Сад был ужасающе прекрасен.
Даже несмотря на то, что время близилось к полудню, мутное бледно-белое солнце едва освещало жухлую траву через частые листья деревьев. В этом призрачном свете она казалась мертвой, словно по этому месту прошел суховей и вытянул все живое не только из травы, но вообще из всего этого сада. Андрес непроизвольно дернулся, когда его зоркий взгляд грабителя уличил на одном из могучих надтреснутых стволов вековых деревьев кровавые потёки. Однако рациональная часть его сознания тут же взяла эмоции под контроль, когда он пригляделся получше и понял, что это всего навсего тиковое дерево сочилось своей яркой кроваво-красной смолой.
Таких необычных деревьев было много в этом саду, многие из них были привезены сюда из Южной Америки и Африки, чтобы удивить посетителей, которых здесь зачастую были не мало, своим великолепным и разнообразием.
Но сегодня сад был подозрительно пуст.
Андрес задрал голову и прищурился, рассматривая слегка поржавевшую витиеватую надпись на арке, которая служила входом.
«Potter's field» гласили покрытые ржавчиной витиеватые буквы.
Что-то знакомое…
Давно забытое…
Что-то, что не давало Андресу покоя уже двадцать шесть лет кряду, вновь всколыхнулось в его сознании и встало на дыбы, словно кошка, которая почуяла что-то недоброе.
Фыркнув, мужчина толкнул калитку лёгким движением руки и она распахнулась с мерзким тягучим скрипом. На секунду Андресу даже почудилось, что этот стон старого металла продлился дольше положенного и многоголосое эхо вторило ему в ответ из глубины сада.
Мужчина глубоко вздохнул и зашагал вперед по каменистой тропе. Воздух был тяжелый и затхлый, совершенно не свойственный месту, насажденному бесчисленным множеством растений. Этот аромат гниющей коры и склизкой сырости проникал в нос, а в голову начали закрадываться дурные мысли. Сад нагонял какую-то необъяснимую тоску, огромные вековые стволы деревьев давили со всех сторон, словно надсмотрщики в тюрьме, и чем дальше Андрес проходил вперед, тем больше ему казалось, что за ним наблюдают.
В саду стояла гробовая тишина. Не было слышно ни пения птиц, ни шелеста листвы. Ему даже не попалось на глаза ни одной белки, который были здесь практически ручными и внаглую выпрашивали у посетителей что-нибудь вкусное. Сад как будто вымер в одно мгновение, и он был единственным живым существом, которому здесь явно не место.
Беспокойство росло с каждым шагом, однако мужчина на каком-то интуитивном уровне понимал, что назад ему путь уже закрыт и единственный способ выбраться отсюда, что бы попасть в…
Стоп.
А куда он вообще идет?
Как он вообще здесь оказался?
Андрес остолбенел. На него внезапно накатил ни с чем не сравнимый всепоглощающий ужас, страх словно упал на него откуда-то сверху, стоило ему допустить такую простую рациональную мысль. Ничего конкретного он не боялся, он просто знал, чувствовал всем существом, что идти вперед ему категорически нельзя.
Он обернулся назад и увидел, что позади плещется чернильная непроглядная тьма. У Андреса заложило уши, ноги подкосились, а желудок завязался в тугой узел. Он сам не понял чего так сильно боялся, но страх буквально пожирал его изнутри.
Выдохнув, он попытался взять себя в руки, и пошел вперед. Особого выбора у него не было, однако на этот раз он будет максимально внимательным. Сад постепенно начал меняться, становиться плотнее, и, что самое странное, сквозь густые заросли кустов и высокой травы, проглядывали округлые камни. Андрес пригляделся и у него появилось смутное ощущение, что они были какими-то неестественными, чересчур плоские и округлые, словно были отшлифованы рукой человека. Он уже собирался подойти к одному из них, как вдруг боковым зрением заметил какое-то мельтешение в траве прямо у самой тропы.
Это была маленькая птица.
Холод прошелся по его спине.
«Представь, что ты гуляешь по парку и вдруг видишь птицу с перебитым крылом у обочины дороги… Какой будет твоя первая мысль?»
Он сделал пару осторожных шагов по направлению к ней, и зверь, почуяв присутствие человека, в ужасе забился, пытаясь отползти. Мужчина поднял маленький серо-коричневый комок перьев, и волосы встали дыбом на его голове, когда жаворонок заговорил:
— Отпусти меня, Андрес, — из клюва донесся тихий и усталый голос Алондры. — Я так больше не могу. Я так устала, отпусти. Ты уже сделал все, что мог.
Руки мужчины непроизвольно задрожали, словно у него был очередной приступ. Он выронил птицу из своих рук, и она тут же провалилась в раскрывшуюся под его ногами земную утробу. Земля поглотила ее в мгновение ока, а на месте раззявившейся ненасытной пасти вырос камень, словно большой всход невиданного доселе растения.
Все чудесатее и чудесатее.
Андрес усмехнулся, но его привычный саркастичный изгиб губ на этот раз вышел каким-то нервным, надтреснутым. Сейчас это было скорее защитной реакцией, нежели его привычным проявлением превосходства. Он чувствовал себя Алисой, провалившейся в кроличью нору, и задумчиво продвигался дальше, гадая, кто же встретится ему дальше. Шалтай-болтай и Чеширский кот?
Но к его суверенному ужасу он встретил вполне реального человека.
Девушка. Призрак из прошлого, стоящий на каменных, уходящих по склону вниз ступенях, аккурат возле маленького искусственного пруда. Подул легкий прохладный ветерок, и красный атласный шарф сорвался с шеи молодой девушки, а затем осел на ветках дерева не слишком высоко, но ей было точно не дотянуться.
Андрес не хотел подходить к ней, совсем не хотел. Однако ноги сами понесли его к ней, и он галантно помог ей вернуть утраченную вещь.
Все в точности как и тогда, двадцать шесть лет назад.
Она стояла неподвижно, слегка покачиваясь, как камыш на ветру, а ее прямые темные волосы падали ей на лицо. Андрес сглотнул. В его горле неожиданно пересохло.
— Азалия, прости меня, я…
Он было протянул к ней руку, чтобы убрать упавшие на лицо волосы, но девушка неожиданно отшатнулась от него как от прокаженного. Ее элегантное кашемировое пальто вдруг изменилось на больничную робу и она в ужасе попятилась назад, не в силах вымолвить и слова.
— Погоди, послушай!..
— Нет! Не прикасайся ко мне! Не трогай меня! Ты портишь все, к чему прикасаешься!
Андрес подался вперед, чтобы не дать ей уйти, однако хрупкое женское тело вдруг неожиданно стало обрастать перьями и в мгновение ока она обернулась крохотной малиновкой и упорхнула прочь, оставив Андреса в одиночестве с шарфом в руках.
Мужчина с неясным выражением лица смотрел вслед улетающей птице, сжимая в руках алый шарф, который слишком сильно походил на красное оперение на груди скрывшейся в чаще малиновки.
Словно он вырвал ей сердце и остался стоять здесь с окровавленными руками.
Хотя это бы не так уж и далеко от правды.
«У всех есть такая птичка, Берлин. Уверена, что и у тебя она была. И я уверена, что знаю, какой выбор ты бы сделал.»
Наверное, это единственная женщина, перед которой он испытывал чувство вины.
Туман начал наползать совершенно неожиданно, его густые клубы стелились у его ног, будто нарочно лишая его возможности видеть дорогу и уводя его с верной тропы. Андрес на автомате накинул почти невесомый шарф себе на плечи и двинулся дальше. Ветви колючих кустарников цеплялись за полы его пиджака и так и норовили его оцарапать и сорвать шарф с шеи, однако мужчина умело боролся с этими терниями, продираясь вперед, пока не почувствовал стремительный порыв ветра у себе над ухом и не увидел маленького золотого зяблика*, сидячего на ветке и сжимающего в лапах шарф.
— Если ты хочешь получить что-то в этой жизни, то тебе следует это украсть, верно, пап? — насмешливо сказала птица голосом Рафаэля и склонила голову на бок.
— Что за… Рафаэль! Только тебя здесь не хватало! — возмущенно сказал Андрес. — Живо спускайся!
— О, ну, разумеется! — фыркнула птица. — Дети в твоей жизни всегда не к месту. О них ведь нужно заботиться, а тебе это было совсем не надо. Как цинично с твоей стороны, пап.
— Я, кажется, говорил, чтобы ты не смел называть меня циником, — раздраженно прошипел мужчина. — И не тебе меня в этом упрекать после того, что ты сделал.
— Яблоко от яблони не далеко падает.
— Ударяется о землю и гниет.
Зяблик залился высокой переливчатой трелью, и Андрес различил в этом хрустком перезвоне колокольчиков намеки на человеческий смех. Туман начал наползать быстрее и становиться все гуще, так что мужчина утопал в нем почти по пояс.
— Я присутствовал в твоей жизни, Рафаэль, — Андрес сам не знал, зачем сказал это. Его тон был обвинительный, но сам мужчина понимал, что на самом деле это звучит как оправдание.
— И почему же ты это делал,
Андрес? — издевательское Андрес вместо привычного «папа» резануло по слуху, но мужчина не подал виду.
— Я не знаю, — коротко ответил он. — Наверное, потому что это было правильно.
— До чего же забавно, что единственный правильный поступок в твоей жизни, был продиктован чувством вины. Совершенно чуждым тебе чувством, к слову. Однако вины вовсе не передо мной.
Зяблик резко спикировал вниз и нырнул в облако тумана, скрываясь из вида и роняя шарф, чтобы затем резко впиться крохотными, но на удивление острыми когтями ему в основанием шеи, и прошептать прямо на ухо:
— Скажи, каково это, жить с осознанием, что ты убил собственную новорожденную дочь?
— Я не… Я этого не делал!
— И тем не менее ты все же в этом виноват, — жестко припечатал Рафаэль, а затем перебрался ему на плечо и прошептал в самое ухо: — Или… Может она все же выжила тогда? Когда ее собственная мать…
— Довольно! — резко выкрикнул Андрес и сбросил птицу со своего плеча, от чего зяблик завис на уровне его лица, взмахивая крыльями, чтобы удержаться в воздухе. — Я не намерен больше это слушать!
— Давай! Давай, убегай! Убегай от ответственности, как ты всегда это делаешь! Ты так и остался тем, кто бежит по жизни, не оглядываясь! Потому что не смеет! Из-за стыда!
Высокий и надтреснутый птичий голос бил по барабанным перепонкам и одновременно растворялся эхом в туманной гуще. Казалось, он звучал отовсюду, и Андрес не знал, куда ему деться лишь бы не слышать его. Он закрыл уши руками и просто бежал, куда глаза глядят, пока не вышел на поляну, сплошь усеянную странными, похожими друг на друга как две капли воды, камнями, в центре которой возвышался небольшой холм.
Голос исчез и мир погрузился в звенящую кладбищенскую тишину.
Андрес осторожно ступил на поляну и, пройдя между камнями дальше, тут же пожалел о содеянном.
Потому что то, что он принял за холм, им не являлось от слова совсем. Нечто черное и косматое зашевелилось и поднялось на лапы, отряхиваясь и мотая головой, будто избавляясь от остатков сна. Оно задрало голову и протяжно зевнуло, издав при этом леденящий кровь утробный звук, а затем начало принюхиваться, интуитивно чуя, что на его территорию забрел чужак.
Внезапно существо с хрустом повернуло голову на сто восемьдесят градусов и вперило заспанные янтарные глаза прямиков Андреса. Совиная голова* на косматом теле оборотня сбивала с толку, однако мужчина точно знал, кто перед ним стоит.
Эти глаза он узнал бы из тысячи.
Существо резко развернуло корпус и агрессивно расправило крылья, подскакивая и оказываясь над Андресом в один прыжок.
Тусклый желтый цвет из глаз Миэль рассеивается в полумраке. Это не похоже на блеск глаз азартного игрока, в нем нет ни желания жить, ни желания быть сильным, глаза Миэль будто подернуты мутной янтарной дымкой, застывшим отражением боли. Однако Андресу кажется, что он видит всполохи огней самого ада в этих нечеловеческих глазах, нависшего над ним монстра. И в чем-то он наверняка прав — пройдя через ад нельзя не вынести в себе его отпечатка.
Огромный совиный монстр нависает над ним, тяжело дышит, извергая из пасти смрадное дуновение. Миэль поднимает огромную лапу с острыми когтями и ударяет растерянного Андреса, отбрасывая назад, прямиком на камни. Мужчина со стоном переворачивается на живот и с трудом встает на колени. Перед глазами все плывет, а в ушах стоит колокольный звон, словно он опять вернулся в тот монастырь на сицилийском побережье. Он пытается найти какой-то предмет, чтобы сфокусировать взгляд, и когда зрение к нему возвращается, он не может сдержать слабовольного вскрика, от пронзившего его враз ужаса.
За его спиной визжит и беснуется Миэль, но он не обращает на нее внимания. Все его существо сейчас сомкнулось на одном единственном камне, надпись на котором гласила:
«Серхио Маркина
1975-2017»
Только сейчас он вспомнил значение фразы «Potter's field».
Земля Горшечников из Ветхого Завета, мертвая неплодородная почва, которая была выкуплена за те самые кровавые тридцать серебрянников Иуды Искариота, чтобы хоронить иноверцев, бандитов и убийц.
Братская могила во времена Первой мировой войны.
Черные как смоль перья летят со всех сторон, царапают лицо, режут глаза, попадают в уши, забивают нос и рот, так что Андресу становится тяжело дышать. Он стоит на коленях не в силах подняться на ноги, а чернильный вихрь хлещет его, словно иглы впиваются в его кожу, и со всех сторон доносится мерзкий шепот:
— Так все и закончится…
— Ты умрешь в одиночестве, Андрес…
— Один умрешь…
— Она всех их сожрет…
И словно в подтверждение последних слов, огромная сова начала издавать мерзкие звуки, а затем сплюнула погадку*, которой на поверку оказался человеческий скелет.
Земная твердь разверзлась, пожирая останки вместе с пока еще живым Андресом…
…Мужчина проснулся в холодном поту и стал судорожно хватать ртом воздух. Сделать вдох не получалось, он то и дело кашлял и задыхался, пока не понял в чем дело. Наперник одной из подушек распоролся о гвоздь и вся кровать была усеяна перьями, часть из которых попала Андресу прямиком в рот. Он принял сидячее положение и принялся остервенело отплевываться от содержимого подушки.
— Черт бы этих птиц побрал, — прошипел он и, глубоко вздохнув, спрятал лицо в ладонях.
***
Миэль лежит в абсолютной темноте своей комнаты и всеми силами пытается заснуть, но сон, как назло, не идет. В голове роится куча мыслей, которые не дают ей покоя, толкаются, наступают друг другу на ноги, обрываются не доходя до логического завершения и начинаются вновь, словно заевшая пластинка в старом патефоне. В голове откровенная каша, но одну вещь Миэль знает наверняка.
Сьюзен сидит здесь и смотрит на нее своими мертвыми остекленевшими глазами.
Сидит там, в кресле, словно хренов крестный отец из фильма, и смотрит.
Миэль боится посмотреть на нее в ответ, но она уверена, что ее самая первая и единственная подруга почти не изменилась. Только кожа стала на порядок бледнее, а красивые голубые глаза заволокло посмертной поволокой.
Эндрю тоже здесь. Лежит на полу, вперив пустой безжизненный взгляд в потолок, словно она убила его совсем недавно, а тело еще даже не успело остыть.
Сама Миэль лежит с плотно зажмуренными глазами, и ей хочется только одного: враз оказаться подальше отсюда, оказаться где-нибудь, где прошлому будет за ней не угнаться.
Она никогда не хотела этого. Миэль вообще не из сентиментальных. Может, где-то немного романтичная, может, даже чуточку плаксивая, играет в дурочку порой. Но ведь со всеми бывает. Не на постоянной основе, так, плохое настроение, встала с утра не с той ноги. Миэль Сандерс реалистка, она знает, что сколько бы денег она не заработала и в каком бы шикарном доме не жила, её жизнь не идеальна, не вяжется с картинками из глянцевых журналов. Но от этого не легче. Этим не вытравишь комок из горла, не забьешь боль так глубоко, чтобы никто не увидел. Даже если очень сильно постараться.
Миэль ждет сама не знает чего. Хотя нет, знает. Она ждет
его. И собственно поэтому она не развалилась на всей кровати в позе морской звезды. Он придет. Он приходит не всегда, но после ретроксила точно к ней заявится.
Миэль лежит на своей половине кровати, глаза закрыты, дыхание мерное. Он должен поверить, что она всего-навсего уснула, не дождалась его на этот раз. Миэль слышит, как дверь открывается, как он идет босыми ногами по старым половицам, почти неслышно, крадучись. Но она знает, что он здесь. Его выдает запах туалетной воды, сама поступь выдает. У него хорошее настроение. Черт бы все подрал.
Кровать проседает под весом чужого тела — он ложится рядом. Миэль не двигается, лежит так тихо, словно её нет в комнате. Она чувствует запах табака. Он курит в постели. Заложив руки за голову, пускает в воздух колечки дыма. Она часто наблюдает эту картину сквозь полуприкрытые веки. Но только не сегодня.
— Какой ближайший путь к сердцу мужчины? — спрашивает он, и Миэль кожей чувствует его ухмылку, но молчит. Она любит его шутки, но только не сегодня, пожалуйста, только не сегодня.
Он ждет, но она не отвечает. Минуты тянутся мучительно долго.
— Через грудь острым ножом, — наконец, констатирует он. — Да, милая? — спрашивает.
Миэль не двигается. Она все ещё верит, что если будет лежать тихо, как труп, то он отстанет от неё, оставить её в покое хотя бы до утра.
Шрамированное запястье начинает зудеть, словно порезы вновь вскрылись и из них медленно сочится кровь. Миэль чувствует это, или думает, что чувствует, но ей все равно. Она не может ничего с этим сделать. Ещё одна дыра, ещё одна рана. Затянется, как на собаке. Ей не привыкать. Главное, чтобы он её не трогал, дал ей хоть немного времени. Миэль знает, что это невозможно, но лучшего сейчас она не может ему предложить. Слишком мало сил.
— Уходи, — жалобно тянет она на грани слышимости. — Я хочу, чтобы тебя здесь не было.
— Ты правда так в этом уверена? — чужие холодные руки скользят по ее телу. Все ниже и ниже…
— Остановись…
— Нет, я не остановлюсь, — звучит пугающий шепот. — Я кошмар, что будит тебя в ночи. Зло, что поселилось в каждом темном углу твоего разума. Я не беру выходных. И всегда буду неподалеку.
— Абелия сказала, что ты не реален, — Миэль пытается протестовать, но получается откровенно вяло. Она сама не верит в то, что говорит. Мужская рука лезет ей под халат, слегка раздвигает ноги, пальцы проникают внутрь. Возбуждение непроизвольно начинает расти, а вместе с ним и нечеловеческий зуд в левом запястье.
Дыхание Миэль учащается, она закусывает губу, пытается сдержаться, но все равно подается бедрами навстречу, когда он останавливается.
— Еще как реален, — шепчет он, и этот жуткий шелест эхом отдается в ее пустой затуманенной голове. — Думаешь, все это от того, кого здесь нет? Скажи мне, чего тебе на самом деле хочется, Миэль?
— Рука, — слабо шепчет она, едва разлепляя губы. — У меня ужасно чешется рука.
— Так не сдерживай себя, девочка моя, — прикосновение холодных губ ко лбу и холод лезвия у кожи.
Миэль испытывает суверенный ужас. Но она к этому ужасу давно привычна. Наверное, учитывая этот факт, видение Андреса было на порядок страшнее, однако… Была в этом всем одна деталь, которая в корне меняла положение вещей. Потому что в отличие от Андреса…
Миэль не спит.
***
Андрес нервно мерял шагами комнату, метаясь из угла в угол, словно загнанный в клетку зверь. Его сердце бешено колотилось, а отголоски былого кошмара отзывались глухой тянущей болью в висках. Андрес чувствовал себя… то ли растерянным, то ли потерянным, он сам бы не смог сказать точно. Он чувствовал себя виноватым — просто до едкого кома, мигом образовавшегося в горле.
Возможно ли, что это правда, а не игры его воспаленного сознания?
Возможно ли, что его дочь тогда выжила?
Возможно ли, что Миэль на самом деле его дочь?
Возможно ли, что она когда-либо его простит?
Не выдержав, мужчина вышел из своей комнаты и стремительным шагом направился в комнату Миэль. Плевать, что он разбудит ее посреди ночи, плевать, что по хорошему нужно было сделать это совершенно по другому. Он просто не мог подавить в себе этот эмоциональный порыв увидеть девушку прямо сейчас. Какое-то шестое чувство гнало его к ней, и ему казалось, что хоть секунда промедления может быть фатальной.
Андрес стремительно ворвался в комнату девушки и хлопнув рукой по выключателю, чтобы включить свет, остолбенел от увиденного.
Миэль сидела на кровати, уперевшись спиной в ее изголовье, и с остервенением, до крови грызла собственную руку, глядя перед собой расфокусированными остекленевшими глазами.
