arcana

Больше всего на свете Ви ненавидит выбирать. Большее, меньшее зло — какая же это все херня. В любом случае получается дерьмово. И сейчас она застывает, коченеет, хотя у нее больше нет тела, она лишь набор данных, энграмма, зависшая в неизвестности. Конец близок; страшный суд, блядь, и это Ви здесь судья. Роль, о которой она никогда не просила. Ей предлагают выбрать, кому жить, а кому умереть, и Ви хочет выть и кататься по полу; ей плохо, ужасно тяжело, и она в страхе оборачивается на Джонни, оглушающего ее показным спокойствием. И сама не знает, чего она боится: что он отнимет ее тело, властно выступит вперед и заявит, что измученная тушка должна достаться ему, или же что отступит и просто… оставит ее, да? — Ты сомневаешься, — бесстрастно льется голос Альт, грохочет, как божьи слова, и Ви чувствует себя несчастным пророком, с которым играет неведомая сила. — Все люди сомневаются, — говорит Альт. То, что ей было. Женщина, которую Джонни когда-то любил и одновременно ненавидел так, что загнал себя в бесконечную череду кровавой мести, что его и погубила. Альт убивает его снова. Раз за разом. Джонни смотрит на Ви и медленно кладет металлическую руку ей на плечо, сжимает. Больно. Правильно. С ним всегда так — поранишься, пока пробьешься к истине, но она того стоит. А Джонни все еще чувствуется как живой, даже реальнее, чем в том мире людей, не таком идеальном и отшлифованном. Она устало приникает к нему, кладет голову на плечо. — Иди, Ви, — говорит Джонни, зарываясь пальцами в ее волосы, как будто кота гладит. — Сражайся до конца. Я все равно мертв; я всего лишь голос в твоей голове. Мои кости лежат в земле, если их не растащило всякое отребье. Мне уже нет там места… — Ты врешь, — сглатывая слезы, говорит Ви. — Ты живой, ну, вспоминай. Концерт, гонки, горящая яхта, кинотеатр, «Посмертие», горки эти, сука, американские… А кот наш?! Сам притащил, на меня свалить хочешь. Да ты захлебывался эмоциями, а теперь хочешь убедить меня, что ты всего лишь набор нулей и единиц. И тебя-то самого это устраивает?! Не смей мне врать. Я еще… чувствую тебя. Она не хочет расставаться так; еще больше — чтобы Джонни сдавался, потухал. Он, готовый разъебать «Арасаку», совершить невозможное — просто отступит?! Да никогда в жизни! Не ради нее! Да что с ним такое?! Лицо отстраненное, безучастное какое-то, мертвенно-бледное в красных отсветах. Только глаза зло вспыхивают, когда Ви начинает упираться. — Почему ты такая упрямая? — сдержанно рычит Джонни. — Вали, ты заслужила свой счастливый финал. Ты свободна, Валери. Как будто пощечину залепил с размаху. Ви злится, стискивает зубы: запрещенный прием, Джонни, уебок. Только семья ее так называла. Джеки — иногда. Ее несуществующее сердце болезненно сводит. «Не смей отбирать у меня семью еще раз», — то ли говорит, то ли думает Ви. Почему, спрашиваешь? Потому что она вспоминает. Все и сразу. Воспоминания разрушают ее до основания, а не «Микоши», они разъедают, царапаются, накладываются на ее нынешнюю боль. Потому что не было в жизни Ви ничего тоскливее темного взгляда Джонни Сильверхенда, оглядывающего свою могилу. Простую свалку. Она видит это наяву — снова. Тяжелый нефтяной запах пленкой оседает на легкие. Трудно дышать. Ви больно кусает губы, разгрызает в кровь. — Я не знаю… хоть бы знак какой… хотя бы что-нибудь, — бормочет Джонни, уткнувшись во влажную землю, что пожрала его тело. Растерянный такой, беспомощный. Окончательно отсеченный от мира живых. Ви сама не понимает, что делает. Упадет носом в землю — и все. Но она утыкается ему в плечо, стискивает руками. Джонни горячий и настоящий — и, кажется, немного дрожит. А потом легко кладет руку ей на спину, и дышать становится проще. — Что ты делаешь? — спрашивает. А Ви смеется, как умалишенная: — Держу себя в руках! И сейчас, зараза, так же обнимает, как будто вот-вот грохнется, как будто Ви — последняя опора. Чертов Сильверхенд, откуда тут нахер взялась твоя идиотская жертвенность, давай, вспоминай, ты, анархический ублюдок, эгоист, готовый весь Найт-Сити выжечь ради своей прихоти… Сгубить все свои амбиции ради мелкой наемницы? Тебе самому-то не смешно? — Ты боишься смерти, Ви, — произносит Альт, вмешиваясь. — Не хочешь умирать, но все равно готова уступить. Это забавный парадокс. — А ты как будто не боишься?! — рычит Ви, круто разворачиваясь к ней. Альт остается бесстрастной, выражение лица не меняется; всего лишь голограмма. Пустышка. — Спряталась здесь, в киберпространстве, выстроила крепость, где можно закрыться от всего, повелеваешь тут, Лилит, блядь! — окончательно срывается она. — А сейчас хочешь, чтобы я выбирала?! Посмотрела бы я, как ты сама бы… — Эмоции мешают сделать рациональный выбор, — мерно звучит голос Альт. — Я выше этого, Ви. — А ты попробуй, отпили от себя половину, — рычит Ви, дергаясь от злобы. Понимает: без Джонни она не выживет. — Ты нихера не понимаешь, тупая сука. Это ты убедила Джонни, что он мертвый, пока мы там пробивались, что ли? — свирепеет она, наступая на голограмму. — Да как ты… — Эй, Ви, я-то не тупой, чтобы слушать чью-то болтовню! — вмешивается Джонни. Останавливает, как будто боится, что Ви с кулаками кинется на безмятежного искина. Неужели считал, что она покорится судьбе и послушно пойдет доживать остаток своих дней в одиночестве? Не на ту напал! — Ты и правда похожа на него, Ви, — соглашается Альт. — Устраиваешь бунт против того, что не можешь изменить, хотя и понимаешь, насколько это бессмысленно. Вам стоило бы познать смирение перед предназначением. — Ви, она… права, — нехотя признает Джонни. — Мы не для того проделали весь этот путь. Я же говорил, что готов принять за тебя пулю, и… Я не хочу лишать тебя всего. Жизни, личности, достойной смерти. — Я не оставлю тебя здесь! — кричит Ви, хватая его за плечи. Яростно хмурится, когда чувствует опаляющий жар, словно Джонни горит изнутри. Ей плевать, насколько это бессмысленно; Ви не оставит его в темноте, в другом «Микоши» — как будто судьба, которую предлагает эта безумная киберсука, чем-то лучше. Джонни, растворенный среди сотен других душ. Он, что всегда выделялся, пел так, что у толпы крышу сносило, — всего лишь элемент системы? Ви не позволит. Не отдаст. Мой убийца, мой друг, моя семья… — Я хочу, чтобы ты жил, Джонни, — шипит она. — Ты настоящий, ты самый реальный из тех, кого я встречала за последнее время. Невозможный мудак. Ты изменился, это я тебе говорю. А меняются живые люди, а не слепки душ. Ты же и сейчас чувствуешь… — Больно, — эхом продолжает он. — Это же ты… твоя боль. — Нет, Джонни, — вдруг улыбается Ви, просветленная. — Я уверена; мне не жаль. Смерть в лучах славы, помнишь? А что может быть лучше, чем спасти то, что тебе дороже всего? Он отступает, словно сбежать пытается. Трясет головой, загнанно смеется, отмахивается от нее как-то. — Это все чип, Ви, ты сама не понимаешь, что ты… — Да почему ты думаешь, что я не могу сама разобраться? — взрывается Ви. — Почему думаешь, что тебя нельзя любить просто так, без всякой технонекромантии, просто за то, что ты есть, невозможный придурок? Потому что ты все портишь? — надвигается она на него, с трудом складывая свою выжигающую ярость в слова. — Потому что ты проебал свою жизнь и наказываешь себя, скрывая все за иронией и сарказмом? А я хочу, чтобы понимал, каково быть человеком, расплачиваться за свои грехи. Ты не сбежишь от этого. Я не позволю. Не отпущу. Он устало падает, и киберпространство перекраивается в подобие длинной лавки на глазах; Джонни откидывается назад. Смеется обреченно, переводит взгляд то на Альт, то на Ви. Она протягивает руку. Ладонь Джонни дрожит. — Должен быть выход, — говорит он. — Что-нибудь… — Даже если вероятность успеха — доля процента? — вдруг спрашивает Альт, спокойно наблюдавшая за их ссорой. Словно это не касается ее. Сор, шелуха — человеческие чувства. Как же Ви это злит. Она смотрит прямо ей в глаза и чувствует, что на губах играет совершенно сильверхендовская усмешка. Ей уже плевать. Все или ничего; Джонни, если они выживут, оценит. — Доля процента — это еще не ноль, правда?