der Farbenskala

Немного задумчивое выражение лица и плотно сжатые в тонкую полосу губы. Глаза презрительно сощурены, а обстоятельства так и подмывают наплевать на паралич, схватить со стола какую-нибудь увесистую вещицу и запустить кому-то в голову. Раздражает. Возмущает. Бесит. Но более всего — причиняет моральную боль. Они кидают на — «беднягу» — Филиппа сочувствующие взгляды и с плохо скрытым абсолютным равнодушием говорят о том, что хотят получить взамен. Плевать, что один не заявляет напрямую о своей корыстолюбии, а второй говорит открыто о сумме оплаты своих услуг… Но к чему вообще всё это? Под этими жалостливыми взглядами он взаправду чувствует себя инвалидом. Можно сказать, овощем, с которым надо быть добрым, снисходительным, наигранно-любящим. И каждый раз приходилось кусать губы и сдерживаться, чтобы не прямо не при всех заорать во весь голос, насколько эта чёртова фальшивая забота и жалость его раздражает. Иногда даже приходится чувствовать себя абсолютно и полностью никем. Едва ли от этого можно избавиться — от этих взглядов. Он ведь действительно будто неживой, как будто мертвец в теле ещё пока живого человека. Бесит. До глубины души и яростного огня в подсознании бесит… И Филипп только вновь кривится, когда какой-то чернокожий парень беспардонно врывается в кабинет только потому, что всего лишь несколько часов в очереди ждёт. Шебутной и до колики раздражающий. Шило у него в одном месте, чёрт возьми. И язык как помело: хоть бы думал, о чём говорит. Оценивающий строгий взгляд лишь на минуту смягчается, и в голове щёлкает мысль: а вдруг это то, что и надо было на самом деле? Кто-то, кто не проявляет жалости и сострадания, но работает за деньги? А почему бы нет? Филиппу — сиделка без малейшего опыта, у которого нет образования, но зато в глазах не присутствует этого гребанного сочувствия. Чернокожиму — деньги и предоставленное жильё. Обе стороны довольны и в хорошем расчёте. …С каких-то пор Филипп почувствовал себя не овощем, не мертвецом, а вполне даже живым, свободным человеком. Эти постоянные стычки на фоне жизненных принципов довольно-таки забавляют и раззадоривают это острое желание жить дальше. У него, Дрисса, действительно язык как помело, да ещё и острым оказался, но эти чёртовы подколки заставляют открыто улыбаться. Он делает так, как считает правильным, и что вразрез расходится с мнением самого инвалида. Он забывает о том, что Филипп не может двигаться. Он сменил эту надоевшую медицинскую «карету» на новенькую тачку и гоняет под двести с хвостиком километров в час. Он сложности принимает с улыбкой и очередной шуткой, искренне не понимает современного искусства, заставил позвонить неизвестной девушке, которой он писал стихи, и отправить ей же фотографию, растормошил приглашённых гостей на дне рождения, попросил своего знакомого увеличить скорость инвалидной коляски… Этот оболтус как-то ненавязчиво, спокойно, без каких-либо усилий, но ворвался в скучную чёрно-белую жизнь Филлипа. На корню изменил аккуратный порядок на полках жизни. Растормошил спящий азарт в глубине души. Поставил его на ноги, так ведь об этом говорят? Да как бы не так. Дрисс оживил Филиппа. Он не говорил ему о том, как надо жить; он говорил о том, как можно жить. Этот чёртов экспериментатор научил затягиваться дешёвой сигаретой и кипятком облил ногу Филиппа чисто ради прикола: из-за паралича нервные ткани всё равно «недействительны». Он оставляет нераспечатанное письмо, но потом возвращается и всё же открывает его, объясняя «А то до утра не управитесь». Этот улыбчивый чернокожий парень любит шутить с самой судьбой, чёрт возьми. Филипп задорно мотает головой и заливисто смеётся над очередной шуткой Дрисса. Давно он себя не ощущал таким… таким живым.