как бывает свежо только после продолжительного дождя, пахло лесными просторами и дикими луговыми цветами. «Наверное, Саймону бы здесь понравилось, похоже, мальчишке интересны старинные городки…» — воспоминание о нём отозвалось болью, Джон поднёс руку к лицу и зажал переносицу пальцами. Вот и всё. Конец. Та самая точка, поставленная в отношениях и поставленная Саймоном лично. У Джона не хватило на это храбрости, он молчал, когда ему признавались в любви и молчал, когда сказали проваливать… Глаза вновь обожгло, будто брызнули раскалённым песком, под веками защипало, зачесалось. Слёзы для него были редкостью, но сейчас хотелось плакать. Странно, что именно сейчас, а не тогда, когда убитый горем мальчишка кричал и толкал ладонями в грудь, прогоняя. — Эй, МакТавиш, у отряда выходной? Повезло же!.. А что с лицом?.. Джон выдавил из себя улыбку, неопределённо махнул рукой знакомым бойцам и зло швырнул в мусорку окурок. Ему хотелось побыть одному, в тишине, не видя лиц и не отвлекаясь ни на что, кроме собственной боли. Её необходимо пережить, переварить в себе, дать сердцу успокоиться. Лучше, конечно, об этом забыть, но мужчина точно знал: Саймон останется с ним на всю жизнь — как шрам, как напоминание о глубокой ране. — Твою мать!.. — отчаянно процедил он сквозь стиснутые зубы, захлебнувшись подступившей к горлу судорогой. В уголках глаз набухали слёзы, которые ещё было можно незаметно убрать рукой, маскировать под движение, стирающее с лица усталость. Ото всех прячя взгляд, Джон покинул территорию военной базы и мощёнными булыжником улочками вышел к краю небольшого городка. Там, за полем с красным маком, шумел лес, и по протоптанной жителями тропинке мужчина углубился в него, не разбирая дороги. Он просто двигался вперёд, а когда посчитал, что удалился на достаточное расстояние, встал как вкопанный и прислонил плечо к стволу. Потом вздохнул, сместился вниз и ткнулся лбом в колени. Лицо Саймона маячило перед ним, словно мальчишка сидел на корточках рядом. Веки Джона были закрыты, но мысленным взором он видел разноцветные глаза, мелкие веснушки, линию мягких губ, вихры рыжеватых волос надо лбом и медленно дышал через рот, пытаясь себя успокоить. Их последняя близость, а затем окончательный разрыв отношений расставили всё по своим местам. До Джона наконец-то дошёл сокровенный смысл такого чувства как любовь. Настоящая любовь не только в том, чтобы лишь желать человека — тогда бы она ничем не отличалась от обычной случайной связи, коих у него было предостаточно. Нет… Джон впервые начал задумываться, что могло бы быть между ним и Саймоном, реши он изменить свою жизнь, изменить одиночеству и многолетним привычкам… Но этого не произошло. Он пошёл по пути простому, хотя, казалось бы, никогда не искал лёгких путей… Слёзы выкатились из-под век и неприятно заскользили по коже. Джон глотал их молча, ненавидя себя за трусость. Смешно сказать: взрослый мужик, солдат, а признаться в чувствах боится! Мальчишка правильно обозвал его ссыклом — ссыкло и есть! В Саймоне, который на десять лет моложе и не видел ужасов военных действий, смелости и то больше, чем в нём! Где-то неподалёку треснула ветка: вероятно, птица вспорхнула или же ветер расцепил медленно покачивающиеся кроны деревьев. Вскинув голову, Джон угрюмо уставился вдаль… На военную базу он вернулся спустя три часа, чувствуя тупую головную боль и сухость в глазах, наверняка покрасневших. От Роуча было несколько пропущенных сообщений, шутливые намёки на ночь с Саймоном и просьбы поделиться подробностями. Стерев из памяти телефона всю эту чепуху, мужчина лёг на кровать и отвернулся к стене, подсвеченной лучами летнего солнца. День за окном ещё только начинался — в глубине же души сгустились потёмки.***
Рабочий кабинет капитана Прайса Джон не покидал до полудня, отлучаясь только в туалет. Сидя за столом, некогда принадлежавшим Шону Эллингтону, он разбирал бумаги, писал отчёты и отвечал на звонки, распределяя в ежедневнике новые задачи или делая пометки возле старых записей. Когда информации становилось уже слишком много и она перегружала голову, Джон ненадолго прерывался, разминал ладонью шею и с хмурым выражением лица перекатывал в пальцах карандаш. Мысли, освободившись от рутины служебных будней, раз за разом возвращали его к Саймону… Прошло почти три недели, как они расстались. Он вёл отсчёт этим дням неосознанно, а вечерами, перед сном, пролистывал переписку и подолгу рассматривал две фотографии: на одной мальчишка лежал один в кровати, на второй их лица были рядом. Однажды Джон даже приласкал себя, вернее, попытался, пристально вглядываясь в экран телефона, но оргазм был сухим, и вместо хоть какого-то удовольствия его затопило горечью. Зло отшвырнув мобильный, он сначала выругался, а потом вдруг затих, закусив дрожащие губы. Без Саймона ему было плохо… Матери о случившемся рассказал по-военному коротко, без подробностей, когда женщина начала осторожно расспрашивать. «Мы расстались», — так Джон обрубил и пресёк дальнейшие вопросы. С Роучем вышло иначе. Однако, выслушав, Гарри уставился на друга широко распахнутыми глазами: — И ты ушёл? Так ничего не ответив? Джон, парень же тебя любит… И ты тоже его любишь, даже не пизди, что нет! — Да, люблю, — тихо выдавил он, впервые в этом признавшись. Взгляд Сандерсона был долгим, пронзительным, взрослым не по годам и характеру. — Ты дурак, Джон… — шепнул Роуч. — Какой же ты дурак... Его неодобрение подобного поступка ещё шире раскрыло глаза на собственную эгоистичность, трусость и малодушие. И тем бережнее Джон хранил в памяти моменты, когда они с Саймоном были счастливы и беспечны. Острая боль прошла, осталась лишь боль тупая, как от застрявшего в теле крошечного осколка — если он меньше древесной щепки, не навредит, а сам процесс хирургического вмешательства принесёт больше страданий, чем пользы, то, бывает, врачи оставляют такие, засевшие глубоко в мягких тканях раненных солдат, и те ходят с ними всю оставшуюся жизнь. Саймон — это личный осколок Джона, угодивший в самое сердце… Телефонный звонок оторвал его от размышлений. В трубке послышался напряжённый голос капитана: — МакТавиш, ты и группа нужны мне в Херефорде. Живо собирай ребят. — Так точно, сэр! Бросив все дела, он сверился с расписанием — отряд тренировался в спортивном зале и должен был провести там ещё целый час. Первым его заметил Барри Вудс, махнул Генри Блэку рукой: вдвоём сержанты быстро отыскали остальных бойцов, меньше чем за минуту очутившихся уже рядом. — Прайс приказал незамедлительно явиться в Херефорд, — Джон осмотрел товарищей бегло, прикидывая время, необходимое для сборов. — Жду вас через четверть часа у служебной стоянки. — Вводная**** есть? — деловито уточнил Чучело. — Нет. Я знаю не больше, чем вы. Лейтенант отрицательно качнул головой и направился в сторону выхода. Мимо него, обгоняя, промчались бойцы, буквально срывая с тела пропитанные потом майки. Джон подумал о том, что относительно недавно точно так же их группу выдергивал из спортивного зала Гас, когда пришли трагические новости о попавшем в засаду отряде американских морпехов. Теперь, вот, не было и самого Гаса… «Дурацкая параллель», — встряхнулся Джон, зашагав вперёд. Там его ждали автобус, дорога и неизвестность.***
Тридцативосьмиградусная жара плавила не только землю, но и мозги. Воду приходилось экономить, потому что поблизости отсутствовали хоть какие-то её источники, а пить собственную мочу было небезопасно: раз или два, конечно, можно, но потом этот коктейль бактерий и токсинов вызвал бы ещё большую жажду и усугубил обезвоживание. «В лучшем случае обезвоживание», — скептично подумал Джон, плотно завинчивая крышку походной бутылки. Восемь часов они вели слежку за заброшенной в предгорье йеменской деревенькой — дома по большей части покосились, ветер разметал солому с крыш и опрокинул стоявшие возле входов глиняные кувшины, обратив их в черепки. Складывалось ощущение, что жители покинули поселение годы назад, так как местность пустовала и была безлюдна. Но в прицел штурмовой винтовки Джон видел мужчин с автоматами и запоминал маршрут, которым они медленно передвигались между домами, явно кого-то или что-то охраняя. — Соуп, есть новости? — коммуникатор оживал каждые двадцать минут и голосом капитана Прайса требовал доложить обстановку. — Я по-прежнему не вижу никого, кто бы подходил под описание аль-Асада. — Твои соображения? Прежде чем ответить, Джон облизнул губы. Солнце припекало и жгло нещадно, вокруг — пустынная земля без единого клочка зелени. — Долго мы тут не протянем… Разведка боем, на мой взгляд, единственный оставшийся вариант, если через пару часов ситуация не изменится. Три дня назад их отряд спешно перебросили в Йемен, потому что от Тамима снова пришла информация о человеке в бордовом берете и очках-авиаторах, который должен был посетить кустарное производство беспилотников в Лахдже. В прошлый раз люди Дэниела Флетчера узнали о случившемся постфактум, но сейчас представился шанс отследить, в каком направлении покинут место нелегальной сборки посетители и действительно ли одним из них значится никто иной как аль-Асад. Группа капитана Прайса ожидала новостей на базе НАТО и, едва получив координаты района, выдвинулась в заданную область. — Тебе на смену уже ползёт Рук. — Вижу, — отозвался Джон, бросив взгляд через плечо. — Почти дополз. — Принято. — Хей, Соуп, это я… — Меня предупредили. Обгоревшая физиономия Генри Блэка засветилась рядом, и быстрого косого росчерка Джону хватило, чтобы понять — бойцы не разбили лагерь и не растянули навеса, защитившего бы их от палящего солнца. Причин для такого решения было много. Во-первых, непосредственная близость к цели подразумевала активные действия. Во-вторых, лишние телодвижения могли заметить наблюдатели боевиков, если таковые всё же имелись. В-третьих… Он пошевелился, уступая товарищу позицию, и вмиг ощутил, как липнет к телу пропитанная по́том одежда. Хоть влажная военная форма и снижала уровень испарения жидкости в организме, часы, проведённые в такой изнурительной жаре, не шли их отряду на пользу. Силы постепенно иссякали, начинала сказываться усталость — соответственно, это могло отразиться на выполнении задачи далеко не в лучшую сторону. — Положение хреновое, — прямо заявил ему капитан Прайс, как только Джон забился с ним рядом под тень одного из раскалённых валунов. — Настолько хреновое, что МакМиллан предложил мне дождаться тёмного времени суток и начать захват цели под покровом ночи. — Ночи? — нервно усмехнулся МакТавиш. — Когда температура опустится на восемь делений до тридцати градусов? Да у нас мозги раньше закипят… — он выразительно нахмурился, вероятно, обдумывая, насколько нелеп такой совет. — Считаешь, твой вариант лучше? — спокойно уточнил у него капитан. — Идея МакМиллана ведь не лишена смысла. Темнота будет нам на руку. — Разумеется. Но до неё ещё нужно дожить. За разговором офицеров внимательно следили остальные бойцы отряда. Ситуация складывалась так, что и в словах командира, и в возражениях лейтенанта была своя правда, поэтому всецело принять чью-либо сторону им представлялось затруднительным: у каждого имелись собственные соображения на этот счёт. – Всем, всем, всем. Внимание, — голос Рука чёткой и быстрой дробью рассыпался в сознании группы. — Вижу цель. Повторяю, вижу цель. Приём. — Аль-Асад? — резко выдохнул в динамик капитан, от напряжения закусив губы. — Бордовый берет, очки-авиаторы. Либо он, либо двойник. Приём. — Теперь уж точно ночи ждать нельзя, — пробормотал себе под нос Чучело и слизнул с уголка рта солёную каплю пота. — Рук, мы к тебе. Жди. Приём. — Принял. Всемером они двинулись вперёд, ни на секунду не переставая страховать друг друга. С позиции, выбранной Джоном для слежки, просматривалась бо́льшая часть заброшенной деревни, и, к счастью, смуглый мужчина, вышедший из полуразвалившегося дома, был виден как на ладони. — Неужели взаправду он? — громко шепнул Спиди, прильнув к прицелу винтовки. — Это мы выясним, как только сдерём с него очки, — то ли пообещал, то ли пригрозил Кемо, хищно оскалившись в улыбке. — Даже если двойник, то хоть на одну сволочь этих аль-Асадов меньше станет. Гарри Сандерсон, из-за дикой жары не в пример себе молчаливый, разлепил сухие потрескавшиеся губы: — На мне левый фланг. — Тогда я беру на себя правый, — мигом отозвался Чучело. — Озон, Кемо, — приказал капитан Прайс, — поможете им. Остальные выдвинутся к цели. Начнём по моему сигналу. Вы отвлечёте внимание первыми. Затем в бой вступим уже мы. Земля под животом и грудью Джона впивалась в тело мелкими камушками и увесистыми булыжниками. Он полз прямо по ним, потому что иного пути, позволяющего как можно дольше оставаться незамеченным, не было. В паре метрах справа и слева, чуть ли не зарываясь лицами в песок, двигались его товарищи по оружию. Кажется, Спиди глотнул пыли — рука вдруг резко взметнулась ко рту и плотно к нему прижалась, крупной дрожью зашлись плечи. Джозеф давился, захлёбывался кашлем, но стойко молчал, не издав ни единого звука. Капитан это заметил и дал ему возможность переждать приступ: тот закончился аккурат тогда, когда аль-Асад — или кто бы это ни был — вернулся обратно в один из домов. — Всем, всем, всем. Это Прайс. По моему сигналу. Приём. На Джона снизошло не чувство умиротворения, но нечто похожее: безмятежность в мыслях и ясность действий. Он не переживал, не боялся за собственную жизнь, хотя ощущал ответственность и то, что от него — впрочем, как от любого члена группы — может зависеть многое. Он был готов ко всему, даже к смерти, если того потребует долг. «А Саймон всегда хотел, чтобы ты возвращался к нему живым и невредимым», — прошептал внутренний голос. Однако при этой мысли МакТавиш скривился, гоня воспоминания прочь. Им не место там, где вот-вот должна пролиться кровь. Саймону здесь не место… Раздался сигнал к началу атаки, и сразу же с противоположных краёв поселения застрекотали очереди выпущенных из винтовок пуль. Завязался бой, сопровождаемый криками на незнакомом языке, звучание которого всегда было неприятно уху Джона. Он, стиснув зубы, упрямо прорывался вперёд, вглубь арабской деревни, прячась от смертоносных кусков свистящего в воздухе металла, бросаясь за каменные ограды, а иногда — внутрь домов, каждый раз не зная, есть ли там противник с нацеленным в грудь или голову автоматом. – Путь свободен! Мы с Кемо выдвигаемся к вам! Роуч доложил это то ли радостно, то ли удивлённо, то ли испытывая обе эмоции разом. Напряжение в его голосе выдавало сложность только что завершившейся перестрелки, но её скоротечность явно была для бойца неожиданностью. – У меня тут пронырливый гад попался, — по процеженному сквозь зубы ответу Чучела, радиомолчанию Озона и тишине с правой стороны деревни всем стало ясно, что товарищи выслеживают единственного оставшегося в живых на их фланге боевика, намереваясь уложить выстрелом, как только тот высунется из укрытия. — Но ему никуда не деться. Он сам себя загнал в ловушку. — Мы с Роучем начинаем захват цели. Спиди страхует. Приём. — Я почти рядом. В паре домов от вас, — под руками Джона хрустнула свёрнутая шея. Противник, уже смертельно раненный, выпустил ртом большой кровавый пузырь из простреленной насквозь груди и затих. — Зайду с севера. Приём. — Принято, — выдохнул Прайс. — Принято, — шепнул Джозеф Аллен, фиксируя направление, в котором на него может неожиданно выскочить МакТавиш. Джон перешагнул через труп и выглянул в окно, проверяя обстановку — вроде чисто. Неподалёку тишину, длившуюся пару минут, вновь потревожили выстрелы и крики. Из соседнего дома на подмогу бросился заросший бородой мужчина, заметил краем глаза тень, метнувшуюся сбоку, но среагировать не успел: первая очередь перехлестнула, перебила ему ноги, вторая — так уж получилось — прошила оседающее тело наискось, от левого бедра до правого плеча. Алая кровь брызнула на светлую полуразрушенную ограду. — Это я! — Соуп! — обрадовался Спиди так искренне, словно и не было между ними недопонимания несколько долгих месяцев. — Прайс с Роучем уже внутри! У меня пока всё чисто! — Ну ещё бы! — Джон сменил магазин в штурмовой винтовке, блеснув белыми зубами. — Ведь я только что защитил твой тыл! Раньше двусмысленность подобного высказывания привела бы Джозефа в стыдливую ярость, однако сейчас он лишь коротко рассмеялся, чуть хрипло из-за пыли и мелкого песка, оцарапавшего горло. — Это Соуп. Как меня слышно. Приём. — Слышно отлично, — ответил командир отряда. — Дуй к нам, пока Спиди охраняет периметр. Дружески хлопнув Аллена по плечу, Джон обогнул дом и, пригнувшись, вошёл в полутёмное помещение. Запах пота и сигарет витал в нём, забивая ноздри. На скрипучем стуле, наверняка оставшемся ещё от прежних владельцев, с руками, связанными сзади, сидел смуглый мужчина. Заслышав чужие шаги, он вскинул разбитую голову — кровь стекала по виску — и неприязненно уставился на вошедшего. Это был Халид аль-Асад. Очки-авиаторы и бордовый берет, правда, куда-то подевались, но это действительно был он. — С базой мы связались, — капитан Прайс, приблизившись к Джону, кивнул в сторону оконного проёма, где Роуч, зубами надорвав медицинский пакет, перевязывал окровавленную кисть Итана Гарднера. Кемо морщился и шипел, второй рукой придерживая радиостанцию. — Вертушка будет через двадцать минут. — Приказ же был устранить, — ничего не понимая, тихо шепнул Джон. — Почему аль-Асад всё ещё жив? — Смотри сюда. Узнаёшь? Нашли это в его нагрудном кармане. Командир сунул в руку МакТавиша сложенный вчетверо лист пожелтевшей бумаги. Арабского Джон, конечно, не знал, но острым взглядом сразу выцепил знакомую вязь хитросплетённых закорючек, которым письмо подписали. Одной такой было имя террориста на родном языке, другой — единственное слово. — Второй?! — изумлённо выдохнул лейтенант, и по тому, как пленник сузил глаза, стало понятно, что английский он как-никак понимает. — Второй Всадник?! — МакМиллан обязан с ним поговорить и вытрясти из него всё, что только можно… Соуп, вот она, зацепка, — капитан повёл головой в сторону террориста, — ниточка к Захаеву! Джон впервые видел Прайса таким… воодушевлённым, вдохновлённым и будто помолодевшим на пару лет всего за мгновение. По-видимому, то, что когда-то случилось в прошлом, всё же не давало капитану покоя долгие годы, терзало, засев глубоко внутри неразрешённой проблемой. — Босс, вертушка в пути, — доложил им Кемо, держа с пилотами связь. — Погода отличная, так что… Он осёкся и замолчал. Притихли все, как только стандартная мелодия телефонного звонка разнеслась по полутёмному помещению. Даже аль-Асад застыл, хотя до этого шевелил затёкшими вывернутыми назад плечами, пытаясь подтереть кровь, капавшую с подбородка вниз. — Это там, в столе… — дёрнулся Роуч, быстро определив, откуда доносится звук. — Я видел там ящик. — Контакт не подписан, — капитан бросил взгляд на экран, на лицо террориста со вспыхнувшими гневом глазами и обратно на экран. Потом, не раздумывая, нажал зелёную кнопку и включил громкую связь. Голос показался бойцам смутно знакомым, но именно Прайс с первых же произнесённых непонятных слов определил, кто находился по ту сторону. На пару с МакМилланом он знал этот тембр наизусть и часто слышал, когда его обладатель ещё значился живым. Не в состоянии скрыть изумление, мужчина резко обернулся к аль-Асаду, который почему-то молчал, не пытался воплем или криком сразу дать понять звонившему о своём бедственном положении. А дальше случилось непредвиденное… Невесть каким образом сумевший освободиться от пут, пленник могучим широким движением выпростал из-за спины руки. Верёвки, надрезанные чем-то острым, словно змеи упали на грязный пол. Выхватывая из-под себя стул, аль-Асад с силой размахнулся и ударил им капитана, сбивая с ног, второй рукой выдернул пистолет из кобуры противника и нацелился им в того, кого увидел. Потом зло зарычал, словно цепная собака, и спустил курок. Силой выстрела — практически в упор — Джона отшвырнуло назад. Первая пуля пробила плечо, вторая ушла куда-то мимо, третья угодила в бок. Боль была такой ошеломляющей и яркой, что попытка стиснуть зубы, в надежде её вытерпеть, с треском провалилась — он успел только чуть-чуть вдохнуть, прежде чем рот распахнулся в крике. Террорист, глядя на то, как падает солдат, хищно оскалился, а в следующую же секунду его самого прошило выстрелом капитана. Но уже наверняка. Прямо в голову. — Соуп! Блядь, нет!.. — Сандерсон бросился к товарищу, успев подхватить друга под затылок, не дать удариться всем телом об пол. — Джон, не смей отключаться!.. Джон, ты меня слышишь?! Кемо схватился за рацию и быстро защёлкал переключателями, вызывая пилотов на связь. Его голос, что-то тараторящий, в сознании МакТавиша плыл и струился подобно воде, то затихая, то вновь набирая силу. Слышался треск разрываемого медицинского пакета, чувствовались прикосновения рук и жгут, которым было жизненно необходимо остановить льющуюся кровь. — Пробита плечевая артерия! — Озон, склонившийся над Джоном, грубо отодвинул корпусом всех, кто мешал ему оказывать помощь. — Дыхание и сердцебиение?! — Есть! — ответил Роуч. — Но он бледнеет и, кажется, вот-вот потеряет сознание! Голос Сандерсона дрожал, как и его руки, пальцами которых Гарри гладил затылок раненного товарища. В отчаянии был весь отряд — они недавно уже потеряли одного лейтенанта и не могли вот так вот запросто дать погибнуть второму. — Давай, Мыльце, держись! — остервенело шептал Озон. Тот самый, что Джона на дух не переносил. — Не вздумай тут помереть! Сунув ладонь в индивидуальный пакет, Хью Ховелл выдернул ампулу с обезболивающим — доступным с недавних пор бойцам групп специального назначения наркотическим анальгетиком, спасающим солдат от болевого шока непосредственно на месте ранения. Раньше его можно было применять только в госпиталях или на военных базах. — Кемо, блядь, ну где там эти летуны?! — Ему срочно нужна операция! Пусть готовят медиков!.. — Джон! Джон! Ты меня слышишь?! Джон!.. — Здорово ему досталось… — МакТавиш, держись… — Держись, сынок… Голоса своих товарищей он уже плохо различал, путал, кому какой принадлежал и ощущал всё ближе и ближе подступающий к сердцу холод. Последней ясной мыслью Джона было желание ещё раз, хотя бы один единственный раз увидеть мальчишку. Пусть вот так, перед смертью, пусть не вживую, а лишь образ в голове, но увидеть… Какая-то странная судорога, чуть приподнявшая вверх уголки губ, прошла по измученному лицу. Было ли это реакцией на действие обезболивающего или нет, бойцы гадать не стали. Подхватив носилки с раненным, сооружённые из всего, что попалось им под руку, они бросились к ориентировочному месту приземления вертушки. Труп Халида аль-Асада, уже остывающий, капитан Прайс и Спиди грубо тащили следом.