Трудности начинаются потом II

— И однажды ты смотришь на себя в зеркало, а оттуда на тебя глядит взрослый человек.

      Иногда старших детей приучают к тому, что они должны быть всегда на подхвате: приготовить обед, оказать помощь, довлеть и заботиться, следить и поддерживать; и забирать младших с уроков, конечно, когда у взрослых дела поважнее.       Билл нетерпеливо вздыхает и переводит взгляд на длинный коридор, испещренный дверьми и заканчивающийся безлюдной лестницей. Думает, что мог бы заниматься чем-нибудь более интересным, а в итоге просто стоит и ждет, и бесцельно тратит часы, которые с радостью пустил бы на катание на велике, на чтение или еще что-то такое; потом улавливает постепенно становящийся все громче шаг и выпрямляется, одергивая рубашку и несколько раз подергивая плечами, словно тем себя самого выправляя — не столько, конечно, перед ней как перед учительницей, сколько просто перед ней, которая, его заметив, улыбается и что-то приветственное выдает.       — Все в порядке, Билл?       — Да, конечно.       Она останавливается напротив него и перехватывает какие-то папки, которые держит на сгибе локтя; сверяется с часами, отводя на мгновение взгляд — несколько секунд, в течение которых он успевает разглядеть ее острые ключицы, аккуратные плечи и какую-то подвеску в распахнутом только на положенные пуговицы вороте блузки.       — Ждешь брата?       — Да, я сегодня забираю Джорджи.       Силится перевести взгляд ей в глаза, чтобы не подмечать всякие там искрящиеся мелочи, как то, что она переступает с ноги на ногу в поисках опоры, которую не дают не слишком-то удобные туфли, или как тихо усмехается на его явную скованность; как о чем-то задумывается, переводя взгляд в распахнутое позади него окно, и тонкая мышца на ее шее отчетливо вырисовывается под кожей цвета сливочной карамели.       Но в глаза смотреть тоже не самое легкое из дел, потому что она иногда от каких-то своих мыслей чуть щурится или хмурится; потому что солнце, у него из-за спины косыми лучами падающее на все пространство вокруг и на нее саму, отблесками и всполохами отмечает свое присутствие в тонком кольце на ее указательном пальце, в подвеске, иногда мелко крутящейся на длинной цепочке, в, собственно, ее взгляде — две яркие звездочки света внутри оттенка крепко заваренного чая.       — Я слышала, ты отказался от своего куратора. Ну, для научной выставки.       Билл пожимает плечами, скидывая с тела подростковое напряжение; он — умный мальчик, знающий, как собирать всякие штуки для формального соревнования внутри школьных стен, и потому не видит смысла подчиняться советам тех, кто не разделяет его интересов; а еще он — все еще умный мальчик, — в курсе, что жар в теле, приливы крупного пота на шее и под лопатками, дрожь, пробегающая по позвоночнику — игры гормонов, выкрутасы созревания. И, конечно, сообразительный парнишка, он не обманывает себя в том, что его высокий рост, оформившаяся гибкость тела или наполненный осознанностью взгляд не смогут перебороть того, что ей почти двадцать пять, и она — учительница его брата.       — Думаю, я справлюсь и сам.       Улыбнувшись, она протягивает ему ладошку — теплую, нежную и не намного больше его собственной, которой он заключает дружеское рукопожатие, чересчур затянувшееся, ведь отпустить ее как-то не выходит, потому что кожа, которой он касается пальцами, мягкая и бархатная, кое-где отмеченная пятнышками засохшего канцелярского клея или мелкими порезами. И потому что руки у нее заметно подрагивают, выдавая какую-то внутреннюю нервозность или иное накатившее чувство — будь Билл менее понимающим происходящее, он решил бы, что это смущение или неловкость.       — Я даже не сомневаюсь, но, если тебе понадобится помощь, знай, что ты можешь всегда ко мне обратиться.       Звонок гремит по всему пустому коридору и вынуждает Билла все же разжать руку. Еще он, высокий противный звук, странно барахтается у него в голове не самой подходящей мыслью, которую невозможно искоренить или чем-то другим вывести, даже всяким логичным и сознательным — им, собственно, особенно. И тогда Биллу только и остается, что усмехнуться, одернуть рубашку и оценить обстановку, взглядом выхватывая в потоке детей Джорджи.       — Тогда, может, Вы станете моим куратором?       Она смеется и приветствует подбежавшего к ним младшего Денбро, на мгновение полностью отдавая тому все свое внимание: заметно пригнувшаяся, слушает чересчур красочный рассказ о начальной математике, о детском творчестве, о долгожданной перемене и рассматривает нечто когтистое и рыжее, что скатал Джорджи из оранжевого пластилина, всех убеждая в том, что это лисенок. Потом машет кому-то из учительского состава, промелькнувшему в проеме другого блока, и возвращается взглядом обратно к Биллу, говоря, что куратор из нее — прескверный; что она все равно ничего не понимает ни в выставках, ни в науке.       Говорит, тепло с ними двоими прощается и исчезает в толпе детей разных возрастов и редких взрослых, тоже куда-то там спешащих, и при этом всем понятия не имеет, что в этом вся его задумка. Ему же, в целом, от ее кураторства формально ни горячо ни холодно, но физически горячо и холодно одновременно; за победу в формальном школьном соревновании он получит бумажную бляшку с синей лентой и единичкой и, может, парочку дополнительных баллов на итоговом учебном срезе. Но еще — возможность провести с ней несколько внеклассных часов, рассказывая о достижениях подросткового ума в области создания всякого интересного из подручных материалов; и шанс насладиться ее улыбкой, смехом, взглядом и всем-всем, что в научное свершение уже не входит, но явно стоит того, чтобы за то бороться.