Игра в имитацию

— Ну, так… — томно шепчет Миэль и ласково, почти невесомо касается губами разгоряченной кожи любовницы. Ее губы с вожделением ползут все ниже, переходя с острых птичьих ключиц на округлую упругую грудь с набухшими сосками, а затем спускаются ещё ниже, вырисовывая на плоском животе разнообразные узоры своим носом. — Как бы ты это сделала? — Сделала… Ах!.. Что?.. — лениво мурчит Алондра, зарываясь пальцами в волосы Миэль и нетерпеливо направляя ее голову ниже к тому месту, где она была вся горячая, пульсирующая и мокрая. — Как бы ты убила моего отца? — спрашивает Миэль, запечатывая фразу поцелуем в самой интимной части женского тела. — М-м-м-м… Ты действительно хочешь узнать это прямо сейчас? — фыркает блондинка, но ее саркастический выпад тут же утопает в сладострастном стоне, когда Миэль умело проводит языком по клитору круговыми движениями. Алондра выгибается дугой, приподнимая бедра навстречу Миэль, закусывает губу и тихо постанывает, чтобы не выдать девушке истинную степень своего наслаждения. О, Сандерс умеет работать своим языком во всех смыслах этого слова. Она доводит Рамирес почти до исступления, так что блондинка уже даже не сдерживается и кричит в открытую, мотая головой из стороны в сторону и извиваясь всем телом. Убийца уже почти на пике, как вдруг Миэль снижает темп, вызывая у нее разочарованно-возмущенный стон. — Ты же понимаешь, что ты не кончишь, пока я не добьюсь от тебя вразумительного ответа? — вкрадчиво шепчет Миэль, опаляя плоть горячим дыханием. — Сучка, — произносит Алондра на выдохе и тут же взвизгивает, потому что Миэль в отместку прикусывает нежную кожу на внутренней стороне бедра. — М-м-м-м… Ладно! Хорошо! Сдаюсь! Рамирес сейчас слишком хорошо, чтобы показывать характер и идти на принцип, поэтому она покладисто начинает говорить, хотя от Миэль и не укрылось то, что она закатила глаза отнюдь не из-за удовольствия. — Ну же, расскажи, птичка, какое твое идеальное убийство, — мурлычет Миэль и возвращается к своему прежнему занятию. — Стрих… Ах-м-м!.. Да, это определенно был бы Стрихнин! — названия яда Алондра буквально выкрикивает, когда умелый язык ее любовницы проникает внутрь под нужным углом. — Судороги… Страх… Невозможность сделать вдох… О, он бы принял его из моих рук… Алондра перечисляет симптомы с таким упоением, что ей самой становится непонятно, что заводит ее больше: яркие картины умирающего Андреса, которые сами собой вырисовываются в замутненном сознании, или же страстные ласки его дочери? — И маска смерти… Ох, да!.. Да! Быстрее! Он бы улыбался… Сардонически улыбался… — наконец завершает свою оповедь Алондра и оргазм накрывает ее с головой. — Нет, все же, королева-отравительница у нас ты, птичка, как ни крути, — хихикает Миэль, наслаждаясь видом доведённой до исступления девушки. — Это был идеальный вариант, — ворчит блондинка, после того, как ей все же удалось восстановить дыхание и хоть немного прийти в себя. — Но я знаю свою удачу, так что мне сойдёт и прицельный выстрел в упор. Главное, чтобы я смогла посмотреть в его ублюдочные глаза напоследок. — Это можно устроить, — мурлычет Миэль и лениво прикрывает глаза, довольная собой и произведенным эффектом. — Кстати, ты знаешь, что Стрихнин в малых дозах использовали в девятнадцатом веке в качестве афродизиака? — Теперь знаю, — фыркает блондинка и приобнимает Миэль за талию, притягивая ближе и вдыхая медовый аромат ее волос. Гипнотический, дурманящий аромат. — А тебе-то эта информация зачем? Ты же у нас заводишься с полоборота, разве нет? — У кого что болит, как говорится… — Миэль снова хихикает, а потом вдруг резко подрывается и восторженно хлопает в ладоши. — Я знаю! Знаю, что я за персонаж! — И кто же? — спрашивает Алондра с неподдельным люботством. — Лукреция Бо-орджиа, — мечтательно тянет Миэль и снова заваливается на подушки, на что блондинка только фыркает. — Знаешь, после сравнения себя с Люцифером и Гитлером я ожидала от тебя чего-то большего, нежели роль средневековой шлюхи, — скептически говорит Алондра, но другая девушка от нее только отмахивается. — Ничего ты не понимаешь, — высокомерно отвечает она. — Это же какой символизм… Ты же знаешь, что она возлежала с отцом и братом? «Борджиа может любить только Борджиа» — восхитительный девиз. Алондра глубоко вздыхает и закатывает глаза. — Больше исторического инцеста? — А ты начинаешь понимать, — весело смеётся Миэль, и в ее янтарных глазах начинают плясать самые настоящие черти. — Я люблю историю, а она имеет свойство повторяться. Так что, кто знает… Может, сейчас ты говоришь с ее новым воплощением… Миэль моргает и время снова начинает течь в привычном темпе. Алондра смотрит ей прямо в глаза и взгляд ее зелёных омутов не менее растерянный. Блондинка с каким-то суверенным удивлением опускает взгляд и прикладывает руку к ране на животе. Пуля прошла навылет. Алондра открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из ее глотки исторгается только приглушённый хрип и струйка алой крови медленно начинает стекать по подбородку. Ее ноги подкашиваются и она оседает мертвым грузом на пол ангара, открывая Миэль обзор на Берлина, стоящего на расстоянии двадцати шагов от нее с абсолютно безразличным холодным взглядом и вскинутой рукой, в которой он сжимал пистолет. Он выстрелил ей в спину. Рука на удивление не дрожала. — Ты цела? — спрашивает он с какой-то отстранённостью в голосе и медленно подходит к Миэль. Андрес скользит по ней взглядом с ног до головы, проверяя, не задела ли ее выпущенная им пуля, а затем приподнимает ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. Миэль сглатывает, сердце заходится в остервенелом аллюре, и девушка с силой сжимает зубы, чтобы не позволить губам задрожать. Она смотрит в глаза мужчине, и дрожь проходит по ее телу от всего того спектра эмоций, что читается во взгляде его коньячно-карих радужек. Лицо не выражает ничего, но глаза говорят о многом. И сказанное Миэль вовсе не нравится. Внезапно их немой диалог прерывается хриплым смешком. Андрес и Миэль синхронно смотрят на источник звука и видят, что Алондра привалилась спиной к одному из ящиков и смотрела на них со смесью досады и какого-то странного облегчения. Берлин присаживается на корточки рядом с ней, чтобы их лица были на одном уровне и хочет что-то сказать, как внезапно его неозвученный монолог прерывает Алондра: — Все-таки, история повторяется, как ни крути… — медленно говорит Алондра с какой-то полубезумной улыбкой на лице, а потом заходится в приступе кашля, от чего микроскопические капельки крови разлетаются вокруг, попадая на одежду Берлина. Она с каким-то отчаянием всматривается в лицо мужчины, словно силится запомнить его аристократические черты и унести этот образ с собой в могилу. Рамирес прижимает свою руку плотнее к ране и собирает последние силы, чтобы приподняться и посмотреть в абсолютно спокойные и безразличные глаза Миэль. — Борджиа может любить только Борджиа… Правда, Лукреция? — Да, Алондра, — кивает Миэль и улыбается краешком губ. Ее буквально распирает от того, чтобы не назвать блондинку «Медичи», памятуя об их страстной ночи в объятьях друг друга. — Борджиа действительно может любить только Борджиа… Но знаешь что? Миэль слегка склоняет голову на бок, рот кривится в усмешке и она не может удержаться от очередной двусмысленной фразы, чтобы добить девушку окончательно: — Из всех Борджиа Лукреция всегда выбирала Чезаре. Алондра смотрит на нее замутненным взглядом, силясь понять смысл сказанного умирающим сознанием, а спустя мгновение заходится в приступе безумно-сардонического смеха. Наверное, смерть действительно позволяет увидеть то, что было до этого плотно сокрыто, было недоступно для человеческого понимания. Возможно, она и покойница, но Андрес тоже не жилец. Покойник. Нет, они все здесь покойники. Потому что история не терпит сослагательного наклонения. Потому что Лукреция всегда выбирает Чезаре. Это была ее последняя мысль. Лицо девушки искажает предсмертная судорога, а затем черты ее лица разглаживаются. Наверное, это был первый раз, когда Андресу и Миэль выпал шанс увидеть искреннее умиротворение на этом красивом и экспрессивном лице. Миэль закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не рассмеяться в голос. Вот тебе и раненная птичка. Смешно же. Но самое забавное здесь то, что это убийство, пускай и с небольшой заминкой, но все же пошло по ее изначальному плану. А в ее планы смерть отца никогда не входила. На данный момент, по крайней мере. Ей было просто интересно, что же выйдет из этой затеи в итоге, ведь ставила она с самого начала на Андреса. Стрихнин. Яд всегда был преимущественно женским оружием ещё испокон веков. Когда ты сжимаешь в руках глок или нож, стоя перед человеком, которого ты намерен лишить жизни, то велика вероятность, что ты можешь отказаться от этой затеи. Эмоции всегда были губительны для убийцы. Человеческий фактор. Не больше, не меньше. Яд же уже налит в бокале, его уже не отделить от вина, которое выпьет жертва. Выпьет сама, что немаловажно. Алондра никогда бы не смогла застрелить Андреса. Что бы она не говорила, но любовь — это не то чувство, которое проходит безследно. А она Берлина любила. Вопрос лишь в том… Любил ли ее Берлин? Сандерс хладнокровно смотрит на сгорбленную фигуру Андреса, который так и не поднялся и все ещё смотрел на мертвое тело бывшей любовницы. Взгляд у Миэль жёсткий, колючий, пронзающий и это совсем не вяжется с тоном, которым она к нему обращается: — Идём, — мягко говорит Миэль, подходя к Андресу. — Оружие само себя не погрузит. Мужчина кивает, не глядя на нее, и поднимается. Миэль слегка щурится, наблюдая, как Андрес берет один из ящиков с патронами и несёт к машине. Проводив его спину взглядом, девушка пожимает плечами и следует его примеру. Они таскают коробки примерно с четверть часа и каждый раз, когда они ходят туда-сюда по складу, взгляд не может не задерживаться на мертвом теле их общей любовницы. Миэль не знает, что чувствует Андрес, но сама она не испытывает ровным счётом ничего. Это все лишь печальная правда жизни. К сожалению, двое могут хранить секрет, только если один из них лежит в могиле… — И как давно ты узнала? — осторожно спрашивает Лондра, все ещё не уверенная стоит ли ей поднимать эту тему. — О том, что ты больна? Миэль сидит на кровати спиной к девушке, сгорбившись, так что острые позвонки отчётливо выделяются на бледной коже, словно вот-вот ее прорвут. Девушка не оборачивается на голос и продолжает смотреть в одну точку, где-то в глубине комнаты, словно и не слышала ее вопроса. — Мне было четырнадцать, — отвечает она наконец, и ее вечно раздражающий задорный голосок на этот раз звучит как-то тускло и надтреснуто. — Забавная история на самом деле. — И что же в ней такого забавного? — Обнаружил ее не врач. Алондра вздергивает бровь в недоумении и просто сверлит взглядом обнаженную ссутуленную спину. В том, что говорит Миэль нет никакого смысла. Как такое заболевание мог обнаружить человек, который не связан с медициной? Вопросов становится только больше, и, кажется, у Миэль Сандерс есть особая сверхъестественная способность лишать понимания, давая информацию. — Но это не так уж и важно на самом-то деле, — продолжает Миэль неожиданно беззаботно. — Гораздо веселее дела обстоят с лекарствами. Я всегда знала, что я уникальна, но никогда не могла предположить, что настолько. — Можешь по существу? — Изволь, — покладисто кивает девушка и наконец оборачивается. — Знаешь, как работает ретроксил? Он ускоряет выработку дофамина, чтобы мозг имел возможность подавать сигналы опорно-двигательному аппарату и конечности не глючили. Все просто, легчайшая арифметика, — фыркает она. — Только вот… У меня с дофамином всегда были особые отношения. — Так вот почему ты всегда такая неадекватная, — задумчиво тянет Алондра и усмехается. — Ты по жизни на дофамине, а я уже грешным делом подумала, что ты невменяема. От этих неосторожных слов Миэль дёргается, как от пощёчины, и Алондра подозрительно щурится, понимая, что здесь есть что-то ещё. — О, нет-нет, тут твоя правда, птичка, — смеётся Миэль. — Я действительно не в себе. Наверное, поэтому я приняла решение не лечиться. Поверь, переизбыток дофамина… Не то, что ты будешь жаждать испытать. Однако Цезарь считает иначе. Собственно, по этой причине ты сейчас здесь и слушаешь мою «исповедь». — Он заставляет тебя лечиться? — задаёт очевидный вопрос Алондра. — Ну, его можно понять… — Конечно, можно, — горько усмехается Миэль. — Только вот почему-то никто не желает понимать меня. Сандрес трясет головой, словно силится прогнать эти печальные мысли, а потом, не произнося ни слова, подлазит Алондре под бок, как маленький ребенок, которому приснился кошмар. — Вот и сейчас, этот солдафон воспользовался тем, что он физически сильнее и вколол мне эту дрянь, — признается девушка и закусывает губу. — Поэтому я здесь, с тобой. Я не хочу быть одна… Мне нельзя быть одной!.. Мне страшно, Алондра. С каждым днём я чувствую, что все больше и больше загоняю себя в угол и рано или поздно мне придется… Не важно. Миэль обрывает это сбивчивое признание так же быстро, как и начинает, и все, что остаётся Алондре, — это затаить дыхание и обнять девушку, даря ей хотя бы мнимую защиту. — Мне страшно, Алондра, — тихо повторяет Миэль. — Почему? Чего ты боишься? — Того, что начнет происходить со мной через пару часов. Она видела. Она слышала. Она знала. И именно поэтому должна была умереть. Миэль просто воспользовалась ей, а потом избавилась за ненадобностью, как от использованной салфетки. Избавилась чужими руками. — Что-то не так? — спрашивает она у Берлина с участием в голосе, когда с погрузкой наконец покончено. Мужчина стоит, засунув руки в карманы брюк, и смотрит куда-то за горизонт, где медленно садится закатное солнце. — Просто пытаюсь осознать, что я только что убил ее. — Она убила бы меня, — резонно замечает Миэль. — Не знаю, что связывает вас двоих, но осмелюсь предположить, что она одна из твоих многочисленных бывших, которые так и не смирились с расставанием. Не осуждай, но я в какой-то степени даже рада такому исходу. Прошлое не должно преследовать тебя, это не принесет тебе ничего кроме проблем, так что… Она не заканчивает предложение и разводит руками, словно говоря этим жестом «тут и так всё ясно, не мне тебя учить», но неожиданно его продолжает Берлин. — В следующий раз, когда тебе взбредёт в голову помочь кому-либо, тебе следует задуматься о том, чтобы его добить, — Берлин повторяет ее фразу, сказанную накануне, а затем медленно поворачивает голову в ее сторону и изучающе вглядывается в чужое лицо. — Это нужно было сделать, — с нажимом произносит Миэль. — Ты просто сделал то, что от тебя требовалось, как и любой другой хороший капитан. Только вдумайся, если бы она убила тебя сейчас, то весь многолетний план Профессора полетел бы к чертям. — Тогда мое место заняла бы ты, — пожимает плечами Берлин. — Любого можно заменить. — Любого, кроме тебя, Андрес, — шепчет Миэль, подойдя к мужчине вплотную. — Ты неподражаем. Она тянется к его губам, чтобы поцеловать, но мужчина просто отворачивается. — Нам ещё нужно избавиться от улик, — холодно бросает он и берет канистру с бензином. Мужчина и женщина молча смотрят на беснующееся пламя, которое пожирает постройку и лежащие в ней тела, как вдруг Миэль вновь нарушает их молчание: — Ты все сделал правильно, Андрес. У тебя не было выбора… — Был, — коротко обрывает он. — Я бы мог позволить ей убить тебя. — И ты смог бы с этим жить? — Думаю, да, — криво усмехается он. — Тем более, если учесть, сколько мне осталось. — Надо же, — хмыкает Миэль и, видимо, устав наблюдать за пожарищем, идёт по направлению к машине. — А я-то думала, что ты меня любишь. — Разумеется, люблю, — усмехается он, садясь на соседнее место водителя. — Что заставило тебя думать об обратном? — Когда любят обычно пытаются спасти. — И разве ты сейчас горишь в этом импровизированном крематорий? Миэль напряжённо молчит, глядя прямо перед собой, а потом картинно разводит руками в притворной неуверенности: — Эмм… Спасибо? — Не стоит, — отмахивается Берлин, словно его поблагодарили не за спасение жизни, а за галантно придвинутый стул. — Лучше ответь мне на один вопрос, Миэль… Так, удовлетвори праздное любопытство умирающего старика в качестве благодарности. Он молчит некоторое время, видимо, формулируя вопрос, а Миэль вся напрягается как струна в ожидании. — Ты бы смогла хладнокровно убить человека, который был в тебя влюблен? Миэль столбенеет на миг, а затем прикрывает глаза. Что-то давно забытое, словно из прошлой жизни, всплывает в памяти, оставляя за собой шлейф из грязи и гнили, точно оживший мертвец, выбравшийся из могилы. О, ее сладкие шестнадцать… Миэль зевнула и, лениво потянувшись, сцепила руки в замок за головой. Девушка смотрела пустым взглядом в потолок, совершенно не обращая внимание на парня, который что-то увлеченно бубнил сбоку. — В этом романе очень явственно прослеживаются аллюзии на шекспировскую «Бурю», особенно если учесть сравнения главного героя с Калибаном… Милли, ты вообще меня слушаешь? — сидящий за письменным столом парень оторвался от книги и, поправив очки, недовольно посмотрел на Миэль, которая внаглую развалилась на его кровати и, казалось, не слышала ни слова из его пламенного монолога. Девушка только фыркнула на это и, повернувшись набок, смотрела пустым взглядом уже на парня. Ее янтарные глаза отрешённо скользили по его нескладной подростковой фигуре и вызывали явное, судя по лёгкому румянцу на щеках, смущение у обладателя субтильного тела, скрытого под белой футболкой и клетчатой рубашкой на несколько размеров больше. — Кхм, — парень неловко кашлянул и поспешно отвернулся к книге, так что все что Миэль оставалось — это сверлить взглядом его напряжённую спину. — Надеюсь, что слушаешь, потому что это совместное задание влияет на семестровую оценку и… Дальше Миэль потеряла всякий интерес. Ей уже давно было откровенно плевать на оценки, потому что в ее жизни были проблемы посерьёзнее. И самая большая из них — это их прекрасный учитель литературы, который и задал им этот треклятый проект. Мистер Шарп. Шерринфорд. Шерри. Чертов ублюдок. И вот все ему неймётся! Хотя, Миэль признавала, что тут есть и доля ее вины. В последнее время она совсем забросила его предмет, мотивируя это тем, что для неё он не имеет никакой практической значимости. И как результат, Шарп решил над ней поиздеваться поставив в пару с этим зубрилой и ехидно добавив, что, возможно, у Эндрю получится вдолбить в ее голову хотя бы самые простые истины, раз его педагогических навыков здесь не хватает. Ублюдо-о-ок. Лучше и не скажешь. Миэль совершенно не понимала такой озабоченности ее образованием. Стремясь сбежать из-под материнского неусыпного контроля, она, сама того не осознавая, загнала себя в ещё большую кабалу. Мама буквально грезила, чтобы она стала адвокатом. Шерринфорд талдычил ей о том, чтобы она была развита во всех сферах, включая литературу, но настоятельно рекомендовал ей продолжить заниматься математикой. Но никому из них и в голову не могло прийти узнать, чего же хочет сама Миэль. А хотела она — как бы пафосно это не звучало — спасать человеческие жизни. Хотела, чтобы профессия врача стала своеобразным искуплением за то, что она уже совершила и что ей ещё предстоит совершить, если она не разорвет свои связи с Шарпом. А она не разорвет, это ясно как день. Миэль даже тайком готовилась к поступлению в медицинский колледж, хотя в глубине души понимала, что ничего не будет так, как она хочет. От одной мысли об этом девушку перекосило. Непонятно откуда в ней начала подниматься несвойственное ей бешенство. Ее дико бесило то, что она совершенно бесправна, но ещё больше ее бесили люди, которые у нее эти права отобрали. — Милли, прошу будь серьёзней или… — снова обратился к ней одноклассник и это стало последней каплей. — Или что, Эндрю?! — грубо рыкнула она и резко приняла сидячее положение. — Что такого ужасного случится, если ты получишь хреново «В» или — упаси Господи! — «С» за этот ебаный проект по предмету, который нахрен не нужен при поступлении?! — Да, но общий балл… — Да плевала я на него! — зло крикнула Миэль, сверкнув глазами, и подскочила на ноги. Девушка сцепила руки за спиной и нервно меряла шагами комнату, со стороны напоминая загнанного в клетку тигра, а затем резко остановилась и посмотрела на парня в упор: — Как же ты меня бесишь, очкарик чертов! А знаешь почему?! Да потому что ты весь такой умный из себя и правильный только сейчас! А ты не задумывался, что ждёт тебя там, в реальной жизни, где не ставят оценок?! Миэль так разбушевалась, что в порыве гнева схватила одну из книг, стоящих на полке в ряд, и кинула на пол. — Прошу успокойся, ты не в себе, — парень привстал и начал медленно походить к беснующейся девушка, словно опасался чего-то. — Не успокаивай меня! Не тебе меня успокаивать! Ты не знаешь, что я пережила, не тебе меня учить! Не тебе говорить мне, что делать! Эндрю явно ошибся в выборе тактики, потому что это распалило Миэль сильнее и она продолжила выкидывать книги из шкафа с ещё большим остервенением. — Милли, я слишком на тебя насел, ты злишься, я все понимаю… — тревога в голосе парня слышалась все отчётливее, и это разозлило Миэль ещё больше. Переживает за свои драгоценные книги? Плевать! — Ничерта ты не понимаешь!!! — прокричала Миэль и выкинула последнюю массивную книгу, так что полка полностью опустела. Она упёрлась руками в шкаф и тяжело задышала, силясь справиться с яростью и истерикой, потому что понимала, что явно перегнула палку. Отдышавшись, девушка продолжила гораздо спокойнее: — И хватит назвать меня «Милли», мое имя сокращается не… — Миэль наконец-то обернулась к парню лицом и замерла на полуслове. Ее дыхание опять перехватило, но уже не от злобы, а от страха. Потому что переживал Эндрю вовсе не за книги. Фотографии. Бесчисленное множество фотографий, которые хранились между их страницами, теперь хаотично валялись на полу у его ног. Фотографии, на которых была изображена она. Некоторые из них были сделаны украдкой, на некоторых она была изображена крупным планом. Спина, профиль, анфас. В одежде и без. Но не это вызывало ужас. Сердце Миэль бешено колотилось от одной единственной фотографии, на которой она была не одна. С ней был Шерри. Черт. Миэль сглотнула и медленно подняла глаза на парня, который стоял с нечитаемым выражением лица. — Ну, что тут скажешь? — девушка нервно хихикнула. — Я, наверное, пойду, а то мама опять распсихуется, ты же знаешь… Извини за бардак. Миэль поспешно направилась к двери, но парень оказался быстрее и перегородил ей проход. — Миэль, стой. Дай мне объяснить. Эндрю схватил ее за предплечье и сжал. Его хватка оказалась на удивление сильной, так что Миэль вскрикнула. — Пусти, ты делаешь мне больно, — она отчаянно попыталась высвободить руку, но добилась только того, что хватка усилилась. — Ты тоже делала мне больно, Миэль, — тихо произнес парень и девушку бросило в дрожь от взгляда его серых глаз, в которых читались одновременно угроза и мольба. Самый жуткий из всех человеческих взглядов. — Я не понимаю, о чем ты говоришь… — сдавленно прошептала Миэль — Только не делай вид, что ты ничего не замечала! — раздосадованно воскликнул он. — Я могу сделать вид, что ничего не заметила сейчас! — яростно прошипела Миэль и посмотрела на парня волком. — Пусти меня! — Как долго это будет продолжаться, скажи? Как долго ты будет издеваться над собой?! Надо мной?! Ты ведь делаешь это не по своей воле!.. Он… — Единственный, кто делает со мной что-то против моей воли сейчас, — это ты! — остервенело перебила девушка. — Пусти, черт возьми! Больной ублюдок! Борьба продолжалась ещё некоторое время, а затем девушке все же удалось вырваться и отскочить в противоположный угол комнаты. Миэль стояла, уперевшись поясницей в подоконник и потирала саднящую руку, судорожно продумывая пути к отступлению. — Послушай, — продолжил Эндрю уже более спокойно. — Я прекрасно понимаю, как все это выглядит, — парень указал на фото, разбросанные по полу. — Миэль, ты должна мне поверить, я не хотел ничего плохого. Просто с тех пор, как мне пришлось уйти из спорта, я долго не мог с этим смириться и пытался найти себе новое увлечение… Фотография стала моей отдушиной! У меня не только твои фото! У меня есть и пейзажи, и животные, и рассветы, и закаты! Правда! Не подумай, я не озабоченный! — Охотно верю, — презрительно фыркнула Миэль и брезгливо отпихнула фото своего убитого анорексией обнажённого тела подальше. И как он только умудрился? На дереве, что-ли, сидел, пока она переодевалась? — Я понимаю твое недоверие, — устало сказал он и, зажмурившись как от внезапной боли, сжал переносицу. — Но ты так долго отталкивала меня, даже когда я был спортсменом! Я не хотел тебя донимать, доставлять неудобства, а фото… Они только для меня! Я никому их не продавал и не показывал! Правда! Они никому не причиняют вреда… В отличие от нашего дорогого преподавателя. Миэль, которая начала уже было потихоньку расслабляться, дернулась, как от пощёчины. Он… Он знает? Как много он знает? — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — процедила Миэль сквозь зубы и сжала ладони в кулаки. — Да тебя как будто заклинило! — в отчаянии воскликнул Эндрю и беспомощно всплеснул руками. — Знаешь, почему я до сих пор не пошел в полицию? Потому что боялся именно этого! Как ты можешь его покрывать?! После того, что он с тобой сотворил! После того, что он сделал со Сьюзен! Да черт его знает с кем ещё! Взгляд Миэль резко похолодел, а сама она выпрямилась как струна. — А что он сделал со Сьюзен? — вкрадчиво спросила она и, оторвавшись от подоконника, сделала шаг навстречу парню. Эндрю, заметив эту шокирующую перемену, резко стушевался и по инерции сделал шаг назад. — Что, Эндрю? Лично я ничего не знаю. Она просто пропала, такое бывает. Может, сбежала с парнем… Может, просто поссорилась с родителями… Но она обязательно найдется. Нельзя терять надежду, пока полиция не нашла тело. Миэль смотрела на одноклассника немигающим гипнотическим взглядом, так что к Эндрю внезапно пришло осознание, что нет. Сьюзен уже не вернётся. — Она же была твоей лучшей подругой… — тихо произнес парень и неверяще покачал головой, глядя на Миэль во все глаза. — И она ей и остаётся, — ответила девушка, не меняя тона и тембра голоса, от чего становилось ещё более жутко. — Я же говорю, она найдется. Не будь таким пессимистом, Эндрю. Иногда нужно просто поверить. — Поверить во что? — жёстко спросил он. — В то, что Сьюзен жива, а с тобой все в полном порядке? — А разве по мне не видно, что все хорошо? — снисходительно выгнула бровь Миэль и мягко улыбнулась. — Да ты буквально только что орала на меня в истерике! Это что угодно, но не норма! Миэль поджала губы и отвела взгляд. Черт, как же он прав. Ее линия защиты шита белыми нитками. Как бы она не притворялась, но истинное положение вещей все равно лезло наружу. — Миэль, — тихо позвал Эндрю и, медленно приблизившись, положил руки ей на плечи в жесте поддержки. — Я переживаю за тебя, правда. Ты мне не безразлична. Но я ни чем не смогу тебе помочь, если ты будешь сопротивляться. Ты должна рассказать о том, что происходит. Миэль медленно подняла глаза и встретилась взглядом с парнем, а потом перевела взгляд на его руки. — Рассказать о том, что происходит… — медленно начала Миэль. — Хорошо, я расскажу. Расскажу о том, что происходит сейчас. Миэль резко повела плечами сбрасывая чужие руки. — Что?.. — О, я расскажу, о том, что происходит, можешь не сомневаться! — хмыкнула она. — Ситуация и вправду складывается неутешительная. Только подумай, как это выглядит со стороны… Меня удерживает в комнате против моей воли парень, который делал фото интимного характера без моего на то согласия. Девушка довольно ухмыльнулась, глядя на ошарашенного парня, и хищной пружинящей походкой обошла его по дуге, став ему за спину. — Более того, — прошептала она ему на ухо. — Этот парень пытается выгородить себя, посредством клеветы на нашего прекрасного учителя литературы, который и мухи не обидит, аргументируя свои слова лишь одной единственной фотографией, которая по сути ничего не значит. Это был блеф. Откровенно слабый, слепленный на ходу. Возможно, у него были ещё фото. Возможно, у него больше доказательств, чем он говорит. Но если это не сработает, то она хотя бы выяснит истинное положение вещей. — У нас маленький городок, Эндрю, все друг друга знают, — продолжила она. — Стоит мне только разбить окно и закричать, как кто-то обязательно высунет свой любопытный нос. Ты вовек не отмоешься, а может… Может, подозрения в исчезновении Сьюзен падут на тебя, так что не стоит оказывать себе медвежью услугу. Мы можем просто разойтись по-тихому, я забуду про фото — кто знает, может устрою тебе приватную фотосессию когда-нибудь, — а ты забудешь о том, что вбил себе в голову по поводу мистера Шарпа… Звучит неплохо, не находишь? — Нет, — твердо сказал Эндрю и резко развернулся к ней, восстанавливая зрительный контакт. — Это безумие надо прекратить раз и навсегда. И если ты не в состоянии, то это сделаю я. — Ты всегда был таким идеалистом, Эндрю, — вздохнула Миэль и покачала головой. — И это будет тем, что тебя погубит! С этими словами Миэль метнулась к приоткрытому окну и, высунувшись из него практически наполовину, уже было открыла рот, чтобы позвать на помощь, но Эндрю успел перехватить ее поперек талии и втащил обратно в комнату, попутно зажимая рот ладонью. Девушка брыкалась и извивалась ужом в его руках, то и дело пытаясь укусить его за пальцы. Борьба продолжалась всего лишь несколько минут, а потом произошло то, чего Миэль никак не могла ожидать. Хватка Эндрю внезапно ослабела и, улучив момент, девушка вырвалась и уже было хотела продолжить то, что начала, как резкий грохот позади заставил ее затормозить. Глаза Миэль в ужасе расширились, когда она увидела своего одноклассника, лежащего на полу и бьющегося в судорогах. Очки слетели с носа, глаза закатились, а рот был ненормально открыт. Сомнений не было — он задыхался. И если Миэль хоть что-то понимала в медицине, то эпилептический припадок она не могла не распознать. Нервное потрясение. Эпилепсия. Черт. Так вот почему он бросил спорт… Эндрю на полу начал хрипеть, а нижняя челюсть подозрительно задрожала. Перепуганная увиденным девушка подбежала к нему и упала на колени рядом с трясущимися телом. — Блять, Эндрю, не смей! Не смей, слышишь! — прокричала он, прекрасно понимая, что парень ее не слышит. С ужасом Миэль поняла, что у него начал западать язык, и решение действовать пришло в голову само собой. Представь, что ты гуляешь по парку и вдруг видишь птицу с перебитым крылом у обочины дороги… Какой будет твоя первая мысль? Миэль сделала глубокий вдох и просунула руку в рот парня, пытаясь на ощупь ухватиться за язык. О, она прекрасно понимала, что он вполне мог сейчас откусить ей пальцы, но… Страх того, что по ее вине умрет ещё один человек, был сильнее. — Фак, да не брыкайся ты! — рыкнула она. — Я пытаюсь помочь тебе! Она уязвима… Я хочу ей помочь. Миэль издала победный клич, когда пальцы наконец нащупали склизкий отросток и она крепко за него ухватилась, молясь, чтобы он снова не выскользнул. — Вот так… Тише… Все хорошо… — бормотала она, и второй рукой машинально убрала налипшие от пота пряди со лба парня. Она уже была готова вздохнуть с облегчением, видя, что дыхание Эндрю постепенно приходит в норму, как тут… Блуждающий взгляд Миэль наткнулся на ту самую злополучную фотографию. Шерринфорд смеялся, запрокинув голову, и трепал ее по волосам, а она сама сцепила руки в замок возле щеки и довольно скалилась, полностью удовлетворенная произведенным эффектом очередной циничной шутки. Девушка закусила губу. Нет, она должна помочь, она не может его так оставить, но… Но стоит ли? Миэль снова перевела взгляд на Эндрю. Моя первая мысль тоже будет о том, что ей нужно помочь, и все же… Потом я захочу ее раздавить. Этот второй раз был ещё хуже первого. Однако, как и в первый раз, она не колебалась с решением слишком долго. В конце концов, двое могут сохранить тайну, только если один из них… Девушка сделала глубокий вдох и, зажмурившись, мысленно досчитала до пяти, а затем… Пропихнула свою руку поглубже в чужую глотку. Ощущение было мерзким. Мышцы судорожно сокращались вокруг ее руки и Миэль казалось, будто это не отчаянные попытки организма избавиться от инородного предмета, а чрево ненасытного удава обхватило ее руку, словно очередную не слишком удачливую добычу. Миэль сцепила зубы и, сменив угол наклона, пропихнула руку поглубже в теплое склизкое горло. Рука исчезла почти по локоть. Спустя несколько секунд Эндрю затих навсегда. Девушка вытащила свою руку обратно, совершенно не обращая внимания на покрывающие ее кровь и слизь, и упала рядом, бездумно глядя в потолок, как она делала несколькими часами ранее. В следующий раз, когда у тебя появится желание помочь кому-либо, тебе следует подумать о том, чтобы добить его… Это поможет тебе избежать многих проблем. И единственная мысль, которая билась на краю замутненного сознания, была о том, что врачом она все же никогда не станет. Не ее это, человеческие жизни спасать. А ещё о том, как же сильно она ненавидит литературу. — Хладнокровно убить человека, который был в меня влюблен?.. Нет, Андрес, я бы не смогла, — тихо говорит Миэль, глядя куда-то за горизонт, и ее лицо искажает гримаса боли и сожаления, но всего лишь на мгновение, а затем она добавляет с какой-то несвойственной горечью в голосе: — Наверное, чем-то мы всё-таки отличаемся. Они сидели молча в машине ещё некоторое время, прежде чем тронуться. Больше они не проронили ни слова до самого Толедо, но в головах отца и дочери накрепко засел этот эпизод из их жизни. Равно как и осознание того, что после выстрела есть только два пути: умереть и выжить. И, как оказалось, выжить — гораздо страшнее.