***
Чимин ненавидит это мерзкое красное табло с не менее мерзкой надписью: «Не входить», ненавидит медсестёр, которые периодически ныряют в те самые двери, куда ему категорически запрещено. Он ненавидит пол в серый ромб, чьи геометрические фигуры пляшут перед глазами, издеваются. Он ненавидит запах больницы, хлорки, белые стены, кофейный аппарат у стены. Он ненавидит даже Намджуна, что кладёт руку на его плечо. Беспокоится. Спрашивает что-то. А Чимину всё равно. Он сбрасывает руку и зарывается пальцами в волосы. Четыре грёбанных часа. Четыре часа ожидания, боли, слёз, невысказанных обещаний. Чимин сидит, свернувшись на стуле клубком. Тихо, как маленький котёнок, оказавшийся на улице в сильный дождь. Боится, дрожит. Прячет голову в коленях и повторяет в тысячный раз «пожалуйста». «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… Кусает губы, не обращая внимание на боль и металлический привкус во рту. Чимин ненавидит себя, потому что не успел. «Пожалуйста». Если бы он бежал быстрее, кричал бы громче, если бы… Это его вина. И он себе не простит, если… если бы…«Прошу». Чимин делает глоток горячего кофе, который, наверное, принёс Намджун, горло дерёт, и его самого раздирает изнутри на множество маленьких кусочков. Он должен был быть с ним и никогда не оставлять. Но он здесь, сидит в длинном коридоре и ждёт… чуда? И не выдерживает. — Вы знали, что это случится, — Чимин даже не пытается говорить тихо, несмотря на то, что явно привлекает чужое внимание. Его нервы натянуты до предела, а в глазах сплошная боль. Он не спрашивает, констатирует факт, потому что слишком уверен в чужом ответе. — знали, что я не успею, — распрямляется, подходит ближе к Сони. — Чимин, прошу тебя… — тётя поднимает голову и смотрит. Хватает локоть, заглядывает в лицо. А её собственное белее мела. — Это вряд ли сейчас поможет. — Вы ничего мне не сказали! — он срывается на крик, дёргается. — Почему? Это могло помочь ему тогда, и всё было бы хорошо! — задыхается от жгучей боли, что перехватывает горло обручем, но продолжает кричать. Намджун стискивает его в объятиях. — Я бы успел! Минута… я не успел всего на минуту, — Чимин чувствует, как силы покидают его, как и ненависть, практически обмякая в чужих руках безвольной куклой. Это ведь ничего не решит и ничего не изменит. Это не поможет. Но хрипит напоследок: — Ты знала… Внезапно мерзкая надпись гаснет, и двери открываются. Пожилой врач устало стаскивает с головы медицинскую шапочку. Идёт медленно, еле передвигая ноги, и Чимину кажется, что очень скоро весь его мир рухнет. Он задерживает дыхание и готовится к худшему. — Всё хорошо, пациент стабилен. Сейчас стабилен, — врач успокаивающе хлопает Пака по плечу, и тот наконец вдыхает, чувствуя облегчение. — но всё не так просто. У него сломана нога, он перенёс клиническую смерть, пока ещё не пришёл в себя, и мы не можем дать никаких прогнозов, когда это случится. Из глаз Чимина текут слёзы, руки комкает край собственной футболки. Намджун и Сони неловко улыбаются — Юнги справился. — Можно мне к нему? — Пак подходит ближе к доктору и с надеждой заглядывает в глаза. — пожалуйста. Пожалуйста, — добавляет чуть тише. Ему необходимо увидеть Юнги. Просто жизненно необходимо. Он — его жизнь. — Вам лучше вернуться домой и хорошенько отдохнуть. Поесть, переодеться, набраться сил… — Можно мне остаться с ним в палате? — Пациент ещё даже не пришёл в себя, пожалуйста, поезжайте домой, — врач уже было разворачивается, но Чимин мягко касается его плеча. Пытается снова. — Я доплачу за своё пребывание здесь, только дайте мне возможность остаться, — мужчина устало выдыхает, но кивает в ответ. — Давайте так. Поезжайте домой, возьмите необходимые вещи и возвращайтесь к вечеру. А я поговорю с медсестрой, насчёт Вас, — вокруг его глаз собирается сеточка морщин, когда он тепло улыбается напоследок. Чимин шепчет «спасибо» и низко кланяется. Снова плачет, на этот раз от облегчения. Они справятся. Вместе. — Пойдём, — сквозь вату пробивается еле слышный голос Намджуна. — Я отвезу тебя домой. — Чимин, — Сони преграждает им путь. — я и вправду знала, что случится, вплоть до этого момента. Но… Юнги, он теперь свободен. — О чём Вы? — У него больше нет метки. — Но, Чонгук? — А у него больше нет чувств. Совсем. И я пока не знаю, сможет ли он с этим справиться.***
Чонгук долго смотрит на своё отражение в зеркале. На него глядит какой-то другой парень, совсем чужой. Только вот этот чужой повторяет движения точно под копирку, когда Чон касается собственного носа, ведёт по щеке, линии скул, ныряет в острые ключицы и замирает пальцами на груди. От метки не осталось и следа, будто бы её и не было вовсе, а всё соулмейство придумала его больная фантазия. С мокрых волос холодными каплями сбегает вода, и это такая ирония, потому что у Чонгука в душе тоже холод. И пустота. Ни злости, ни радости. Пустота, как огромный воздушный шар, заполняет его до краёв. И даже больше. Ни мыслей, ни чувств. Ничего. Зеро. Поднимая руки, он трёт полотенцем волосы, пока они не становятся более-менее сухими, надевает чистые вещи и выходит из душевой. Тэхен почему-то не ушёл и по-прежнему стоит в коридоре, привалившись к стенке. — Мне очень жаль, что я не смог уберечь тебя, — он осторожно кладёт ладонь на чужую щёку, ласкает большим пальцем покрасневшую после душа кожу. — Не думаю, что это было бы возможно, — Чонгук не чувствует ничего. Шарик медленно заполняется воздухом, раздувается, и Чон убирает руку Тэхена. Выходит довольно грубо. — Всё это будто один большой кошмар, от которого я проснулся. Что случилось с… Юнги? — даже то самое имя не помогает. Пустота оглушает. — Автоавария и клиническая смерть. — Понятно. А… Чон уверен, что знает, кого увидит буквально через минуту. Он не вспоминал об этом человеке около трёх лет, может больше, но то, что это именно её каблуки, наверняка фирменной обуви, эхом звучат в пустом коридоре сомневаться не приходится. Женщина движется грациозно, держит спину прямо, подбородок высоко задрат, руки в карманах, на губах презрительная усмешка. Холодная королева, королева бизнеса. Его мама. — Нужно поговорить, — никаких «как дела?», «как себя чувствуешь?». Чётко, кратко и только по делу. Вполне в её стиле, — без тебя. — она смотрит на Тэхена. Тэ тихо хмыкает, ждёт ответа Чонгука, но… — Поезжай домой, я хочу побыть один. Всё будет хорошо, — но Чон даже не глядит в его сторону. Он просто разворачивается и уходит. Тэ просто не успевает ничего понять, лишь ловит женскую ухмылку и глядит вслед на идеально прямую спину Чонгука. Слишком прямую для человека, который обещает, что всё будет хорошо.***
— Ты ведь не просто так приехала, — ему, по сути, всё равно что здесь делает его мама. Но она же просто так не отстанет, поэтому проще спросить напрямую. И чай, пожалуй, предлагать точно не стоит. Обойдёмся без семейных посиделок. — Узнала, что ты в больнице, вот и приехала, — она медленно подходит к столику и выуживает из вазы один красивый цветок. Вертит его в руках. Измеряет расстояние от одного угла комнаты до другого. Чонгук видит, как закатываются её глаза, пока взгляд изучающе проходит по всему убранства его палаты. Как пропитана ядом и фальшью её натянутая улыбка. Для этого совсем не обязательно что-то чувствовать, нужно понимать. И он понимает это, даже когда смотрит, как со стебля маленькими каплями капает на пол. — Ты можешь перейти к делу сразу, не нужно этого. — Как скажешь. Знаешь, наша семейная компания цветёт и пахнет, — она вдыхает цветочный аромат, а затем сминает нежные лепестки в ладони и даёт нарциссу упасть. — но всегда же есть к чему стремиться, правда? — растянутые в улыбке губы больше похоже на хищный оскал. Оскал дикого животного. Злого и беспринципного, готового на всё ради достижения цели. — ты поедешь со мной в Финляндию, где выйдешь замуж за сына нашего хорошего друга. Наши компании скоро сольются и такой союз только укрепит эти отношения. — Нет. — вот так просто. — Не поеду, — Чонгук думает о том, что его мать всегда относилась ко всему хладнокровно, так же как к беззащитному цветку. — Считаешь, что можешь вот так завалиться ко мне с этим предложением? — Какая тебе уже разница, если ты даже собственного соулмейта и то потерял. Разве сейчас для тебя что-то важно? — Всегда поражался, — он всматривается в капли на паркете, смятые лепестки. — как ты можешь быть моей матерью? Мы ведь совсем не похожи. — А я вовсе и не твоя мать, если уж на то пошло, — она смеётся, будто выдала самую лучшую шутку в своей жизни, но Чонгуку совсем не смешно. — Ты правда не мой сын и никогда им не будешь. Бесполезный. — Так вот оно как, — пора заканчивать этот фарс. — Это разумно. Ты слишком холодная… — Замолчи! — высокий голос разрезает плотный воздух комнаты. Чон видит, как кривится чужое лицо, как с него падает маска. — Лживая, грубая… — Заткнись! — она замахивается и бьёт, но боли, как таковой, нет. Есть только пустота внутри. — Хватит! — Чонгук даже не замечает, как в палату врывается Тэхен. Он оттаскивает его маму за локоть. Бегает глазами от одного лица к другому. — Не тебе указывать мне! — женщина зло плюётся словами, вырывает руку, глядит ядовито. Гадюка. — Я бы сломала тебя как щепку, но мой муж любит тебя как своего, бездомный щенок! Чон неожиданно смеётся, прижимая холодную ладонь к своей щеке. Делает шаг, ещё один. Склоняет голову набок, изучает. — Мой отец и тебя приютил, разве не так? Ты тоже была щенком, только богатым. Фиктивный брак, много денег. Всё как вы любите. Она снова замахивается, но Тэхен успевает перехватить её руку. — Не нравиться, да? Когда с вами так же как и вы поступают. — Чонгук криво улыбается. — забудь о нашем существовании, — он смотрит, как его мама буквально вылетает из палаты. Оборачивается лишь на пороге, оставляя за собой последнее слово: — Это не проблема. Я о вас и не вспомнила бы, если бы не выгодное предложение. Можете не провожать. В палате воцаряется тишина. Тэхен слишком ошарашен произошедшим. Напуган, сбит с толку. А Чонгук... ничего не чувствует. — Ты знал? — он глядит, как за окном медленно падает снег. — Знал. Услышал случайно, когда был маленьким, но не хотел говорить. Я боялся, что это разобьёт тебя. — Зря боялся, — Чонгук оборачивается и подходит к двери. Хватает ручку — более чем прямой намёк. — Мне пора спать. А тебе пора домой, — и закрывает дверь прямо перед носом у Тэхена.