Better Than You

Ви валялся на кровати, страдая от головной боли после пьянки с Евродином и, в пику игнорирующему его Джонни, думал о Джонни. То, что Сильверхенд опять набухался и свалил, оставляя Ви с радостями похмелья, было нихуя не в новинку, и не обидно даже. Сейчас Ви хотя бы не блевал и неплохо помнил происходящее – будто смотрел фильм, парализованный, связанный по рукам и ногам, но способный видеть и понимать. Евродин, наставляющий на него пистолет и требующий «а ты давай, продолжай играть» – просто ха ха ха. А потом Сильверхенду прилетела оплеуха – и Ви, что уж, позлорадствовал. Играть же было… играть было круто. Ви понятия не имел, что делает, не успевал фиксировать движения собственных пальцев, но из-под струн вырывались звуки Never Fade Away, так, как ее играл Сильверхенд и никто другой, и чувствовать оживающую в своих руках гитару, драйв и огонь, рождаемый музыкой, было охуенно. Лучше, чем алкоголь. Сравнимо с адреналиновым экстазом, когда Ви в пылу боя разносил головы мусорщикам, и понимал, что вывозит, шел побеждать и побеждал – вот как это было. Пока Керри и Джонни пьянствовали, предаваясь воспоминаниям, на огромном проекторе крутились старые записи Самурая – но Ви слукавил бы, если бы сказал, что видит их в первый раз. Не так давно, закинувшись блокаторами, он нашел, кажется, все видео с Сильверхендом, что могла предложить сеть. На что бы еще тратить ночи наемнику, когда днем ему регулярно бьют морду, он бьет морды в ответ, кроме того его преследует навязчивая головная боль и сбоит оптика от биочипа – самое разумное, что стоило делать – выспаться, разумеется. Однако Ви тупо смотрел записи с Сильверхендом, как пятнадцатилетняя девчонка, которой, кроме как фолловить звезд, заняться больше нечем. Зато он увидел его с обнаженным торсом, когда в пылу концерта Джонни сорвал с себя майку, швырнув предмет гардероба на растерзание толпы. Ви отстраненно подумал, что если Джонни не желает или не может раздеться перед ним – что ж, он созерцал Сильверхенда и без его дурацкого на то соизволения, нехуй быть публичной личностью. А потом Ви пялился, и пялился, и пялился. У Джонни был, разумеется, охуенный пресс, природная пластичность и естественность движений – его хотелось, блять, облизать. На сцене он держался как король, но что в нем подкупало – ни грамма наигранности. Ви полагал, все селебрити – они играют. Держат образ. Сильверхенд же… Ви начал с запозданием въезжать, что вся его показательная небрежность – не тупой выебон, как казалось вначале. Джонни такой и есть. Каждой своей позой и жестом являющий произведение искусства. Как там, красота не умрет никогда? Нет, это становилось уж слишком сопливо. Ви недавно в порядке подъеба вякнул Джонни: «Соррян, я не твоя визжащая фанатка», – но именно таковой себя в последнее время и ощущал. Короче, ту запись с обнаженным Джонни на сцене он засмотрел до дыр. И ему казалось, что Сильверхенд с голым торсом, надрывно хрипящий в микрофон, возбуждает больше, чем откровенная порнуха. Его взгляды, бросаемые в толпу, были дикими, полными превосходства и какого-то высшего знания. Может, Сильверхенд был обдолбан или под стимуляторами, но выглядел он, словно ощущал себя богом – и это ощущение передавалось всем, обрушиваясь шквалом музыки выкладывающихся на полную Самураев. Керри, кстати, по мнению Ви, был ебланом, но ебланом другого толка, чем первый фронтмен. Вечный ребенок, постоянно вляпывающийся в неприятности, и не особо осознающий, че за хуйню он творит. Человек-проблема – в то время, как Сильверхенд являлся и генератором беспросветного пиздеца, и мастером этот пиздец разгребать. Керри мог делать музло, и, в частности, он стал успешным продуктом шоу-бизнеса, – но зажигать и поднимать на баррикады у Евродина кишка была бы тонка. Творец, а не борец – или как там. Керри Евродин – детский сад, раз уж на то пошло. Джонни Сильверхенд – пиздец как серьезно. И теперь, пока Джонни свалил после пьянки со старым другом и не отсвечивал, Ви думал о Сильверхенде и думал. Потому что Джонни очевидно и намеренно его избегал – насколько это было вообще возможно, находясь в одном теле. Прикрыв глаза, раскинувшись на кровати, понимая, что Сильверхенд едва ли присоединится, Ви позволил себе представлять. Как ему хотелось бы ощутить на себе вес чужого тела, снова пережить огонь и страсть поцелуев с Джонни, раздвинуть ноги и позволить ебать себя грубо и сильно – Ви почему-то хотелось, чтоб Джонни драл его как суку, он испытывал непоборимую потребность подчиниться звериному напору, вихрю ярости и превосходства, который являл собой Сильверхенд. Приспустив штаны, Ви дрочил и представлял, как Джонни нагнул бы его над этим столом возле голоэкрана, как держал бы за шею, не давая трепыхаться, вжимая лицом в гладкую поверхность, и как его член поршнем входил бы в Ви часто-часто, с пошлыми влажными шлепками плоти о плоть, и в воздухе витал бы запах спермы, пота, металла и сигарет – Ви казалось, что от Джонни должно ярко пахнуть нагретым на солнце металлом. А потом Джонни перевернул бы его, уложив спиной на стол, закинув ноги себе на плечи, и Ви видел бы его лицо, хищный разрез глаз, горящий животным голодом взгляд, разметавшиеся длинные волосы, и как жетоны на шее били бы Джонни по груди от каждого толчка, и всю его мощную грудь, поджарый пресс с четкими кубиками, на который он тайком пялился на видео… Возможно, придерживая одной рукой ногу Ви у себя на плече, другой Джонни время от времени подносил бы к губам сигарету – с него сталось бы… Когда Ви кончил, пялясь в потолок, еще витая в посторгазменном ступоре, он не особо ожидал появления предмета своих больных фантазий. Или же, наоборот, подсознательно дрочил, ярко и откровенно вызывая картинки в воображении, надеясь на хоть какую-то реакцию конструкта? – Это пиздецки тупая и прямолинейная провокация, – сказал Джонни, материализовавшись у окна, когда Ви уже отчаялся его увидеть. – Ты же отказываешься ко мне присоединиться, обхожусь, как придется, – хрипловато, все еще пытаясь выровнять дыхание, ответил Ви, даже не испытывая особого стыда. Что ж, он перешел из стадии «только бы Джонни не узнал, что я о нем думаю» в стадию «покажу Джонни все, что я о нем думаю» – лишь бы разбить игнор конструкта. Пусть лучше бесится. Джонни отлично продемонстрировал свое отношение, съездив Ви по морде – и что ему теперь оставалось? Отрицать – бессмысленно и бесполезно, замять тему, сохранив дружеский нейтралитет – оптимальный вариант, но Ви закусил удила, злясь и обижаясь – действительно, какая-то подростковая, беспомощная провокация. Джонни на него не смотрел, отвернулся, скрестив руки на груди, в сторону того самого стола, который фигурировал в фантазиях Ви. – Я не собираюсь это комментировать, – вздохнул Джонни, потирая переносицу над очками, а потом вдруг перенесся в вихре пиксельных помех к Ви, нависая над ним с высоты своего роста, и, наклоняясь, сердито рявкнул в лицо: – Тебя хоть раз в жопу ебли? С чего ты взял, что тебе понравится, хуев фантазер? Ты, похоже, охренеть как тащишься от моего образа и внешности, чем дальше, тем хуже, но это совершенно не значит, что если бы я тебя выдрал, как ты тут себе напредставлял, тебе было бы так уж хорошо. Уполз бы на дрожащих ногах, скуля и зарекаясь так делать, пидорас, блять, новоявленный, – и Сильверхенд отвесил ему несильную затрещину по голове, снова тут же переносясь на безопасную дистанцию и, вроде бы, успокаиваясь. Ви возмущенно задохнулся. Он действительно, конечно… Плохо представлял, что будет испытывать, просто привычно надрачивая себе, но желание отдаться Джонни и подчиниться Джонни мучило его так сильно, что Ви, кажется, просто не могло бы не понравиться. Наверное стоит… Ну… Попробовать трахнуть себя пальцами в следующий раз – как это вообще делается? – Да еб твою мать, я не то имел в виду! – выматерился Джонни с жаром и рванулся в глубь квартиры, зарядив ногой по столику – разумеется, безуспешно, его ботинок прошел сквозь, зарябив полосами. – Не смей этого делать, придурок, я с ума сойду в твоем теле, за что ты надо мной так издеваешься, Ви? – Джонни метался возле оружейной, пытаясь пинать стены, и выглядел невменяемо. Ви стало стыдно и уже привычно больно. Он не рассматривал свои действия как попытку мучить Сильверхенда. Выбесить – да. Но если конструкту настолько отвратительно, что он приравнивает это к издевательствам… Ви стоило прекратить. Джонни и так вынужден был делить с ним все: ощущения, события, круг общения, мысли. Заставлять его наблюдать картины их общего секса, которого Джонни не желал, и еще возбуждаться от этого – было действительно слишком. Ви поступал как тупой еблан, которым Джонни его окрестил, не в состоянии достойно принять отказ. Живут же люди, у которых случилась безответная любовь. Живут же? – Прости, Джонни, – тихо сказал Ви, заправляя член в штаны, чем нарушил трагичность момента. – Это было тупо. Я не… не стану так больше делать. Прежде, чем ты скажешь, что я тупой еблан – я тупой еблан, – он уставился в потолок, часто моргая, черт знает почему – не реветь же он здесь собрался. – Тормоз ты, – ворчливо отозвался Джонни, отираясь у вешалки с куртками. – В прямом смысле тормоз, хорош проебывать время. Пойдем искать Нэнси, а то ее расчленят в Тотентанце под звуки той блевоты, что они называют музыкой. Шевелись, пацан, шевелись. «Самурай» – та еще проблемная кучка психов, увидишь. Когда Ви, резко подорвавшись – потому что Джонни прав же, ну, Нэнси! – когда Ви принял душ, собрался и гремел ключами на входе, Джонни негромко фыркнул из глубины квартиры, уже намереваясь развоплотиться и последовать за ним: – А курить во время секса я бы не стал, что за бред. Ну, разве что если хотел бы выебнуться, или смеха ради. Не с тобой. *** Ви смотрел на залитый бетоном бассейн, небрежно развалившегося в шезлонге Керри, Денни, разъяренно размахивающую золотой битой, и с трудом сдерживал рвущийся наружу смех. В смысле, блять, серьезно? Бетономешалка, проломившая забор, застывшая в темноте над бассейном серой громоздкой тушей, придавала некий вид завершенности этой сцене феерического пиздеца. Ви хотелось упереться руками в колени, продышаться – и ржать, ржать, ржать. Он, конечно, представлял, что рок-группы обретаются в атмосфере трэша и угара, но ситуация была скорее абсурдной, чем знаковой. В последний раз Ви ловил это ощущение – «какого хуя вообще блять происходит?!» – когда Джонни, вместо того, чтоб поговорить в Посмертии с Бестией, отправился в алкотрип по Найт-Сити, и Ви, продираясь сквозь дурман таблеток, обнаруживал себя то в кресле кольщика, то в перевернутой горящей тачке со стриптизершей. Ладно, теперь пиздец не столь глобален (с чем не согласилась бы Денни), и можно было от души поржать. – Весело тебе, мудила? – добродушно улыбнулся Керри, уловив потуги Ви держать себя в руках. – Лучше беги, потому что если ты сейчас засмеешься, Денни закатает в бетон и тебя. Ви поднял руки в примирительном жесте, начиная пятиться в сторону бреши в заборе. Почему-то заставить себя склеить серьезное ебало он не мог – лучше сбежать и отсмеяться. Это было уже почти истерикой. – Нэнси, держи меня в курсе, – еще смог он стрельнуть пальцем в репортершу, показывая, что ждет от нее звонка, прощально махнул всем присутствующим рукой и поспешил убраться. Потом, привалившись к забору и съезжая по нему спиной, Ви ржал так, что сводило живот, и он рисковал задохнуться. В уголках глаз скапливались слезы, Ви размазывал их по лицу, всхлипывал и снова ржал. Джонни, оставшийся сидеть рядом с Евродином на шезлонге, материализовался внезапно, склонился рядом и сочувственно похлопал его по плечу. За стеклами авиаторов Ви не видел: тому хоть чуточку смешно, или Сильверхенд продолжает светить невозмутимым еблетом. – Окей, весельчак, это было шоу хуевых ситуаций, но ты все же необоснованно бурно реагируешь. Хорош, Ви, – Джонни обхватил его за подбородок ладонью и чуть встряхнул, отчего у Ви клацнула челюсть, он подавился смехом и тут же успокоился – словно тумблер щелкнул внутри головы. – Да все норм, Джонни, – выдавил Ви сорвавшимся от смеха голосом, наслаждаясь прикосновением. – Просто все время творится какая-то хуйня. И если в моей жизни вся хуйня смертельно опасная – эта хуйня, скорее, забавненькая. Ты прав, «Самурай» – кучка оторванных психов. Но, знаешь, в хорошем смысле, а не как, допустим, Мальстремовцы. У вас такое часто происходило? – Честно говоря, – Джонни закатил глаза, – постоянно. Ви снова рассмеялся, весело и легко, с каким-то ощущением предстоящего взлета. Наверное, это и есть рок. *** Что такое настоящий рок – Ви узнал в день концерта. Он закинулся таблетками в толчке клуба, отошел на второй план, нырнул в вязкую пучину действия псевдоэндотризина, но ничто не могло до конца заглушить ощущение драйва, всесилия и экстаза, которые обрушились на него на сцене. Джонни был в своей стихии. Джонни делал то, от чего тащился, и что получалось у него так же легко и естественно, как дышать. Толпа под ногами бесновалась, и Ви казалось, что он физически ощущает волны энергии, бьющие от орущих слова песни в унисон людей. Это было гипнотически – то, что все они смотрят на него. То, что раскачиваются в такт воя струн, то, что подхватывают строчки, срывающиеся с его губ. Ви являлся по натуре одиночкой, и ни разу не сталкивался с обожанием толпы. Это опьяняло. Горячило кровь куда больше, чем когда его узнавали в Посмертии. Басы ревели, софиты и прожекторы били в глаза, выхватывали из толпы возбужденные лица, в воздухе витал дым, и пары алкоголя, и какой-то общий коллективный вой, раздававшийся в такт биению его сердца – их с Джонни сердца. Самого Ви охватили веселая ярость и нервное возбуждение. Казалось, он способен на все. И что такое ебанная Арасака, биочип, войны кочевников, беспредел на улицах, Черный Заслон – ему все по плечу, он разъебал бы их всех, потому что кто-то должен, потому что эти люди у его ног в едином порыве готовы признать его своим мессией, воздеть на руки и нести, провозглашая слово его. Не то чтобы он сам был о себе такого мнения, скорее наоборот, но энергетика толпы и музыки, поющих под пальцами струн – она даровала божественную силу. На сцене он был не собой – он был воплощением искусства и идеалов, которые этим актом искусства провозглашал. Ему всегда нужно было бороться, даже здесь, сейчас, и всю свою ярость и ненависть он изливал в песнях, надеясь заразить ими других, как светоч справедливости, единственного верного мнения, как ебанный вирус. Пока Керри скакал посреди сцены, сделав перерыв в лабании и просто мотая башкой, Джонни, выставив вперед колено, поудобнее перехватив инструмент кибернетической рукой, ебанул соло. Гитара выла и хрипела в такт беснованию его сердца. Звук улетал в клуб, в уши людей, в души людей, в небо – звук пробирал все тело Ви жаркой вибрацией. У него разве что пар из ушей не валил от возбуждения – но возбуждала Джонни, как он смутно ощутил, не собственная охуенность, а действо, что он вершил, почти катарсис, осознание, что он творит нечто, что выше, шире, больше, глобальнее его. Джонни Сильвехенд тащился не от себя, а от того, на что он способен. Потом он естественно и привычно обнимал рукой микрофон, пел хрипло и надрывно, иногда касаясь сетки губами, и Ви поражался звукам собственного голоса, который был и его и не его одновременно, и он даже не представлял, что может извлекать из своих голосовых связок такие тональности. И вой, и крик, и призыв, надломленность в чем-то, и в то же время силу. Неизвестно, что чувствуют, кривляясь на сцене под фанеру, попсовые певички – но точно не это. Нет музыки пизже рока, и Джонни – пророк его. И Ви уверовал. В драйв, огонь, вечный поиск и движение, в водопады звука, сдирающие всю шелуху с души до костей. Свет, изломанные волны потных тел, крики вразнобой, вторящий ему Керри рядом на сцене – знакомо, естественно, как много лет назад. Они срались иногда до умопомрачения, но на сцене – каждый понимал, что делает другой, и как сплавить это в феерию формы и смысла. На сцене разногласия канули в небытие, чтоб вспыхнуть за кулисами с новой силой. Джонни пел, горел, являл миру свою справедливость, свою бескомпромиссность, болел их болями, ненавидел их, каждого, – а они все визжали. Все они любили Джонни Сильверхенда. Ви казалось, что это лучшая ночь в его жизни. Даже знание того, что ты способен убивать людей, что ты сильнее свор противников, науськанных на тебя – не накрывало такими волнами экстаза, как знание, что ты можешь людей за собой увлечь. Что тебя превозносит толпа. Это было охуенно. Быть Джонни Сильверхендом на сцене. Быть Джонни Сильверхендом – фронтменом Самурая. И то, что казалось Ви крутостью раньше – теперь как-то переставало иметь значение, уступив место крутости такой, которой ему никогда не достичь. Потому что в искусстве и творчестве Ви был по-прежнему – «тупым ебланом»(с). Когда концерт закончился, и он, тяжело дыша, все еще горя и плавясь, шагнул со сцены к бару – это было как спуститься с небес в мир простых смертных. Джонни взял виски, выпил залпом и попытался выровнять дыхание. Унять зуд под кожей, требующий дальше кутить и творить хуйню – запал, который игра перед публикой лишь разжигала. Рядом приземлился Керри, тоже встрепанный, довольный, но не из ряда вон – для него выступления давно стали рутиной, и, как знал Джонни, он в них вкладывал с одной стороны гораздо меньше, с другой стороны гораздо больше, чем Сильверхенд – меньше ярости и огня, больше стремления выдать благодарным зрителям идеальное произведение искусства. Для Керри рок был скорее лишь формой, а не смыслом. Они базарили, расслабленные и довольные – так привычно, делясь ощущениями, типа «вроде ничего сверхъестественного не слабали, а все равно было охуенно, как в старые добрые, да?» – Да, Керри, да, как в старые добрые, – озвучивал Джонни их двойным с Ви вибрирующим голосом, добродушно ухмыляясь. Что-то, связанное с Евродином, неуловимо тревожило Ви, если взглянуть на все его слова и поступки – но Ви не был способен на внятный анализ, пребывая в полуанабиозе на задворках чужого сознания. Короче, Джонни перетер с Керри, и Ви чувствовал его подавляемое желание повиснуть у Кера на плече, заказать шотов побольше, накидаться вместе в синие щи и наворотить какой-нибудь такой хуйни, что на следующий день Нэнси, применив все свое новое репортерское влияние, будет вытаскивать их из обезьянника, матерясь и причитая – ну, как обычно и заканчивались афтерпати концертов Самурая. Джонни, однако, заставлял себя помнить, что он сегодня временный пассажир. Накатив пару бокалов и отдав Керри гитару, искренне сказав, что без него он играть бы не стал, все еще чувствуя себя в своей стихии, возбужденным и опасным, Сильверхенд на секунду подвис – Ви даже улавливал отголоски мыслей, смятение, что все может закончиться еще, блять, хуже, чем с Бестией, а потом Джонни, хлопнув Керри по спине, поднялся, пластично лавируя среди людей полупьяной походкой, выплыл из зала, зашел в толчок, достал таблетки – и Ви с радостным предвкушением ожидал возвращение в свое тело, потому что он хотел бы увидеть Джонни рядом, прямо сейчас, разгоряченного после концерта, дышащего смогом и жаром – но когда ублюдочный сукин сын проглотил таблетки – Ви с запозданием осознал, что это вторая доза псевдоэндотризина! Его под собственный никому не слышный яростный вопль зашвырнуло так глубоко в подсознание, что первое время он едва ли чувствовал себя – просто отключился. И когда Ви постепенно выплыл в реальность, смутно, все еще подавляемый, едва различая, где он и что – то с удивлением обнаружил, что Джонни не съебал тусить по клубам, жечь напалмом корпоратов, или что там могло прийти в его протекающую башку – Джонни входил в их квартиру, прихлебывая виски из горла зажатой в руке бутылки. Ви улавливал мысли и стремления Сильверхенда с огромным трудом, и все еще был слишком далеко, плавая в небытие под действием таблеток – он чувствовал, что Джонни по-прежнему возбужден, преполнен силой и огнем, что, вроде, считает, что если в таком состоянии передать управление телом Ви – у того сорвет башню похлеще прошлого раза, и что Джонни намерен от этого состояния избавиться. Ви снова затянуло в бессознанку, он не понимал, сколько прошло времени, но назад его вернуло то, что Джонни решил передернуть. Пользуясь его, сука, телом, заглушив самого Ви до состояния полной отключки! Ви было почти хуже, чем когда Джонни кувыркался с Бестией – его чувства глушило сильнее, он так мало, так слабо ощущал и воспринимал то, что делал Сильверхенд – а хотелось ближе, ярче, полней. Он туманно наблюдал, что Джонни ввалился в ванную, скинул с себя футболку, уронил к щиколоткам штаны и белье, оставаясь обнаженным, уперся руками в края раковины, как часто делал Ви, пристально уставился в зеркало – и Ви настиг некий диссонанс, потому что из зеркала на него смотрело собственное лицо – а он-то хотел видеть Джонни! Однако Джонни смотрел в глаза его отражению плавящим хищным взглядом, скользил по телу руками, огладил шероховатыми подушечками больших пальцев соски, провел широко всей ладонью по мышцам живота, спускаясь вниз, обхватил член, хрипло тихо простонав сквозь зубы, и выплеснул наконец всю сжигавшую его этой ночью страсть и тоску в яростной резкой дрочке. Ви, и так едва пребывавшего в сознании, тут же смело неудержимой волной. Он не мог улавливать мысли Сильверхенда и действительность – а так хотелось! Только видел собственные глаза в отражении, свою напряженную челюсть, удовольствие на лице, выражение которого было чуть более хищным, чем Ви привык у себя наблюдать. Его штормило на волнах блаженства, Джонни двигал рукой часто и сильно, будто желал побыстрее достигнуть разрядки, был не в силах переживать все это долго, не хотел давать себе поблажек, позволить слабину – тут Ви опять утек из чужих мыслей, ощущая только движения, и то, как Джонни прохладной кибернетической рукой поглаживает его грудь, снова дразнит пальцами соски, наблюдает в зеркало, как его пальцы – пальцы Ви – скользят по молодому – чужому – мускулистому телу. И Джонни действительно довел себя до грани быстро – быстрее, чем смог бы Ви, так он тоже не умел – сильная короткая дрочка, правильными движениями выбивающая скорый оргазм – и, прижавшись лбом к зеркалу, Джонни кончил, глядя в светлые глаза Ви – своего отражения, и Ви прошибло, скрутило, унесло – вырубило на волне удовольствия – такого с ним еще не бывало, ебучий псевдоэндотризин. *** – Ну какая же ты сука, Джонни, – пожаловался Ви, приходя в сознание и созерцая потолок кровати-ниши. Голова почти не болела, но чувствовал он себя пришибленно. И все еще пьяно – сказался вылаканный Сильверхендом за вечер вискарь. – И все-то тебе не так, принцесса, – конструкт нарисовался в другой части комнаты, усевшись на диван под голоэкраном, закинув ноги на стол и делая вид, что сосредоточен на выпуске новостей. – Доставил домой в лучшем виде, умыл, спать уложил, вообще не вижу причин, чего ты говнишься. – Ты, блять, – Ви приподнялся, свесил ноги с кровати, уперся руками в колени, борясь с головокружением. – Что за вторая доза? Было так впадлу оставлять меня со стояком? Я рад, что ты захотел подрочить в одиночестве, Джонни, понимаю, это твой феерический вечер, и на сцене ты господь бог, и ты хотел его закончить с огоньком – но это, мать твою, все еще мое тело! – Остынь, Ви, – Сильверхенд чуть отвернул голову от экрана, теперь глядя в панорамное окно. – Ты, м-м… Немного… Слишком бурно прореагировал в прошлый раз, когда тебе досталось мое возбуждение от встречи с Бестией – я всего лишь избавил нас… от повторения подобной неловкой ситуации. – Неловкой, блять?! – Ви схватил свой ботинок, стоявший у кровати – то есть ботинок Сильверхенда, который он теперь таскал – и швырнул в Джонни. Ботинок пролетел сквозь голову конструкта, и тот искренне заржал, откинувшись на спинку дивана, и показал Ви средний палец. – О, то есть тебя это настолько доебало?! Тебе даже неловко?! Вертишься, как уж на сковородке, чтоб избежать моего навязчивого фанатизма? – Ви вскочил, зло прошелся у окна, пытаясь попасть-таки в поле зрения игнорящего его Джонни, разом вспомнил все события вечера и зло выпалил, внезапно сообразив, что не давало ему покоя: – А как насчет Керри?! – Че Керри? – Джонни потряс головой, искренне, кажется, потеряв нить рассуждений, и даже небрежно приспустил авиаторы пальцем на кончик носа, чтоб кинуть на Ви поверх очков недоумевающий веселый подъебистый взгляд. – Да он же тобой одержим! – рявкнул Ви. В голове словно сломался заслон, и воспоминания понеслись шквалом, позволяя пережить события, пока телом рулил Сильверхенд, уже более осознанно: – «Джонни, да я пятьдесят лет ждал, что ты вернешься», «хочу доказать Джонни, что я не хуже его», и депрессия отступила, и вдохновение появилось, «как будто пятьдесят лет спал, а теперь проснулся» – ты тут исходишь на говно из-за того, что я схожу по тебе с ума – но не было ли чего такого между тобой и Керри, а, Джонни? Ви вел себя, как «тупой еблан» в квадрате, нет, в кубе, и был сам себе отвратителен, но его внезапно затопила жгучая ревность – Ви это чувство было в новинку, он по-прежнему не вывозил, не умел справляться. Если Бестия и Альт, хер с ними, вызывали в Ви восхищение, и он Джонни как бы понимал – то внезапное озарение, что у Джонни могло быть что-то с другим мужиком, а от Ви он носится, как чумной, демонстрируя свою исключительную гетеросексуальность… Ревность к другому мужчине прожгла Ви каленым железом где-то в области солнечного сплетения – и это было гораздо острее и болезненнее, чем его терзания из-за беготни Джонни за Бестией. Кроме того, у Ви даже перед глазами побелело от ослепительной ярости за все это… лицемерие и наебалово чистой воды. Но Джонни, надо отдать ему должное, казался прихуевшим. Даже хохотнул ошарашенно. – Ви, я тебя случайно головой не долбанул во время концерта? Че ты блять несешь? Кер? Да мы же… Просто вечно выебывались, кто из нас круче, нам было тесно на одной сцене, и его до сих пор это ебет – мирового признания мало, нужно убедиться, что он не хуже меня. Соревновательный азарт, или че там? Короче, он не в том смысле. Не выдумывай хуйни, – и Джонни, упершись руками в колени, искренне заржал. – Нет, ты… – Ви ощущал себя ищейкой, учуявшей в другом неперебиваемый аромат собственной болезни. – Ты не понимаешь, он… Мне показалось… Какие-то намеки, взгляды, неуловимый флирт – как будто Евродин вполне ходок по мужикам. – Опа, у тебя еще и гей-радар заработал? – Джонни ржал все сильнее, почти сгибаясь в пароксизме хохота, ему было, блять, весело. – Слушай, я не держал над Керри свечку, и мне глубоко однохуйственно, с кем он делит постель. И это вообще тут ни при чем. Просто Кер трепетная творческая личность, знаешь, со всеми этими заебами: он выдает что-то охуенное, через пять минут ему начинает казаться, что это редкостное говно, он порывается жечь рукописи и провозглашать себя бездарью, потом снова ловит звезду, тащась от собственной гениальности – и эти, блять, всплески эмоциональной нестабильности происходят с завидной частотой. Ему важно признание, и важно чувствовать, что он может вырваться из моей тени, что он – невъебенно самостоятельный творец. Это, типа… – Джонни снял авиаторы, потер переносицу – и взгляд у него был растерянный: – Это не из сферы ебли, а из сферы искусства, ты не въезжаешь просто… – О да, конечно, я не въезжаю ни во что, что касается вашего охуенного, непостижимого искусства! – заорал Ви, как потерпевший, и застыл, охуевая от себя. Нет, правда, он никогда так раньше… Ви заморгал. И это, на его взгляд, даже не являлось влиянием личности Джонни – Джонни был агрессором, а не истеричкой, еб его мать! – Прости, Джонни, – вякнул Ви, выдыхая. – Совсем нервы ни к черту стали, – он нервно пересек квартиру по направлению к вешалке, намереваясь схватить куртку и свалить от Джонни во двор, на этажи – проветриться и закурить. Потом вспомнил, что не может свалить от Джонни. – А знаешь, вообще, – Ви развернулся у двери, выуживая из кармана пачку и зажимая губами сигарету. – Спасибо тебе, серьезно. Жизнь нужна для того, чтоб однажды слабать в переполненном клубе в составе Самурая A Like Supreme. Это было охуенно. Вы творите неебическое, выносящее рассудок волшебство. Шаманство какое-то. Первобытные пляски в трансе на костях. Хоть я, что уж, не умею объяснять красиво.