Roads that don't end

Самое страшное проклятье вампира — это время. Оно утекает сквозь пальцы; ночь следует за ночью, но мертвецы, живущие лишь за счет чужой крови, не стареют, вынужденные наблюдать, как их любимые люди умирают. Наверное, Патрику не стоило жениться на Хане, зная, что она никогда не попросит сделать её вампиром. Она слишком любила солнце, дорожила каждым днем смертной жизни, чтобы ограничиться ночными бдениями. И слишком любила вкусно поесть, чтобы сменить чревоугодие на кровь. И ей нравилось наблюдать за изменениями во внешности. Хана не плакала из-за морщин, не переживала из-за седых прядей, что так завораживающе серебрились в светлых волосах. Она говорила, что каждая морщинка добавляет мудрости, а каждый седой волос напоминает, что её сердце билось, переживало, страдало и любило. Патрик обнимал её и спрашивал: неужели я заставляю тебя страдать? Хана улыбалась и ничего не отвечала. Она была дитя цветов, навечно родом из шестидесятых, но при этом — неколебимо уверенная, что нет ничего лучше, чем порядок вещей, заложенный высшими силами: взрослеть, мудреть, стареть и умирать. Патрик не смел переубеждать. Не смел настаивать; всё равно Хана стояла бы на своем, а ему осталось лишь смириться с её решением. Всегда смирялся, пусть её упорство и причиняло боль. Он бредет по городу, неоновые вывески моргают в темноте — алые, фиолетовые, синие вспышки. Клубы, бары, тату-салоны. Он помнит, как менялись эти улицы; время скользит, не задевая его. Патрик знает каждый закоулок и бар здесь, и каждый камень мостовой хранит его воспоминания. Торговый центр не выключает огни, даже когда закрыт, а Патрик помнит времена, когда на месте этого молла был кинотеатр, старенький и уютный, с вкуснейшим попкорном — ну, по крайней мере, так говорила его жена, сам-то он вкуса не чувствовал. Иногда они с Ханой выбирались на ночные сеансы, смотрели какие-нибудь ужастики и целовались, и, наверное, кто-то из редких посетителей косился, думая, что Патрик — альфонс или извращенец, любящий женщин постарше, но ему было плевать. Этот кинотеатр снесли в начале нулевых, чтобы дать дорогу новомодным магазинам со шмотками и косметикой. Патрик помнит, как в середине семидесятых вытащил Хану на концерт Led Zeppelin, и эти воспоминания оживают для него снова и снова. Он помнит, как она радовалась, обнимала его, подпевала песням, которые знала наизусть. За долгие годы жизни с Ханой у Патрика сохранилось множество моментов любви и нежности; он их нанизывал, как жемчужины, на нить памяти, а потом перебирал, лежа в постели в час рассвета, когда его время уже закончилось, а время людей ещё не началось. Потому что воспоминания — всё, что у него осталось. Ханы больше нет. Её нет уже двадцать лет, а Патрик всё выглядит юнцом, как и прежде. Его по-прежнему пытаются склеить юные девочки, не подозревая, что его сердце раз и навсегда было отдано Хане больше семидесяти лет назад. Он разгадывает их уловки, как подростки щелкают семечки — легко и непринужденно; люди давно перестали быть для него загадкой. Кроме Ханы. В её душе всегда оставались тайны, до самой смерти, и некоторые из них он так и не смог раскрыть. Патрик жалеет, что не может видеть сны. Быть может, Хана бы ему приснилась. Его смена в тату-салоне должна начаться через полчаса. Он добирается до салона, неспешно готовит рабочее место — у него есть один заказ на глубокую ночь, на три утра. Ничего особенного, однако часа два провозится придется, и вовсе не потому, что Патрик работает медленно. Просто его возможную скорость работы над татуировкой обычный человеческий организм не выдержит, а вампиры приходят к нему не так уж и часто. Вот и сегодня придёт человек. Заказ был нетривиальным, и Патрик согласился, подсчитав, что впритык до рассвета он всё равно не провозится. Патрик любил свою работу. Когда-то он делал татуировку Хане — такую, что отражала душу и её мироощущение. Такую, что выразила бы его любовь каждой линией. Ведь Хана обещала выйти за него замуж, если он сможет разгадать её сердце. Патрику понадобилось три года, чтобы наловчиться бить тату, а ещё два — чтобы придумать и понять, какой рисунок будет отражать нежную и чистую душу Ханы, её любовь к миру, который её не заслуживал. Такой же чистой и доброй она и осталась до самой смерти. Хорошо, что вампиры не плачут. Колокольчик над дверью звякает — нежданный посетитель заходит в салон, и Джейн, администратор, подскакивает в кресле; она задремала, зная, что к Патрику заглянут ещё не скоро.  — Доброй ночи, — мелодичный женский голос так сильно напоминает Патрику о Хане, что ему кажется, по его сердцу только что полоснули ножом, даром, что его сердце уже давно не бьется. — У вас есть сейчас свободный мастер? Патрику чудится, он слышит дыхание этой незнакомки, чувствует, как бьется её пульс, и что-то в нём странно переворачивается — абсолютно иррационально его откидывает на много лет назад, в первую встречу с Ханой. Тогда он тоже слышал её дыхание, и мир для него остановился. Но, разумеется, это просто воспоминания. Он ещё долго будет искать Хану в других женщинах, искать и не находить, всегда зная, что она, как и любое произведение искусства, неповторима. Джейн за своим администраторским столом явно давит зевок.  — Патрик! — зовет она. — У тебя же есть свободное время сейчас? Извините, — обращается она уже к девушке. — У нас есть бронь на три часа ночи, так что всё зависит от того, чего вы хотите? Консультация? Патрик натягивает на руки медицинские перчатки.  — Пока что я свободен, — отвечает он. — Пожалуйста, проходите! Судьба всё-таки большая шутница. На пороге появляется Хана, только юная, лет девятнадцати, и Патрик готов поверить в реинкарнацию. Девушка выглядит, как её двойник, вплоть до родинки над верхней губой, справа. У Патрика фантомно — ведь он давно не дышит — перехватывает в горле. Хана умерла много лет назад. Кто-нибудь, скажите Богу — или Дьяволу — что так поступать нельзя. Или всё-таки можно?.. Он выдавливает улыбку. — Присаживайтесь. И ему кажется, в ушах звучит мелодичный смех его любимой жены.