Когда Миэль Сандерс чего-то хочет она непременно это получает.
Не важно, сколько времени на это уйдёт, совершенно не имеет значения, какие будут жертвы, если ей что-то приходит в голову, то от этого уже не отделаться.
Настоящие проблемы начинаются тогда, когда она сама не знает, чего желает.
Сегодня особенный вечер. Они с Андресом долго его планировали, придумывая убедительную ложь для Профессора, чтобы улизнуть из-под его всевидящего ока и провести этот вечер, а затем и ночь, только вдвоем. Разумеется, инициатором был Берлин. Он привык отдаваться любви без остатка, бездумно кидаясь в омут с головой, чтобы потешить свое эго и утолить жажду новых ощущений с новой пассией, но безвылазное сидение в доме, где помимо них было ещё восемь человек, совершенно к этому не распологало.
На Миэль чёрное зауженное платье до колена, не слишком вульгарное — в нем вполне можно наклониться, чтобы поднять упавшую сумочку, и не открыть все желающим обзор на фрагменты нижнего белья. Однако вся ее спина практически полностью открыта, вырез обнажает лопатки и поясницу, обрамляя их кружевной оборкой, которая превращается плотное тканевое кольцо у горла. Это, наверное, единственное платье такого толка в гардеробе у Миэль. Обычно если она и решала сменить брючный костюм, чтобы превратиться из хладнокровной психопатки в элитную проститутку и разыграть очередную роль как по нотам, то это всегда было платье с глубоким декольте и заканчивающееся примерно там же, где начинаются ноги.
Но сегодня особый вечер, поэтому Миэль решает полностью скрыть грудь и обнажить спину, потому что где-то на периферии ее сознания брезжит мысль о том, что она готова получить туда удар. Она подсознательно жаждет его, всеми фибрами души желает, чтобы все это закончилось, чтобы круг сомкнулся именно на ней.
Наверное, впервые в жизни она не хочет лишних смертей.
Наверное, она впервые в жизни готова принести в жертву себя.
Миэль стоит у входа в ресторан и блуждает невидящим взглядом по его фасаду — Андрес сказал не оборачиваться, пока он не разрешит. Иерихон дышит глубоко, втягивая прохладный вечерний воздух через нос, но каждый вздох даётся ей неимоверно тяжело, словно на ее шее с каждой минутой затягивается петля, грозящая ее удушить.
Перед смертью не надышишься, так, кажется, говорят.
Сандерс любит хорошие шутки и не может отказать себе в удовольствии мысленно пошутить даже в такой ситуации. Миэль улыбается по привычке надменно, растягивает искусанные под слоем алой помады губы в стороны, раздвигает их механически, без желания и запала. Сейчас она больше всего похожа на неживую шарнирную куклу, безликую тень самой себя. Ей страшно, конечно, и где-то глубоко на подкорке бьется мысль о том, как же все это глупо и нереально.
— Закрой глаза, — мягкий бархатный голос Берлина, подошедшего к ней со спины, обдает жаром и холодит одновременно, словно ей на кожу щедро посыпали соли, а потом прижали кубик льда, вызывая химический ожог.
— Я уже и так стою к тебе спиной, а ты хочешь сделать меня ещё уязвимее? — сокрушенно говорит она, словно упрекая его в нечестной игре, и качает головой, однако послушно подносит ладони к лицу, не касаясь, чтобы не испортить макияж.
— Хорошая девочка, — довольно говорит Берлин, и Иерихон слегка вздрагивает, когда мужская теплая ладонь ложится на ее обнаженную спину, слегка поглаживая. Она понимает, что мужчина хочет успокоить ее этой лаской, но ей от этого становится только хуже. До чуткого слуха Миэль доносится приглушённый шорох, рука Андреса пропадает, и она улавливает слабые колебания воздуха рядом, понимая, что мужчина теперь стоит перед ней.
— Можешь открывать.
Миэль отнимает руки от лица и не может сдержать удивленного вздоха, когда видит шикарный букет из алых роз в руках у Андреса. Мужчина слегка приподнимает уголки губ в намеке на ухмылку, довольный произведенным эффектом.
— И в честь чего такой подарок? — озадаченно спрашивает Миэль, по инерции принимая охапку цветов и вдыхая их лёгкий сладковатый аромат.
— А разве мужчине нужен повод, чтобы подарить цветы любимой женщине? — Берлин пожимает плечами, а затем берет ее хрупкую ладонь в свою и подносит к губам оставляя на бархатной коже невесомый поцелуй.
— Так ты меня любишь, значит? — фыркает Миэль, ни на секунду не веря его словам.
— Я тебя не убил за твое предательство, хотя следовало бы. Это ли не есть проявление любви? — хмыкает он в ответ, а затем озадаченно хмурится, глядя на ее ладонь, которую все ещё сжимает в своей руке. — Ты всегда носила это кольцо?
Миэль опускает взгляд на серебряную змею, оплетающую ее средний палец. Нет, не всегда. Сняла после их ссоры с Цезарем и больше ни разу не надевала. До сегодняшнего дня.
— Нет, просто моя трость не подходит к этому наряду, а желание показать, какая я на самом деле гадюка не покидало меня ни на минуту, — насмешливо произносит она и кривит губы в ухмылке. — Так что, готовься. Я себе не изменю и весь вечер буду капать ядом.
— В такие моменты я безмерно рад, что твое тотемное животное не самка богомола, — Андрес закатывает глаза, а Миэль впервые за этот день позволяет себе хоть немного расслабиться. Она мягко смеётся и делает шаг навстречу мужчине, но тонкая шпилька попадает в зазор между камнями на мостовой. Иерихон теряет равновесие и неловко падает в его объятья, зажав букет между их телами.
— Прости, — смущённо произносит она и заправляет выбившуюся из прически прядь за ухо, прежде чем отстраниться.
— Вот поэтому я и попросил удалить шипы, — мягко смеётся Андрес и притягивает ее к себе за талию, коротко целуя в губы. — Как знал, что ты рано или поздно используешь это против меня.
— Я стала для тебя настолько предсказуемой? — лукаво спрашивает девушка и склоняет голову на бок, слегка сощурившись.
— Нет, просто я думаю, что ты даже такую прекрасную вещь как цветы смогла бы превратить в оружие.
Миэль невпопад качает головой и ничего не отвечает.
Ловкие женские пальцы быстро бегают по букету, поправляя бутоны белых роз, чтобы все выглядело идеально. Подарок выходит действительно шикарным — нежные молочно-белые бутоны соседствуют с лиловыми цветами эустомы в обрамлении насыщено-зеленых ветвей папоротника и робелина. Все это великолепие чем-то отдаленно напоминает далекую галактику, приковывая взгляд своим изяществом и не кричащей изысканностью. Миэль отходит на несколько шагов и последний раз критически осматривает букет, а затем обращается к Цезарю:
— Что думаешь?
Мужчина, переустанавливающий охранную систему, на секунду отвлекается от экрана ноутбука, бросает быстрый взгляд на цветы и коротко отвечает:
— Нормально.
— А можно как-то поконкретнее? — Миэль недовольно цокает языком. — Чего добавить, чего убрать? Я хочу, чтобы все было идеально.
Цезарь недовольно поджимает губы и снова смотрит на цветы, на этот раз задерживая взгляд подольше.
— Идеально.
— Ты сейчас издеваешься надо мной или да?! — возмущённо восклицает Миэль и упирает руки в бока.
— Нет, я просто не понимаю, зачем так изгаляться, — устало отвечает он и откидывается на спинку дивана, понимая, что закончить ему не дадут. — Почему нельзя просто убить ее прицельным в голову?
— Я хочу чего-нибудь нестанда-а-артного, — тянет Миэль, от чего голос выходит немного капризным. — А наша дама очень любит цветы, так что на все праздники ее дом завален букетами в таких масштабах, что она сама даже не всегда знает имена всех отправителей.
Она запускает руку в карман брюк и достает оттуда небольшой флакон, наполненный белым порошком.
— Подумать только, — медленно начинает Миэль, поднося флакон к лицу и с нарочитой тщательностью рассматривая его содержимое. — Всего несколько грамм этого порошка в бутонах обеспечат ей смерть в течение нескольких дней, стоит только вдохнуть эти маленькие частички… Какая поэтичная смерть! Ее погубит то, что она больше всего любит!
Миэль падает на диван рядом с мужчиной и мечтательно жмурится, предвкушая очередное представление со смертельным исходом. Гандия закидывает руку на спинку дивана и девушка тут же льнет к его боку, устраиваясь поудобнее.
— В убийстве нет ничего поэтичного, — хмуро отзывается мужчина. — Ни в одном из них, каким бы оно ни было.
— Не порть момент, — Миэль закатыват глаза и продолжает настаивать на своем. — Если бы убийства и смерть не были романтизированы, то Шекспир не написал бы и половину своих трагедий.
— И тем не менее в театре его времени запрещалось показывать трупы на сцене, — Цезарь продолжает гнуть свою линию, а девушка только лишний убеждается в том, какой же её мужчина упрямый.
— Но мы сейчас в нашем времени, а у нас принято возвеличивать и восхищаться всякого рода извращениями, — фыркает она, а затем несильно толкает его в плечо. — Какой же ты все-таки не романтичный! И что я в тебе только нашла?
— И с чего ты взяла, что я не романтик? — хмыкает он и ухмыляется.
Миэль щурит глаза, а потом хитро улыбается и тянется к розам, которые остались после составления цветочной композиции. Она отрывает самый большой распустившийся бутон и протягивает мужчине.
— Цезарь, какой это цветок? Можешь описать одним словом?
— Оторванный, — не подумав говорит мужчина и тут же вымученно прикрывает глаза, понимая, что же он сказал. — Блять.
Миэль смеется. Наверное, в первый раз за долгое время искренне, легко и беззаботно.
— Цветы в качестве орудия убийства? — Миэль скептически фыркает и смотрит на него с материнским снисхождением во взгляде. — Нет, даже я не настолько ужасна, чтобы осквернять подобную красоту, и…
Она осекается на полуслове и напряжённо смотрит на охапку роз в своих руках — один стебель не выдержал столкновения тел и надломился, оставив бутон висеть на месте слома.
— Ничего страшного, — беззаботно отзывается Андрес, заметив ее напряженный взгляд, и доламывает цветок. Мужчина вертит в руке ярко-алый бутон, его цвет настолько насыщенный, почти черный у кромки лепестков, что кажется, будто его окунули в человеческую кровь. — Все равно с твоей красотой не сравнится ни одна из них. Ты прекрасна, Миэль.
Мужчина произносит эти слова с таким трепетом и нежностью, что у Миэль щемит в груди. А когда Андрес берет ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза, она и вовсе теряется и кусает губы, совершенно не заботясь о сохранности помады. Ей откровенно некомфортно и даже стыдно за то, что она ещё не сделала, но собирается.
— Перестань так делать, — Андрес недовольно цокает языком и хмурит брови. — Если эта помада и исчезнет сегодня с твоих губ, то только благодаря мне.
И в доказательство Берлин притягивает ее к себе за талию и накрывает ее губы своими, едва касаясь, но тем не менее проникая внутрь и ненавязчиво заигрывая с ее языком. Миэль отвечает с не меньшим азартом, но вся ее страсть какая-то вымученная и неискренняя, словно она на самом деле находиться за несколько миль от Андреса и с каждой секундой отдаляется все больше и больше.
— Пойдем внутрь, — говорит Андрес, разрывая поцелуй. — Уже достаточно прохладно, а ты вся дрожишь.
— Считай, что я дрожу от предвкушения, — Миэль вымученно ухмыляется и послушно следует за мужчиной, по инерции ухватившись за его локоть.
На самом деле ее трясет вовсе не от этого.
Когда они заходят в зал и ожидают, пока их проводят к забронированному столику, все становится ещё хуже. Миэль то и дело ловит на себе чужие взгляды и, как и любому другому психопату, ей льстит подобное внимание, вот только сегодня от этой заинтересованности тошно. Сейчас она чувствует преступницей, которая беспомощно стоит перед судом присяжных и ждет оглашения приговора, хотя прекрасно понимает, что он не будет оправдательным. Иерихон сжимает в руках букет и старается сосредоточить все свое внимание на нем, считая бутоны, чтобы отвлечься, и именно в этот момент к ней приходит осознание.
Она стоит посреди залы в классическом черном платье и охапкой цветов, которых в букете теперь
четное количество.
Как будто на похороны пришла, а не на свидание.
И от этой мысли становится ещё паршивее.
Андрес галантно отодвигает для нее стул, а она боится поднять глаза на присутствующих, потому что в ее голове назойливо стучит совершенно иррациональная мысль.
Они все знают, от того и смотрят на нее.
Знают, что Андрес де Фонойоса этот вечер не переживет.
— Неужели тебе настолько понравился букет, что ты весь вечер не будешь сводить с него глаз? — насмешливо интересуется Андрес, склонившись к ее уху.
— А? — рассеянно отзывается она и слегка поворачивает голову, тут же получив лёгкий поцелуй в щеку. — Прости просто они очень красивые… Ты поверишь, если я скажу, что мне никто подобного до тебя не дарил?
— М-м-м… — задумчиво тянет мужчина, и прикладывает пальцы к подбородку, словно действительно задался этим вопросом. — Нет.
— И будешь абсолютно прав, — хмыкает Миэль и скользит взглядом по Андресу, который занял место напротив. — Но эти цветы все равно особенные. Можно подарить кучу букетов, но даже самый дорогой подарок обесценивается, если он сделан без души… О чем ты думал, когда покупал их?
— О тебе, — просто отвечает он. — Вы с этими розами очень похожи.
— Прекрасные, но колючие? — невесело спрашивает Миэль и ее губы переламывает горькая усмешка. — Поэтому ты убрал шипы? Уж извини, но это все равно, что вырвать змее ее ядовитые клыки.
— Тебя что-то беспокоит? — серьезно спрашивает мужчина, уловив перепад в ее настроении.
— Да, — решительно отвечает Миэль и наконец поднимает глаза. Она смотрит на него так, как никогла не смотрела ранее — с таким отчаяньем и болью во взгляде, словно висит на краю обрыва, и только Андрес может решить ее судьбу. — Почему ты меня не убил, Андрес?
— Я уже ответил тебе на этот вопрос, — он слегка хмурится и смотрит на с явным беспокойством во взгляде. — Я люблю тебя, а предательство… Все же, оно всегда было неотъемлемой частью любви.
— А, может, тебе просто стало меня жалко и ты благородно решил не добивать лежачего? Или причина на самом деле в другом? — едко спрашивает она. — Если у розы отобрать ее шипы, она не сможет защитищаться, а змея долго не протянет без клыков… Прекрасные хищные создания, лишенные оружия, которых можно без опаски брать в руки. Никто бы, наверное, не устоял.
— Ты собираешься упрекать меня в моем милосердии?
— Милосердие?.. — тянет Миэль и качает головой. — Ты знаешь, кто такой Генри Тэнди, Андрес?
— Нет, но осмелюсь предложить, что один из твоих соотечественников. Ты никогда не упускала возможности ткнуть носом нас, испанцев, в величие твоей нации.
— Отчасти ты прав, — соглашается она, но в ее голосе столько несвойственной ей горечи, что у Андрес возникает неясное желание обнять ее и прижать к своей груди. В этом чувстве нет ничего романтического, в мужчине поднимаются совершенно чуждые ему инстинкты, как если бы Миэль была расстроенным ребенком. Его расстроенным ребёнком. — Он был героем Первой Мировой войны, его наградили Крестом святой Виктории за то, что он практически в одиночку положил десяток немцев, а потом бесстрашно пошел в штыковую атаку со своим отрядом, и это стало переломным моментом в сражении. Возможно, если бы не его героизм, то Британия проиграла бы в войне.
Она ненадолго замолкает и начинает нервно двигать бокал по столу, сосредоточенно наблюдая за световыми бликами от люстры.
— Однако, — продолжает она, прочистив горло, — знаменит он отнюдь не из-за своего героизма.
— И что же он такого сделал, что не идёт в сравнение с его предыдущим подвигом? — спрашивает Андрес с неподдельным интересом — у Миэль были прекрасные задатки оратора. Наверное, она смогла бы начать революцию, если бы захотела, убедив общественность поднять восстание своими сладкими речами.
— Он не выстрелил, — просто отвечает она и пожимает плечами. — В истории он так и остался известен, как «человек, который не выстрелил». Уже после той бойни на линию его огня вышел усталый немецкий солдат. Тот был ранен и еле-еле шел. Когда он заметил наведенный на него ствол, он даже не попытался достать в ответ свое оружие. Генри замер на мгновение, но, видимо, честь не позволила ему убить безоружного. И он, в нарушение должностных инструкций, решил не стрелять. Немецкий солдат увидел, как Генри опустил винтовку, кивнул в знак благодарности и поковылял дальше в сторону своих позиций, оставляя британца позади.
— Красивая история, — кивает мужчина, а затем хмыкает. — Однако, как я понимаю, в любой прекрасной истории всегда есть какое-то «но».
— Верно, куда же в сказке без старого-доброго злодея, — усмехатеся Миэль, а затем продолжает, заглядывая ему прямо в глаза:
— Этим немецким солдатом был Адольф Гитлер.
— Ух ты, — Андрес удивлённо вскидывает брови. — Это… Это действительно было неожиданно.
— Вот и получается, что миллионы людей убило чье-то милосердие, — тихо шепчет она, и Андрес замечает, что ее нижняя губа начинает подрагивать.
— Миэль… — Берлин подаётся вперёд и хочет накрыть ее ладонь своей, чтобы показать, что он рядом, что бы ни случилось, но Иерихон отдергивает руку и откидывается на спинку стула, сжимая переносицу — в носу начинает предательски щипать.
— Прости, — выдыхает она и ее голос слегка дрожит. — Прости, ты хотел, чтобы этот вечер был идеальным, а я все порчу своим настроением.
— И в чем причина? Ты можешь мне все рассказать, Миэль. Расскажи мне, что тебя беспокоит.
— Я… — начинает она и осекается, молчит, напряжённо кусая губы, пытается подобрать слова. — Я боюсь, что я все разрушу. Этот план… Он очень важен для Серхио, он, можно сказать, был делом всей его жизни, чтобы почтить память отца, но… Что если я что-то натворю? Что-то непоправимое. И весь план покатится к чертям, ещё даже не начавшись?
— Ты этого не сделаешь, — успокаивающе говорит мужчина, а затем ухмыляется. — Уж если кто-то и поставит под угрозу план, то это скорее будет Токио и ее мальчик на побегушках, но никак не ты.
— А вдруг? — продолжает настаивать она. — Что если кто-то пострадает из-за меня? Что если этим кем-то будешь ты?!
На последней фразе голос Миэль ломается и она умолкает. Девушка начинает часто моргать, загоняя подступившие слезы обратно.
— Скажи мне, Андрес, — тихо произносит она, не смея поднять глаза на мужчину. — Если бы ты умер из-за меня, то смог бы ты меня простить?
Андерс медлит с ответом, и с каждой секундой ожидания рассудок Миэль мутится ещё сильнее.
— Да, — тихо отвечает он. Берлин не объясняет причины, а просто соглашается принять смерть от ее руки. — Да.
— Прости, я отойду ненадолго, — Миэль поспешно встаёт, со скрипом отодвигая стул, но Андрес ловит ее за руку, не давая уйти.
— Спасибо тебе.
— За что, Андрес?
— За то, что позволила наконец увидеть тебя человеком.
Мужчина отпускает ее запястье и Миэль, развернувшись и подхватив свой клатч, бросает ему через плечо:
— И тебе спасибо, — тихо говорит она. — За… За цветы.
Миэль поспешно уходит, ловко лавирую между столиками, и, оказавшись в уборной, прислоняется разгоряченным лбом к кафельной плитке.
Что. Она. Мать. Ее. Творит?
Когда эта безумная идея с убийством только родилась в ее голове, все ощущалось совершенно по-другому. В ее безумном искалеченном сознании убийство отца было не только выгодным, но и в какой-то степени поэтичным, и только сейчас она готова согласиться со словами Цезаря.
Ни в одном убийстве нет ни грамма поэзии.
Возможно, ещё не поздно остановиться. Возможно, у нее получится решить проблему по-другому, в конце концов, она выпутывалась из ситуаций и похуже…
Миэль зарывается рукой в волосы, совершенно не заботясь о сохранности прически, и сжимает их у самых корней, впиваясь ногтями в нежную кожу головы. Боль немного отрезвляет ее и она, достав из сумочки телефон, открывает последнюю переписку.
Цезарь, у меня для тебя задание.
М.С.
Что надо?
Ц.Г.
Надо чтобы ты убил одного человека.
М.С.
Завтра, отель Сан Лоренцо, ближе к полуночи.
М.С.
Кто?
Ц.Г.
Андрес де Фонойоса.
М.С.
Ты сейчас серьезно?
Ц.Г.
Более чем.
М.С
Считай это свадебным подарком, милый.
М.С.
Миэль уже заносит руку, чтобы отменить приказ, но тут ее взгляд цепляется за кольцо на пальце. Она неосознанно оглаживает голову серебряной змейки и неожиданно для самой себя вспоминает, как она ей досталась.
У них с Цезарем всегда была манера делать друг другу нестандартные подарки.
— Так, ну и что это за херня-то такая? — в который раз за последний час спрашивает Миэль у самой себя. Несколько дней назад Цезарь подарил ей это, и все это время она билась над разгадкой, с каждой минутой раздражаясь все больше и больше. К тому же, у нее был жуткий сушняк, а это никак не способствовало бурной мыслительной деятельности.
Миэль вновь приложилась к бутылке с минералкой и, подперев щеку кулаком, уставилась на нечто на своей ладони.
Ну, это определенно было растение.
Миэль держала в руках непонятного вида мшистый корень, который чем-то отдаленно напоминал сжатый кулак и был абсолютно точно сухим и мертвым.
— Нет, ну я точно это где-то видела! — упрямо восклицает Миэль и усмехается, ловя себя на мысли, что похожа сейчас на Гамлета с черепом в руках. — Я же все равно когда-нибудь отгадаю, и…
Внезапно ее монолог с цветком прерывается трелью мобильного и она раздраженно снимает трубку, откладывая растение на стол.
— Да!.. Что?.. Джимми, ты, блять, издеваешься надо мной?!.. А раньше ты не мог об этом сказать?!.. Что я теперь тебе сделаю? Не хочу я никуда ехать, отстань! Агрх!.. Ладно, я буду!
Миэль на секунду прикрывает глаза, а затем зло сметает со стола все бумаги вместе с бутылкой, совершенно не заботясь о том, что вода может их повредить.
— Ну, Моррис, я тебе это, сука, припомню, — зло шипит она и порывисто поднимается на ноги, быстрым шагом покидая кабинет.
***
Домой она возвращается совершенно разбитая, уставшая и вымотанная настолько, что у нее нет сил даже идти на своих двоих, поэтому Цезарь несёт ее, перекинув через плечо.
— И давай ещё в мой кабинет заедем, мне нужен ноутбук.
— Я тебе что, такси? — недовольно ворчит мужчина и перехватывает ее поудобнее.
— Вполне возможно, — хмыкает она, за что тут же получает неслабый шлепок по заднице. — Ай! Ну больно же!
— Прости, что мало.
— Садист.
Цезарь открывает дверь в кабинет и ставит Миэль на ноги. Как только девушка принимает вертикальное положение, она тут же вымученно стонет, глядя на весь этот бардак, что она устроила в порыве гнева. Ее взгляд блуждает по бумагам, оценивая масштаб трагедии, пока не натыкается на то, чего здесь раньше не было.
Бутылка с водой опрокинулась, смочив несколько листов, и на паркете образовалась небольшая лужа, в которой плавал цветок. Он отчасти отдаленно напоминал цветение папоротника, только его листья были мелкие и круглые и держались на тонких стебельках, которые росли из общей розетки, делая его похожим на щупальца осьминога.
Миэль опасливо подходит к растению и опустилась на одно колено, присматриваясь. Ее брови непроизвольно ползут вверх, когда она замечает, что в сердцевине цветка сидит небольшая серебряная змейка. Девушка озадаченно хмурится и берет его в руки, позволяя воде свободно стекать по рукам.
— Это что ещё за цыганские фокусы? — она разворачивается к Цезарю, который привалился к дверному косяку, скрестив руку на груди.
— Это роза.
— Исчерпывающий ответ, — саркастично отвечает Миэль и подходит вплотную к мужчине, держа цветок перед собой. — Ладно, признаю, я в душе не знаю, что это такое. И почему оно было мертвым, а сейчас такое… Зелёное.
— Это Иерихонская роза. Бессмертный цветок, — нехотя поясняет он. — Может несколько лет жить без воды в пустыне, а потом заново воскреснуть.
— Оу, — удивлённо говорит Миэль и ее лицо непроизвольно вытягивается. — А у тебя-то она откуда?
— Сгонял на выходных в Иерусалим, — фыркает он, закатывая глаза. — Это пустынное растение, я же сказал. А я служил в Ираке.
— Ты хочешь сказать, что она у тебя с…
— Да.
Они молчат некоторое время, впервые чувствуя несвойственную их отношениям неловкость. Их жизнь была безумной, поэтому они сразу начали с секса, пропустив конфетно-букетный период, и дарить друг другу подарки — тем более такие значимые — было очень непривычно. Миэль смотрит на розу в своих руках и непроизвольно кусает губы. Цезарь сказал, что привез ее с войны, а это значит, что этот цветок знает, какова на вкус человеческая кровь.
Перед глазами Миэль мелькают картины взрывов, оторванные куски голов и тел в пепельно-песочном тумане, и на секунду кажется, что комната заполняется гарью и гнилостно-сладким духом палёной плоти. Крики раненых и умирающих сливаются в гулкую какофонию звуков и отдаются фантомным эхом в черепной коробке. Этот цветок значит гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд, и Миэль задаётся вопросом: почему именно она?
Почему не Мариса?
Вода все ещё стекает с ее пальцев, но теперь Миэль кажется, что это самая настоящая кровь, и ответ приходит на ум сам собой.
Мариса такой кровавый подарок не оценила бы.
— Сколько крови она впитала? — тихо спрашивает она.
— Больше, чем ты можешь себе представить, — отвечает он, не глядя на нее, и поводит плечами. Цезарь не любит говорить о войне, поэтому Миэль поспешно переводит тему.
— А при чем тут змея?
— Это кольцо, вообще-то. У местных была такая традиция — дарить кольца внутри цветка тем, кого… — он осекается и его всегда холодный и сосредоточенный взгляд становится растерянным. Он явно не уверен в том, что сможет закончить это предложение, но Миэль не настаивает. Она осторожно вытаскивает кольцо, чтобы не повредить ветви, и надевает его на палец, любуясь.
— Это лучший подарок, который только мог быть, — мягко говорит Миэль и трётся щекой о его плечо. Она бы его обняла, но ей никак не хочется выпускать розу из рук.
— Но ты имей ввиду, меня так торкает раз в пятилетку, — предупреждает Цезарь и притягивает девушку ближе к себе, сцепляя руки в замок у нее на пояснице. — Так что не особо рассчитывай на подобные сюр…
Договорить он не успевает, потому что Миэль накрывает его губы своими, сливаясь в нежном чувственном поцелуе.
— А как теперь за ней ухаживать? — с любопытством спрашивает Миэль, нежась в его объятья и оглаживая лепестки.
— Да никак. Я же говорю, она неубиваема, — мужчина пожимает плечами. — Если хочешь, обратно засуши и закинь в шкаф, говорят, она хорошо отпугивает моль.
— Цезарь, — Миэль утыкается ему в плечо и истерически хихикает. — Твоя практичность неподражаема.
Розы.
Миэль все же была отчасти фаталисткой, поэтому не могла не видеть той параллели между мужчинами в её жизни и цветами, которые они ей дарили.
Винсент подарил ей желтые розы и они расстались.
Андрес преподнес ей алые и они лягут на его могилу.
Цезарь же… Цезарь подарил ей розу Иерихона — бессмертный цветок, который может умирать и возрождаться сотни раз.
Цветок воскрешения, благословленный на вечную жизнь Девой Марией.
И это еще одна причина, по которой она нарекла себя Иерихон.
Миэль подходит к раковине и включает холодную воду, мочит ладони и прикладывает их к основанию шеи, чтобы прийти в себя и унять первые рвотные позывы из-за подступающей паники. Она стоит, сгорбившись, и опирается на мраморную столешницу, чтобы хоть как-то устоять на ногах. Шум воды немного успокаивает ее, но вдруг к нему добавляется новый звук.
Тук-тук.
Тук-тук.
Острый, но ненавязчивый, словно птица стучит своим клювом в окно. Миэль медленно поднимает взгляд на зеркало и тут же отшатывается от него в ужасе.
Ее отражение прилипло лбом и ладонями к зеркальной глади, в упор смотря на нее своими безумными янтарными глазами и тихо постукивая по стеклу ноготком.
Нет, только не это.
— Нет… — хрипит Миэль, качая головой в неверии.
— Да-а-а, — злорадно тянет доппельгангер скрипучим, механическим голосом, словно говорит в жестяную трубу. — Это твои сомне-е-ения.
— Только тебя здесь не хватало! — шипит она в ответ и выпрямляется, будто готовится к атаке. — Изыди!
— Не-е-ет, — паскудно тянет оно и облизывает губы — язык настолько длинный, что достает до подбородка, и наблюдать за подобными метаморфозами на своем лице откровенно мерзко. Миэль морщится и отводит взгляд, уже собираясь уйти, но отражение ее останавливает. — Выбирай папочку, детка. Перед ним ты невинная жертва обстоятельств и он проживет не так уж много, чтобы узнать правду.
— Именно в этом и заключается проблема. Он меня совсем не знает, а Цезарь…
— А Цезарь знает тебя
слишком хорошо, — покладисто соглашается демон, но его взгляд вдруг холодеет. — И знаешь, кого он видит, когда смотрит на тебя, Миэль?..
— Можешь не продолжать.
— Меня! Меня! МЕНЯ! — вопит отражение в судорожном припадке и остервенело бьёт ладонями в холодную твердь, разделяющую их миры. — В ТЕБЕ НИЧЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО НЕ ОСТАЛОСЬ! НИЧЕГО! ТЫ БЕЗДУШНАЯ ТВАРЬ, КОТОРАЯ ВСЕМ ПРИЧИНЯЕТ ЛИШЬ СТРАДАНИЯ!
— Скажи мне то, чего я не знаю, — горько усмехается Миэль и возвращается к Андресу.
Это становится хуже, она окончательно сошла с ума. Потому что ей больше не нужно напиваться до беспамятства, чтобы поговорить со своим альтер-эго.
Весь оставшийся вечер Миэль сидит как в воду опущенная — она едва ли не теряет нить разговора, вяло отвечает на вопросы Андреса и думает о своем. Они выходят из ресторана и идут по направлению к отелю, где сняли номер на эту ночь. Миэль цепляется за его локоть, водить окольными путями, лишь бы оттянуть роковой момент, однако так не может длиться вечность.
Наконец, они оказываются на нужной улице и Миэль замирает на месте как вкопанная. Она обводит взглядом высотные дома, цоколи которых окружёны ореолом света фонарей, а крыши уходят прямиком в чернильное небо, и прикрывает глаза, собираясь с духом
— Что такое? — недоуменно спрашивает Андрес, поворачиваясь в ее сторону.
— Ничего, — беззаботно отвечает она и улыбается, но ее тон и улыбка насквозь фальшивы. — Просто здесь так красиво… Сфотографируешь меня?
— Я знал, что рано или поздно все этим закончится, — Берлин закатывает глаза, но все же принимает из ее рук телефон и отходит на несколько шагов.
— Ещё чуть-чуть, — прости Миэль, показывая жестом, чтобы он отошёл ещё немного назад, и сглатывает.
Ещё чуть-чуть и все будет кончено.
Миэль рассеянно сжимает в руках букет алых роз и начинает обратный отсчёт, когда замечает небольшой красный огонек снайперского оптического прицела.
Десять…
Единственным моим опрометчивым решением было прощать тебе твое предательство. Я проявил небывалое для себя великодушие, и вот как ты отплачиваешь — бессовестным надругательством над моим творением.
Девять…
Вряд ли человек, который вздрагивает от обычной грозы, будет иметь смелость приложить свою руку к зарождению хаоса…
Восемь…
Единственный монстр в этом доме — это ты.
Семь…
Будь ты моей дочерью, то давно бы уже получила по заднице за свои выходки.
Шесть…
Если ты собираешься отождествлять меня со своим отцом, я не против сыграть роль отца, а это означает, что я возьму свою малышку на колени, чтобы поговорить с ней о серьезных вещах.
Пять…
Знаешь, кого ты мне напоминаешь?.. Непослушного ребенка, который постоянно проверяет границы дозволенного. Ему интересно узнать, насколько далеко он может зайти в своих шалостях, пока родитель окончательно не выйдет из себя, и что за этим последует.
Четыре…
И ты бы смогла так просто убить человека?
Три…
И ты смогла бы убить меня?
Два…
Какая же ты все-таки змея, Миэль.
Один…
Спасибо тебе.
— Нет… — тихо шепчет Миэль, но ее голос такой слабый и тихий, что она сама его едва различает среди шумов ночного города.
Она закрывает глаза и чувствует, как ее реальность разбивается на тысячу осколков.
Нет…
— Миэль, если ты хочешь хорошо получиться на фотографии, то глаза лучше держать открытыми.
Миэль распахивает глаза и видит перед собой абсолютно живого Андреса, который недовольно держит в руках телефон.
Нет?..
Он… Не выстрелил?
***
Миэль поднимается на крышу здания, оставив Андреса мирно спать в гостиничном номере после подмешанного в бокал снотворного. Изначально оно предназначалось ей, потому что девушка была уверена, что после случившегося уснуть сама она вряд ли сможет.
А, возможно, она вовсе и не планировала просыпаться.
— Вот значит как? — вкрадчиво спрашивает Миэль, впившись глазами в высокую мужскую фигуру. Цезарь стоит, привалившись к стене и курит, затягиваясь глубоко и выпуская сизый дым судорожными вздохами. Миэль непроизвольно поводит плечами — если Цезарь берет в рот сигарету, это значит, что все максимально хреново. — Ты уже отвергаешь мои подарки?
Цезарь не отвечает, только снова затягивается, заставляя маленький оранжевый огонек на кончике сигареты на мгновение вспыхнуть ярче. Миэль неуютно в этой оглушающей тишине, но она терпеливо ждет ответа.
— Мне его жизнь нахрен не сдалась, — наконец подаёт голос мужчина и бросает сигарету на крышу, затушив ее носком ботинка.
— И чего тогда ты желаешь? — у Миэль пересыхает во рту от волнения, а ладони покрываются испариной, но она не подаёт виду, продолжая сосредоточенно следить за каждым движением Гандии.
— Твою.
Этот ответ прошибает девушку насквозь, а сердце начинает бешено колотиться в груди. Она склоняет голову на бок и смотрит на непроницаемое лицо Цезаря, силясь понять, почему он решил именно так, но с горечью понимает, что ответ всегда был у нее перед глазами.
У злодеев не бывает хороших финалов.
Возможно, она ошиблась и поспешила, сравнивая Андреса с Генри Тэнди.
Возможно, человеком, который мог бы убить Гитлера, всегда был Гандия.
И он непременно выстрелит.
Ее губы сами по себе ломаются в печальной полуулыбке и она медленно подходит ближе, пряча руки в карманы лёгкого плаща.
Когда Миэль Сандерс чего-то хочет она непременно это получает.
Сегодня она жаждала
своей смерти, поэтому она принимает ее как данность, удивляясь лишь тому, как Цезарю удается угадывать даже такие безумные желания.
— Что ж, — говорит она и поднимает глаза к звёздному ночному небу, вглядываясь в его чернильную глубину. — Если мне и суждено умереть, то лучше смерть от твоей руки.
Миэль глубоко вздыхает и переводит взгляд на мужчину, силясь запомнить острые черты его лица, отстраненно думая о том, что это наверное самое прекрасное, что можно увидеть перед смертью. Иерихон снова делает глубокий вдох, впуская в лёгкие ночной воздух, ощущая его вкус на языке, и прикрывает глаза, готовясь к неизбежному.
Она даже не будет сопротивляться, потому что…
— Ау-у-ч! Цезарь! За что?! — взвизгивает Миэль и хватается за голову, потирая горящую кожу. Мужчина зарядил ей по лбу открытой ладонью и силы явно не пожалел, потому что после этого шлепка из глаз в буквальном смысле посыпались искры.
— У тебе совсем крыша потекла?! — зло шипит мужчина, а его ртутные глаза пылают самой настоящей яростью. — Не собираюсь я тебя убивать, дура!
— В смысле? — удивлённо спрашивает Миэль и болезненно морщится, держа ладонь у лба. — Ты же сам сказал, что хочешь мою жизнь!
— Что?.. Нет! Я имел ввиду, что ты пойдешь лечиться и не сдохнешь раньше времени!
— А? — Миэль удивлённо хлопает глазами и глупо смотрит на злого мужчину перед собой. — Ну, значит, мы друг друга неправильно поняли.
Что ж, ситуация приняла очень неловкий оборот. Так глупо Миэль себя не чувствовала ещё со старшей школы. Она подходит к Цезарю и утыкается саднящим лбом ему в грудь, позволяя рукам безвольно повиснуть вдоль туловища.
— Прости меня, — тихо шепчет она и на этот раз даже не пытается сделать слез. Цезарь единственный мужчина, который видел ее
настоящие слезы и скорбь. — Я… Я так запуталась.
Слезы катятся по ее щекам, а она сама судорожно всхлипывает, жадно хватая ртом воздух, обхватывает себя руками за плечи, но обнять мужчину не пытается, потому что не уверена, а можно ли ей?..
— Не реви, а? — устало говорит Цезарь и заключает ее в объятья, положив подбородок ей на макушку. — Сама виновата.
Миэль это совсем не успокаивает — в душе все ещё полный раздрай, но рыдания постепенно сходят на нет, потому что её не оттолкнули.
— Почему? — неожиданно спрашивает Цезарь, когда дыхание Миэль становится размеренным и глубоким.
— Что «почему»?
— Почему, даже если бы я действительно собирался тебя убить, ты так спокойно это приняла?
— Потому что… — Миэль глубоко вздыхает, словно собираясь с силами. — Потому что если бы ты от меня отвернулся, то мне не осталось бы ради чего жить.
Миэль сглатывает тугой ком в горле и ее глаза вновь наполняются слезами. Эти слова дались ей неимоверно тяжело, но ещё тяжелее ей даётся следующий вопрос:
— А ты почему?.. — тихо спрашивает она и слегка ворочается в его руках, поднимая голову и заглядывая ему в глаза. — Почему ты его не убил?
Цезарь не отвечает. Его губы плотно сжаты и образуют тонкую линию, а его взгляд устремлён куда-то поверх ее головы.
— Лечение экспериментальное, — медленно говорит он, лениво взвешивая каждое слово. — Будет подопытной морской свинкой. Его не жалко, а тобой я рисковать не хочу.
— Я уже говорила, что никогда не перестану удивляться твоей практичности? — фыркает Миэль и льнет к его груди теснее, вслушиваясь в размеренное биение чужого сердца.
Миэль смешно, но она понимает, что не убил он его вовсе не поэтому.
Это так странно.
Сотни людей в Мадриде сейчас мирно спят и не имеют ни малейшего понятия о том, какая шекспировская драма разыгралась на одной из его крыш.
Миэль подарила Цезарю жизнь Андреса, а тот ее передарил, потребовав взамен ее собственную.
— Как там наша роза, Цезарь?
— Засохла. Я ее не поливаю.
— Почему?
— Домой вернёшься — сама польешь.
— Прости, — повторяет Миэль после непродолжительного молчания. — Я тебя не заслуживаю.
— Нет, я именно то, что ты заслужила, — фыркает он, крепче сжимая девушку в объятьях, однако потом все же считает нужным добавить:
— Но спишь ты все равно на диване.
— Справедливо.
