///
Раны заживали плохо. Боль и кровь стали ежедневным напоминанием Ло Бинхэ о дне, когда он, растерянный и испуганный, пришел в себя. Не то чтобы он вообще мог забыть о произошедшем. Даже если бы очень хотел — все равно не смог. Сегодня павильон Синьсю пускай и пребывал в относительном порядке, первое время он выглядел донельзя убитым: кровавые брызги, отвратительный запах, испещренные царапинами стены и невозможный хаос. Создавалось впечатление, словно там, за дверьми держали подбитого дикого зверя, будто он буйствовал там до тех пор, пока смерть не усмирила его гнев. Но Ло Бинхэ был жив. Стало быть, рассудок потерял не он. По пробуждению Ло Бинхэ со страхом осознал, что Шэнь Цзю выглядел не намного лучше, чем он сам. То ли от беспокойства, то ли от тихой ярости, но вид у него был устрашающий: измученный, бледный, болезненный. Бинхэ без слов понял, что этот человек — самый лучший в мире — делился с ним духовными силами и постелью. Сначала, когда Бинхэ открыл глаза, они немного слезились, внутри было пусто. Он не понимал, что происходит, где находится и почему так больно. Во рту было сухо, в груди невыносимо жгло. И страшно, страшно, страшно... Он не переставал надеяться, что это кошмар. Он просто очень похож на правду, очень... Ло Бинхэ казалось, будто все это время он был с реальностью порознь. Будто его взяли и без предупреждения выдернули из жизни, насильно заставили молчать, спрятали... Потом пришла вина и Ло Бинхэ захлестнуло новой волной боли. Она была столь разрушительной и беспощадной, что несмотря на разбитость и общую скованность, как физическую, так и моральную, он беззвучно шевелил обескровленными губами, пытался извиниться. Шэнь Цзю был небожителем: строг и непреклонен, но справедлив. В жизни Ло Бинхэ он все еще самое светлое пятно, затмевающее своим блеском безликую чернь вокруг. Шэнь Цзю не был идеальным и, за проведенное с ним бок о бок время, Ло Бинхэ, наконец, осознал это и, не колебаясь, принял. Полностью. Назвать этого человека чистым и праведным язык не поворачивался. Все же Шэнь Цзю, с какой стороны не посмотри, был плохим: чтобы выжить, он отберет последний кусок рисовой лепешки у нуждающегося. И если кто-то поставит его существование, жалкое и тяжелое, под угрозу, его рука не дрогнет, когда он решит перерезать ему глотку. Шэнь Цзю был, несомненно, плох. Каждый, кто смотрел на него, смотрел с презрением. Его не пытались узнать лучше, потому что все знали — увиденное их не впечатлит. Их отпугивал запах гнили и брошенная на красивое лицо черная тень. Но Ло Бинхэ был другим. Ло Бинхэ тоже боялся, но не Шэнь Цзю. Лишь переживал, что не справится, если тот отвернется от него. Он не видел в нем пустую оболочку, его взгляд был устремлен на несчастного и никем непонятого ребенка. Быть может, он ошибается — мягкосердечность никогда не приводило ни к чему хорошему, но... Он сам никак от него не отличался. Он тоже ненужный, бесполезный и отвергнутый всеми на свете людьми. А еще он нечестный. Все ждет чего-то, чего никогда не было с самого начала. В этом Шэнь Цзю навсегда останется лучше него. Он не скрывал, что у него ничего нет, делал, как вздумается. Не обманывая себя, он не пытался одурачить и других. Возможно, он лгал людям, носил маски, но никогда не обещал больше, чем мог дать. И Ло Бинхэ восхищался. Шэнь Цзю был холодным и грубым. В отличие от него самого, глупые проявления привязанности и внезапные приливы нежности его не прельщали. Однако он ни разу его не отталкивал. Ло Бинхэ готов поклясться, что это лучшее, что он мог бы ему дать сейчас. В моменты объятий, когда он изо всех сил стискивал узкую талию Шэнь Цзю, его тянуло бесконтрольно улыбаться. Точно также, когда он делился с ним Ци, или наоборот, его нутро затапливало теплом. Благодарность, забота и радость кружили голову. Ло Бинхэ иногда думал, что пускай Шэнь Цзю будет нечего ему предложить, он сможет с ним поделиться сам. Ло Бинхэ было достаточно знать, что этот человек, пусть и смотрел на него с деланным раздражением, если и отберет последний кусок пищи у кого-то, то сделает это и для него. Ему хватало с головой хрупкого доверия, которым Шэнь Цзю успел к нему проникнуться, хватало его странной заботы... По крайней мере, так было вот уже три с небольшим года. Ло Бинхэ не знал, что именно заставило их отношения измениться. Возможно, тот злополучный день, когда Шэнь Цзю обнаружил его на полу звездного павильона. Он чувствовал, что отдалился. Шэнь Цзю почему-то не верил ему и это...не могло не задевать. Было больно и обидно, но несмотря на его потуги доказать, его все не воспринимали всерьез, и он прекратил попытки. Эта боль...она мелким червем поселилась внутри, в самом сердце. Она заставляла не просто хотеть вернуть все обратно, она заставляла желать большего. Потому что как раньше уже не было достаточно.///
Когда Ло Бинхэ сказал, что не помнит ничего, после того, как снес выбросом демонической Ци Шэнь Цзю с ног***, тот не поверил ему. Когда сказал, что не крушил павильон Синьсю, он снова ему не поверил. Когда он, наконец, медленно подошел к тому, чтобы объяснить, что он не пытался себе навредить, Шэнь Цзю не стал его слушать. «У тебя было искажение Ци. Кто сказал, что ты до последнего все будешь помнить?»,— так он ответил. Ло Бинхэ долго стоял на своем. Потому что это не было искажением. Для него просто не было ни одной причины, это же абсурд... И снова: «Ты демон с несформированным ядром****. Твоя Ци не стабильна. Какие еще тебе нужны причины?» Но разве это было правдой? Ло Бинхэ потерял связь с реальностью во время выброса. У него не было доказательств, не было зацепок, чтобы Шэнь Цзю хотя бы на мгновение представил, что он говорит правду. Он и себе толком не мог объяснить произошедшее. Раз его Ци неустойчива, почему бы не предположить, что его телом кто-то воспользовался? Шэнь Цзю нередко боролся с озлобленными духами, но допустить, что защиту их дома могли прорвать, он категорически отказывался. «Это исключено»,— и точка. Но у Ло Бинхэ своя правда, пусть он и оставил попытки ее доказать. Он знал, что не мог так поступить. Более того, его отношение к себе изменилось ни один раз, ведь чтобы так себе навредить, надо считать себя ничтожеством, так? «Ты не контролировал себя»,— как будто это должно было что-то объяснить. Конечно, он не контролировал себя, потому что это был не он! Он чувствовал себя прекрасно, он видел Шэнь Цзю каждый день, он учился с ним, он... Зачем бы ему так себя калечить? Сбегать от Цзю на тот свет не входило в его планы. Непонимание, отказ верить в сказанное. Они, подобно ядовитым стрелам, пробили тело Ло Бинхэ насквозь, отравляли, причиняли боль. Но, должно быть, Шэнь Цзю и не заметил. Он точно уверен, что все...по-прежнему. А Ло Бинхэ видел, как это возводит между ними громадную стену, на которую он все силился взобраться. Шэнь Цзю даже не принимал его слова всерьез, открыто говорил, что он несет бред, что искажение всегда такое. Ло Бинхэ же в это время чувствовал, как теряет уверенность в себе, в своих словах. Ему правда надоело...доказывать. Скоро, по мере выздоровления, когда почти весь запал пропал, он начал задумываться: «А если Шэнь-гэ прав?» И Ло Бинхэ все больше отдалялся от своей истины. Потому что Шэнь Цзю однозначно был дороже ничем неподкрепленной догадкой. Потому что Ло Бинхэ не хотел отдаляться от него, не хотел, чтобы треклятая стена выросла. Но он сам загнал себя в угол. Ло Бинхэ, как бы не пытался игнорировать собственноручно построенную стену, избавиться от неё не мог. Он, кажется, и сам начал верить в то, что то все-таки было искажением. Только и его мысли, и его мнение, никуда также не исчезли, лишь расползлись, как змеи, в самые глухие уголки сознания. Постепенно он шел на поправку. Но пока его тело приводили в божеский вид, исцеляли, в душе он чувствовал себя все более угнетенно: казалось, каждый день кто-то награждал его еще одним камнем. Ло Бинхэ быстро уставал, но брал себя в руки. Ничего не изменилось. Все хорошо. Как раньше. Он жил с Шэнь Цзю в павильоне первую неделю, потом изъявил желание вернуться к себе. Не то чтобы ему было плохо рядом с этим человеком... Но он бы определенно солгал, если б сказал, что его не тревожит постоянное нахождение его поблизости. С одной стороны Ло Бинхэ обожал, когда ему уделяли внимание, когда трогали, гладили — заботились, одним словом. Кажется, счастье должно было вознести его на небеса, ведь этой самой заботы стало в десяток раз больше. Шэнь Цзю мало того взял все домашние дела и работу на себя, он два раза в день — утром и вечером — передавал ему Ци, обрабатывал раны, менял повязки, помогал умываться, кормил и поил, и — о, боже! — расчесывал волосы. Это должно было быть замечательным, приятным. Но Ло Бинхэ постоянно чувствовал боль: когда Шэнь Цзю касался его, когда смотрел на него, когда засыпал рядом... Бинхэ всерьез думал, что это происходило, потому что его раны болели, потому что меридианы были изодраны в клочья. Но нет. Потому что это был Шэнь Цзю, который не верил ему.///
Отодвигая все свои проблемы на второй план, Ло Бинхэ стал замечать, что его старший брат не справляется. Это было невероятно забавно, потому что человек, имеющий заклинательский фундамент и острый язык, не умел готовить и не был в силах запомнить, как правильно ухаживать за цветами. Насчет последнего Ло Бинхэ мог ошибаться, ведь Шэнь Цзю вполне мог делать это нарочно. Когда юноша брался за готовку, Бинхэ пытался помогать. Однако время показало, что раздавать людям советы, когда их не просят — плохая идея. Приготовленная Шэнь Цзю каша была, по меньшей мере, похожа на орудие убийства, но ретироваться к себе до приема пищи Ло Бинхэ не удавалось. Он съедал все до последней ложки и еще умудрялся говорить "спасибо", а еще он надеется, что в глубине души старший брат оценит подобный жест. Но Бинхэ не мог не признать, что сейчас навыки Шэнь Цзю, пусть и оставляли желать лучшего, все равно стали менее...плачевными. С цветами же дела обстояли иначе. Бинхэ не мог смотреть на издевательства над бедными растениями и порой, без ведома Шэнь Цзю, пытался исправить ситуацию. Но тот еще больше бесился, а на следующий день — все повторялось. «И почему он такой упрямый?» Так, Ло Бинхэ, чтобы не стать жертвой праведного гнева Шэнь Цзю, приноровился. Если он собирался провернуть что-нибудь этакое, то первым шагом к успеху было не попадаться ему на глаза. Правда, довести начатое до конца удавалось отнюдь не всегда. На днях Шэнь Цзю — ради его блага, конечно же — забрал все, в чем можно пронести воду, к себе, дабы мальчишка и думать забыл о том, как трепать ему нервы. Но налажал, не подумав, что звереныш в самом деле решит вцепиться в громадный кувшин. Разглядывая потолок, Ло Бинхэ про себя возмутился. Время шло чертовски медленно. «А если я приду пораньше?» Как-никак вечерело. Чем он, спрашивается, должен заняться? На скуку он редко жаловался, но... Он правда не находил причин сидеть одному. Тем более, сегодня он остается на ночь у Шэнь-гэ. Какая разница, когда он заявится на порог? Поразмышляв над этим еще немного, Бинхэ собрал все разложенные перед собой сборники с рассказами и стихами в кучу и, поднявшись, направился в павильон И Чу.///
Не тратя время на стук — да и будто он действительно мог постучать — Ло Бинхэ робко заглянул внутрь и...остолбенел. — Чего пришел? — лениво поинтересовался Шэнь Цзю, но в ответ получил лишь оцепенелое молчание,— Что в словах «через палочку благовоний» тебе было не ясно? Волосы Шэнь Цзю были собраны в пучок и держались на какой-то бесцветной шпильке, пока он сам сидел по грудь в чане с водой недалеко от жаровни. Взгляд Бинхэ невольно метался от одного оголенного участка тела к другому. Неприкрытая волосами шея, светлые, чуть порозовевшие плечи. Крошечные капельки скатывались по груди, пока не исчезали на поверхности воды... Бинхэ видел по его губам, что он, кажется, что-то говорит... — За что мне это...— почему-то он потер лоб; его щеки и нос тоже заблестели от влаги. Бинхэ сглотнул,— Подай одежду,— в его ушах гудело, когда Шэнь Цзю мокрой рукой указал куда-то в сторону. — Что?— наконец, выдавил из себя он, как только отмер. — Ты глухой? Я сказал подать одежду. Ло Бинхэ запоздало кивнул ему и заторможенно подал нижние одежды рядом. Шэнь Цзю, с подозрением заглядывая в каменное лицо вечно улыбчивого гаденыша, все же принял их, пожав плечами. — Все, а теперь поставь ширму. — Что? — Ты где-то успел головой приложиться?! Или демоническая Ци всех лишает возможности понимать человеческую речь? Если не поставишь ширму сейчас же, я поставлю ее сам, но сначала макну твою пустую голову в воду! Рядом с наполненным водой чаном действительно стояла нераскрытая ширма, правда, слегка далековато, чтобы Шэнь Цзю мог дотянуться до нее сам. Бинхэ, стараясь смотреть строго в пол, поставил ее и после этого смог облегченно выдохнуть. Крики и угрозы Шэнь Цзю давно перестали его пугать. Сейчас они могли только лишний раз напомнить о его скверном характере и хрупком терпении. Но Бинхэ волновало другое. Шэнь Цзю, он...одевался, ведь так? Бинхэ хотелось стукнуть себя по голове. Конечно же, это так, иначе, что еще он там будет делать? Он чувствовал, как живот скручивает от переизбытка эмоций. Но почему так было? Как будто он раньше не видел его...таким. В любом случае, много он все равно не увидел. Из-под воды его тело виднелось лишь наполовину и... Зачем вообще он думает о таком? Мысли в подобном ключе Бинхэ раньше списывал на банальную зависть — белую, разумеется — и интерес. Шэнь Цзю был красивым, разве на него не захочется посмотреть, если подвернется удобный случай? Если представить, что он, ну...встанет в чане с водой во весь рост? Бинхэ смог бы увидеть худой живот и стройные бедра, и... Что он вообще хотел бы там видеть? Ширма со скрежетом была собрана обратно. — Раздевайся,— бросил Шэнь Цзю,— вода чистая, я просто ополоснулся,— он усмехнулся,— но я могу набрать новую, если брезгуешь. Юноша планировал поддразнить витающего в облаках демона, но... Бинхэ молчал, смотря на белые босые ступни с аккуратными пальчиками. Когда Бинхэ поднял голову, Шэнь Цзю стоял уже вплотную к нему и невесомо касался его лба ладонью. — Жара нет,— констатировал он,— что с тобой? У тебя лицо...странное. Бинхэ боялся представить, какое выражение предстало Шэнь Цзю на его пылающей физиономии, раз он решил сказать ему очевидное. — Я...э. — Ладно, можешь не говорить,— не дождавшись внятного ответа, оборвал Цзю,— я все равно узнаю, так что растрачиваться на слова действительно не имеет смысла. А сейчас снимай одежду и залезай. Чтобы выйти из оцепенения повторно, Бинхэ понадобилось уже меньше времени. Возможно, не говорить ничего и не смотреть на Шэнь Цзю — правильное решение. Уголок губ Бинхэ дернулся, он прошелся по ним языком. Слой за слоем он стягивал с себя самостоятельно все, что мог. Когда дело дошло до завязок и пояса на штанах, он замер. Предсказуемо на помощь пришел Шэнь Цзю. — Или сюда,— и ловко рассправился с каждым узелком. Бинхэ следил за его пальцами, отмечая, что они до сих пор красные от горячего пара и воды. Когда последний слой одежд с шорохом упал на пол, Бинхэ поежился; по коже стаей пробежали мурашки. Он не сразу подумал о том, что, наверное, ему стоило тоже зайти за ширму или прикрыться. Смущение и неловкость заставили его покраснеть еще больше. Теперь Бинхэ переживал о том, что подумает Шэнь Цзю, заметив его горящие щеки. Наверняка решит, что он заболел или нехорошо себя чувствует... Бинхэ обратил свой взор на него и устыдился своего вида. Он невольно искал поддержки у того, от кого так хотел спрятаться в это мгновение, но... Шэнь Цзю невозмутимо продолжал стелить на кровать простыни. Он не мог заметить, потому что не смотрел. Ло Бинхэ ощутил невероятное облегчение, ведь жгучий стыд ему не придется переживать еще раз, но...от чего-то ему стало не по себе, от чего-то обидно. Пусть он и почувствует себя беззащитно, пусть даже под аккомпанемент смешков и ругательств, от чего-то хотелось, чтобы и Шэнь Цзю смотрел на него. Но Шэнь Цзю не смотрел. Ло Бинхэ не оставалось ничего, кроме как неуклюже забраться в чан и, пытаясь убежать от болезненной невзаимности*****, погрузится с головой в воду.