arcana

Пока Ви пробирается по петляющим лестницам, она не может не слушать слова, которые отстраненно чеканит голос, словно бы доносящийся свыше. Он рассказывает про все, что Джонни натворил; как он обрушил башню «Арасаки», как похоронил под развалинами сотни людей, может быть, совсем не повинных в том, что корпа творит с городом — простых сотрудников, лишь пытавшихся выжить. — Слышу твои мысли, Ви, — насмешливо бросает Джонни мимоходом. — Осуждаешь меня, а? Да плевать, все это ради чего-то большего! Когда башни рушатся, они опадают на головы бедняков, это непреложный закон. Каменных джунглей, блять! Ей тошно это слушать. Представлять, с каким хладнокровием Джонни обрек столько народу на гибель — это точит, разрушает ее изнутри. Ви не может сосредоточиться на задании и даже едва не промазывает, когда прыгает на голову какому-то солдату «Арасаки», с ожесточением вбивая нож в плохо защищенное горло. Эта сила — ее или Джонни? — Посмотри, что ты делаешь, — ядовито шипит на нее Джонни, пиная ногой зарезанное тело. Конечно, труп даже не шевелится, но он вкладывает в это слишком много ярости и какой-то неясной обиды, чтобы просто не заметить этот жест. — Убиваешь их, режешь, как овечек, блядь! И ты хочешь сказать, что ты лучше меня? Хватит притворяться белой и пушистой, Ви, мы друг друга стоим! Ей нужно двигаться дальше; время поджимает. Ви не хочется, чтобы план накрылся из-за ее болтливого воображаемого друга, и она упрямо заставляет себя тащиться вперед, не вслушиваясь в вопли Джонни, раззадоренного этим всем — парадом, неприкрытым торжеством «Арасаки». Умирая, он видел расцветающий над башней взрыв и надеялся, что ненавистная корпа сдохнет в мучениях, как огромный дракон, которому отсекли башку, но — вот она, живет и здравствует. А Джонни — лишь несколько строчек программного кода на щепке. В ушах потрескивает голос Такэмуры, указывающий ей, куда идти. Сегодня Ви послушная девочка, не хочет спорить с япошкой, потому что она остро чувствует: все висит на волоске. Они залезли во что-то серьезное — если схватят, то не будут церемониться. — Ты ничуть не лучше меня, — сосредоточенно чеканит Джонни, когда Ви стреляет в охранника; глушитель съедает звук выстрела, тяжелое тело падает, как в замедленной съемке. — Ты никогда себе в этом не признаешься, но тебе нравится убивать, Ви. Иначе ты бы не согласилась на эту работу. Но смотри — ты прижилась, ты так удачно приспособилась! — язвит он. — Из мелкой воровки автомобилей переквалифицировалась в наемную убийцу! Наверх. Ей нужно забраться выше. Вот здесь перебежать по карнизу, спрыгнуть, чувствуя, как мягко пружинят обновленные импланты на ногах. Задохнуться, чуть не вылетев на врага, заныкаться за ящик, чтобы подождать удобный момент и утащить его в глубокую тень удушающим захватом. Чувствовать, как он дергается, хрипит, ловко провернуть голову — вот так, до хруста. Обмякшее тело Ви затаскивает подальше, чтобы никто не наткнулся. Движения до автоматизма, выученные, идеально подогнанные, будто она вся машина, а не какая-то малая ее часть. — Какая разница, прикончить несколько тысяч одним махом или растягивать человек по пять в день? — издевается Джонни. Он не замолкает, как будто сводит ее с ума. Ви уже немного шатает от тревоги, усталости и от адреналина, который сковывает ее, поджигает заживо. Она надеется не упасть на короткой перемычке лестницы, перескакивает. Бежит от голоса Джонни, но тот звучит в ее голове. Голос замолкает, когда Ви добирается. У нее нет времени смотреть на светопреставление и наслаждаться видом, хотя картины отсюда открываются отличные, на нее вылетает этот гордый мальчишка, что огрызался на Такэмуру. Плохой песик. Ви готова к нападению, предчувствует его, поэтому встречает Оду короткой очередью и тут же отскакивает прочь, избегая взвизгнувших клинков. Сталь шьет воздух, не может угнаться за Ви, перебегающей из угла в угол. Догонялки утомляют. В руку ложится кривой нож, она подпускает противника поближе, делает вид, что открылась, и коротко взмахивает рукой, посылая нож в плечо. Ода дергается, и Ви жаль, что она не может посмотреть в его лицо. Давай, покажи мне страх, покажи мне ужас. Упоенная схваткой, она кидается в ближний бой, перетекает в знакомую с детства стойку, вторым ножом бьет коротко, отрывисто. Да уж, откуда японскому мальчишке знать, как дерутся на улицах Найт-Сити… Ода пытается перейти в невидимость, полагается на костюм, но не сбегает, нет, его хваленая самурайская честь вынуждает биться до конца, и разъяренной Ви это только на руку: не для того она медленно взбиралась сюда по лестнице из трупов, чтобы какой-то арасаковский прихвостень сбросил ее. Она бьется как в последний раз. Каждый миг для нее может стать последним. И Ода как-то понимает, что терять ей нечего, и нож врывается ему между доспехов, жалит в бок. Ви подныривает под дернувшиеся «богомолы», толкает его, наседая всем весом на нож, и противник кричит — почти жалобно. Ви уговаривает себя не улыбаться, но разбитые губы саднят. Когда Ода лежит перед ней, ожидающий решения, Такэмура не выдерживает. Он молчал, когда Ви превратила благородный поединок в поножовщину, когда она варварски рычала и металась тут с ножичком, но теперь он просит ее. Горо никогда не умоляет, несгибаемый и упрямый, но в этот раз ей в его голосе слышится нечто большее, чем обычное одолжение. Важен ему этот мальчишка. Как и многое, что составляет его память об «Арасаке», которую Такэмура себе выдумал. О чистой, идеальной крепости, которую защищают такие вот рыцари. — Ну давай, блядь, чего ты ждешь? — наседает Джонни, появляясь напротив. Их разделяет бессознательный киберсамурай, и Ви почему-то страшно смешно от этой ситуации: они с Горо как ебаные ангел и демон на ее плечах. Джонни готов уничтожить, растоптать, выкорчевать все, на чем написано «Арасака», и ему наплевать, если он случайно отнимет чью-то жизнь. — Ты думаешь, это такая мелочь, да? — истерически переспрашивает Ви. — Грохнуть кого-то и пойти дальше. Теперь, вне горячки боя, когда ей не надо защищать свою жизнь, все кажется иным. Ей не нравится убивать знакомых — даже если встреча их была краткой и неприятной. Они знают имена друг друга, Горо пытался их подружить, кажется, старый дурак, как будто не видел, какие разные у них миры. — Знаешь, на войне я только и делал, что убивал кого-то, — медленно, как будто разжевывая для непонятливых, говорит Джонни. — Это куда проще, чем тебе кажется. Всегда вопрос стоит один: или ты его, или он тебя. Тот, кто победит, вправе делать с проигравшим что угодно. — Но ты очень редко задумывался, что это «что угодно» предполагает не только зверскую жестокость? — огрызается Ви. — Что можно кого-то пощадить? И она назло Джонни отступает от Оды, отстраняется. Он побежден, его честь разрушена, и, может, ему теперь полагается пырнуть себя катаной в живот — Ви нихера не разбирается в самурайских традициях. Но она готова дать Оде еще один шанс. Себе. Это ей нужен шанс. Посмотреть, насколько она еще отличается от Джонни, раз способна быть чуть лучше, чем он. Джонни это не нравится, он встряхивается, как мокрый пес, и Ви чувствует его злые кусачие мысли. Что, Ви, решила позаботиться о своей душе, о совести? Как же, она боится террористов и не одобряет жертвы! Да разве ты не провернула бы то же, если бы в этом крылось твое спасение? Не сожгла бы город? Мы с тобой страшные эгоисты, Ви, и поэтому мы с тобой срастаемся, поэтому мы одно целое. — Нет, Джонни, — сквозь зубы говорит Ви, — я это делаю, потому что хочу оставаться человеком. Вот и все.