***
— Я здесь, — с болезненно ненормальной усмешкой доносится откуда-то с порога низкий, грубый голос. Меч ведьмака моментально выскальзывает из ножен, он ведь не хочет так просто получить удар в спину, он защищается. Резкий поворот. Лязг стали. Меч к мечу. Пауза. — Кто ты такой? — спокойно произносит Джош, с усилием держа рукоять меча как можно ровнее и крепче, чтобы его просто так не выбили из рук. — Ты ещё и смеешь не помнить, — шипит незнакомец. В этих простых словах столько ненависти, столько ярости, злости. Кажется, что даже в глазах с сейчас расширенными зрачками плещутся те же чувства. Нечеловеческие. Меч незнакомца резко соскальзывает вбок, и Джош еле успевает его окончательно выбить из чужих рук, в свою очередь перед этим получая пару ударов, от которых приходится отбиваться, едва уворачиваясь. В конце концов, не такая уж и большая комната — явно не лучшее место для сражения. Даже малейшей ошибки допустить нельзя, ведь брони сейчас на теле нет. Опасно, черт возьми. Застали врасплох. — Даже извиняться за это не буду. Я больше ста чёртовых лет провёл бок о бок с людьми, — нахмурившись чеканит ведьмак. — Не хватало мне только голову едва знакомыми лицами забивать. Помню тех, кто мне полезен, и тех, кто мне как родной, а о тебе ни единой мысли не сыщу, — грозно произносит ведьмак. Он даже пытаться атаковать не будет. Не здесь и не сейчас. Его дело — блокировать и защищаться. — Повторяю, кто ты такой и что здесь забыл? — Сукин ты сын, — продолжает чуть ли не рычать незнакомец, взглядом провожая выбитый из собственных рук меч. — Тот, кто пришёл по твою гнилую, нечеловеческую душу, — и в руки скользит совсем небольшой, но острый кинжал, вырваный из ножен, ремнями обхватывающих бедро. Отбить такой мечом гораздо сложнее. — Ты хоть знаешь, кто я? — с насмешкой говорит Джош. Не то, чтобы он зазнавался, но… только сумасшедший пойдёт на ведьмака. Он же, наверняка, просто обычный человек. И только самый отчаянный будет искать его жильё за много вёрст запутанного, непроходимого леса от людей. Да и зачем? — Если да, то ты явно безумец, — в отражении золотых глаз отражается отблеск металла и резкий взмах меча в сопротивлении кинжалу.***
— Джош, — тихо зовёт Тайлер в такое утро, которые бывают нечасто. В такое, когда никуда не надо бежать, когда нет списка дел, который нужно успеть до заката солнца, оно сейчас, кстати, нежно-нежно розовое и метко пробивает облака, стремясь в небольшую комнату стрелами лучей. В очень ленивое утро пяти минут от рассвета. — М? — лишь почти немо спрашивает ведьмак, косясь на Тайлера. Тот сейчас по-кошачьи, что так часто скользит в его действиях и привычках, растянулся рядом с Джошем на постели, закинув руку поперёк широкой груди, изувеченной шрамами. Кстати об этом… — Расскажи про них, — ведя пальцами по самому большому рубцу, тянущемуся от ключицы до низа живота, говорит Тайлер. В фамильярах нет почти ничего от человека, кроме облика, это Джош понял сразу. Другое мышление, восприятие, совершенно отличный от человека набор качеств, которые бы ни за что не смог совместить абсолютно никто… В числе этого, фамильяры, видимо, абсолютно бестактны. Джош до сих пор не уверен, дело в сущности или конкретно в Тайлере, но факт остаётся фактом. Духу, сейчас в обличии человека, абсолютно всё равно, какая ужасная и неприятная история может скрывается за этими шрамами, вплоть от точечных ранений на шее и тонких линий царапин чуть ниже, на плечах, и до, как раз-таки, полосы, словно делящей тело на неравные части. Главная ошибка в жизни ведьмака. Он явно извлёк из неё урок, но всё же пожелал бы забыть то время, когда всё шло к тому, чтобы меч рассёк его плоть в последний раз, грубо обрубая, как иногда кажется, слишком длинную линию жизни. — Девяносто процентов из них от людей, — горько, но слишком уж ровно говорит Джош, выдыхая, будто устало. Выглядит это так, словно этот вопрос ему уже задавали сотни раз, хоть это и не так. На самом деле, ему просто больно от воспоминаний о прошлом. От самих ранений не было таких мук. Он мог бы не совершать старых ошибок, мог бы прожить те времена лучше, не покрываясь рубцами с головы до ног… Но всё это уже было, было и прошло. Именно поэтому следующей фразой Джош отрезает, словно мечом, только начавшийся разговор: — И это всё, что тебе нужно знать. Не особо заботясь о том, как сейчас на нём развалился Тайлер, Джош встаёт с тёплой постели и выходит из комнаты, в холод, не оставляя фамильяру даже шанса на продолжение разговора. Ведьмак точно знает, что попытка будет, и не ошибается. Поэтому Тайлер, замерев, так и не успевает бросить что-то вдогонку. Сейчас фамильяр лежит на кровати, свернувшись в клубок, но так и не сменив обличие на звериное. В голове по кругу вертятся эмоции и чувства Джоша, ведь тот явно периодически забывает об их связи, абсолютно зря оставаясь невозмутимым снаружи. Отчаяние, дурное предчувствие, грусть и океан сожаления, вот с чем Джош в то утро оставляет Тайлера досыпать беспокойные часы после восхода солнца.***
Тайлер несётся по траве галопом, явно обгоняя ветер, свистящий в кошачьих ушах. Дыхание подводит, но он намерен как можно быстрее добраться до дома ведьмака, который теперь стал пристанищем и для него тоже. Тайлер мчится до их дома. Никогда прежде фамильяру, родом с безлюдного, Северного континента, до сих пор такого неизведанного и далёкого, не приходилось слышать лязг железа, без учёта моментов, когда Джош затачивал свой меч, но сейчас это явно другое. Дурное предчувствие бьёт по вискам, маленькое кошачье сердце вот-вот проломит хрупкие рёбра, а из эмоций своего компаньона разобрать можно лишь насторожённость, сосредоточенность и полную готовность. Готовность к худшему. И это заставляет Тайлера мчаться лишь быстрее, всеми силами игнорируя нещадную июльскую жару.***
Следующая попытка разузнать о шрамах Джоша была почти такой же безуспешной, как и предыдущая. Тайлер решает подкрасться со спины, обнимая Джоша, когда тот что-то готовит на кухне, совсем недавно расчистив её от минувшей недели зельеварения. Страницы лунного календаря до сих пор висят на бревенчатых стенах, а листья множества трав готовы кружиться в танце от малейшего дуновения ветра. — Доброе утро, — улыбается Тайлер, как открытую книгу читая, что Джош пока не успел слишком зарыться в повседневность и кучу каких-то бытовых дел, чтобы утро стало из «доброго» «Тайлер-не-лезь-какое-нахер-доброе» утром. А значит, всё не так уж и плохо. — Утро, — выдыхает ведьмак. Это явно не усталость, а скорее что-то похожее на… облегчение? Тайлер давно заметил, что именно так на него реагирует Джош. Словно каждый раз с появлением Тайлера не может поверить, что уже почти как два года назад в его жизни появился фамильяр. Теперь его фамильяр. Пару раз Тайлер даже умудрялся шутить на эту тему, мол, насколько ведьмаку с ним повезло, нарадоваться всё не может. Хоть всё это и было от большой любви и привязанности, но за это Тайлер пару раз всё-таки получает подзатыльника. А это не так уж и безболезненно тяжёлой ведьмаческой рукой, на которой, кажется, целая тонна металла, не меньше. Ну, по крайней мере, так в те моменты казалось Тайлеру. А Джош… а что Джош? Это тоже можно было назвать «от большой любви». Со временем Тайлер научился чувствовать грань дозволенности дурацких шуток — хоть таковыми их и не считал, — но чувством такта всё-таки не обзавёлся, как и учиться на ошибках стал лишь частично. — Я хотел поговорить, — честно говорит Тайлер, кладя подбородок на плечо Джоша. Так он видит стол, хоть для этого и приходится встать на носочки, но зато сейчас можно для успокоения перед очень опасным манёвром понаблюдать за тем, как ведьмак из остатков засушенной ромашки заваривает травяной чай, добавляя ещё кое-что, вроде календулы, по-мелочи. — С чего это вдруг такие нежности и откровения с самого утра? — хотел бы улыбнуться Джош, но выходит как-то чересчур настороженно. И всё становится понятно, когда рука Тайлера по торсу Джоша поднимается выше, ведя прямиком по уже словно выученной наизусть полосе шрама: от низа живота, по рёбрам, минуя сердце, которое, к удивлению многих, у ведьмака всё же есть, и даже бьётся, и прямиком к вовсе не выпирающей ключице. Сердце, может, и бьётся, но, видимо, не чувствует. — Тайлер, нет, — и такой домашний, уютный бархатистый голос в секунду наливается свинцом. А ведь фамильяр даже не успевает ответить на вопрос. По крайней мере, словами. Действиями он только что себя выдал. — Если ты снова об этом, то я не желаю разговаривать, — Джош говорит ровно, но звучит это хуже того, если бы он сорвался и повысил голос, как бывало крайне редко, Тайлер почти и не помнит когда. Звучит это зло, но отчаянно. — В таком случае, — Тайлер отстраняется от Джоша, в ожидании, что тот повернётся к нему лицом, чтобы поговорить, глядя друг другу в глаза, но этого не происходит. — Расскажи, хотя бы, почему? — Я же сказал, — твёрдо повторяет Джош, явно не собираясь больше повторяться. Но, тем не менее, он всё ещё не смотрит на Тайлера. Просто не может. Ему и правда хотелось бы быть честным. Сейчас рассказать всё, от начала до конца, все три века поминутно, выговариваясь первый раз с момента смерти своего Мастера хоть кому-то, кроме молчаливых стен, но… не хватает сил. Да, у ведьмака не хватает решительности, уверенности… и никакие амулеты тут не помогут, поэтому он лишь продолжает говорить, пронзая взглядом неровную поверхность стола и чёртов чайник с травяным чаем, в котором пестреют яркие, оранжевые цветки календулы. — Я не хочу об этом говорить, — но на этом ведьмак не ограничивается, снимая один, совсем небольшой камень со своей души и по кирпичам начиная разбирать стену между ним и остальным миром, которую он сам и воздвиг. И пусть он даже сам ещё не знает о том, что делает сейчас. — Ты не понимаешь, Тайлер. Тебе видно только то, что снаружи, только сами шрамы. А они уродуют не только моё тело, но и уже изуродовали мне жизнь, — и эти слова даются особенно сложно. — Разговор окончен. Но ведьмак не успевает поставить жирную точку и закрыть тему раз и навсегда, когда Тайлер его перебивает, словно перехватывая на лету лезвие меча голыми руками, ранясь, но настаивая на своём упорством и кровью. — Сейчас жизнь тебе уродует только тот груз, что ты не первый век тащишь за плечами, а не пара десятков шрамов, — и Тайлер отступает сам, как на ладони видя, что решительность ведьмака с его словами сыпется, как песок сквозь пальцы. Джош лишь сильнее сжимает в руке кривоватый ножичек, слушая, как Тайлер уходит быстрыми шагами, почти бесшумно топая босыми ногами по холодному полу, оставляя его одного, как он и хотел. И в этот раз раздумывать над чувствии компаньона остаётся Джош. Теперь в душе затаилась чужая обида, добрые намерения, бескорыстное тепло и горькая правда, которую ведьмак не в силах принять. Вот, с чем Тайлер оставляет Джоша в то утро.***
Кинжал наносит быстрые удары, которые едва ли можно отбить мечом, но Джош справляется, стараясь тратить силы не только на это сражение, но и на то, чтобы самостоятельно понять, с кем он, мать его, бьётся. Поток мыслей сумбурный, и Джош в этой суматохе слишком поздно понимает, что ни один человек не мог жить с ним бок о бок, а после заявится сюда. Ведь ни один человек столько не живёт. Все знакомые в городе — целые династии, с кем Джош знаком не первый век, стараясь поддерживать хорошие, дружеские отношения. Ремесленники, кожевенники, мастера камня и металла… Всех их ведьмак не только знает и уже очень долго имеет с ними дело, но ещё и безмерно уважает. А тут заявляется незнакомец, облачённый едва ли в лёгкую, кожаную броню, и заявляет, что знал ведьмака лично. Знал и помнил то, что не сохранила память Джоша, и пришёл с местью в его дом. — Я тот, — начинает незнакомец, скалясь, словно волк, и в голове Джоша явно всё начинает вставать на свои места. Лучше бы он ошибался. — Кому ты мог помочь, но не сделал этого, — и глаза незнакомца наливаются кровью, пока он лишь крепче сжимает в руке кинжал. — И я пришёл по душу того, кто забрал у меня самое дорогое. Я пришёл за тобой, ведьмак. И Джош с ужасом осознаёт, кто этот незнакомец, почему именно он здесь, и вся ситуация резко будто становится в два раза реальнее, кружа голову, а старые шрамы словно начинают слабо ныть, так ноюще болеть. Ярче образы в памяти становятся тогда, когда Джош обретает уверенность в том, что перед ним не человек. Теперь не человек, хоть когда-то им и был. Неестественный оскал на лице незнакомца, если его теперь можно так назвать, становится лишь страшнее, таким злым и отчаянным, пока глаза, до этого налитые кровью, желтеют, блестя ярче самых лучших авантюринов.. Зубы становятся и правда клыками, когда из груди мужчины рвётся низкое рычание, а на руке, сжимающей небольшой клинок, прорезаются сквозь плоть острые когти. Кровь и слюна капают на пол, навсегда пропитывая древесину ярко-красным, оставляя молчаливое напоминание на будущее о том, что сегодня случится. Это явно не единственная кровь, которая прольётся сегодня, но ситуация была бы лучше, если бы не… Учащённый пульс слишком сильно стучит в висках, отдавая глухими ударами по всему телу, а в ушах — шум всё той же бурлящей крови, когда ведьмак чувствует своего компаньона. Знает его намерения будто свои, отчего по всему телу пробегает дрожь. Это первый раз за очень и очень долгие века, когда Джошу страшно. Страшно за кого-то. И явно не зря.