— Но ты ведь действительно этого и хотел.
В работе бармена, в принципе, нет ни черта сложного: иногда Уилл перехватывает не самую чистую из тряпок, чтобы начистить стаканы, в которые разливает выпивку разной крепости и качества, но никогда ее не бодяжит; реже раскидывает по столикам подставки для пивных стаканов, которыми все равно никто не пользуется, и от этого по глянцевой поверхности мебели ползут в разные стороны овалы царапин; чаще поправляет столы и стулья, которые переворачивают всякие буйные мужички, после очередной рабочей смены решившие выплеснуть эмоции в мордобое. Короче, отрабатывает свои кровные и честные простым и понятным трудом, который заслужил собственным крепких телом и веселым нравом; и решением бросить колледж. Легко; правда, легко, пока к бару не подъезжает впритык, идеально припарковавшись, темно-вишневый Буревестник, из которого ловко выпрыгивает девчонка; поправляет солнцезащитные очки, затягивает чуть плотнее узелок футболки в районе живота, одергивает высоко сидящие джинсы и входит, распространяя ауру нездешней богачки и принося с собой ощущение грядущего хаоса. Улыбается, усаживается на красный стул у барной стойки и крутит в руках один из тех телефонов последней модели, у которых экран перетекает в заднюю крышку без всяких приличных и видимых граней. — Есть зарядник? Уилл усмехается, перебрасывая через плечо полотенце и опираясь ладонями на стойку; мышцы его плеч рельефно уходят вперед, всячески очерчивая напряженную крепкую шею. Взмокший, пропахший потом, выпивкой и пылью — напротив нее, такой, что вся из себя: гибкая, молодая, сумасбродная, с легким весенним румянцем, рассыпавшимся по щекам, и планами на будущее, углубляющимися в непроглядные фантазийные дебри; с ворохом семейных проблем за спиной, от которых, верно, и несется в своем Форде, и игривыми огоньками характера, умостившимися в ключичных ямочках. — Налить что-нибудь? Она смеется, откладывая телефон экраном вниз и подпирая ладошкой голову; жует что-то, кажется, черничное, изредка выдувая небольшие пузыри, и круглые очки с линзами цвета быстрорастворимого кофе, разбавленного жирными сливками, бликуют в ее волосах, отражая свет потолочных светильников, а тонкие позолоченные дужки опутывают шелковые локоны. — Я бы не хотела оказаться в местном полицейском участке, так что откажусь. Еще Уилл подмечает, помимо всякой мелочи, выдающей ее отстраненность и оторванность от местного и окружающего — легкий акцент, изящные жесты или мелкий тонкий крестик, крутящийся поверх майки, — россыпь веснушек и исходящий от нее аромат какой-то огуречной свежести и перечной мяты; подмечает, как она косится на стакан, который он к ней подталкивает, и усмехается, пожимая плечами. Подмечает, как она его осматривает, словно ощупывает неразрывным зрительным контактом все тело: почти ощутимо расчерчивает каждый участок кожи обжигающими волнами призрачных прикосновений, перемежающихся с царапинами, которые могли бы оставлять ее длинные заостренные ноготки. И то, конечно, признает, что никакого конкретного внимания на него она не обращает: скользит взглядом, улыбается, усмехается, позволяя ему довольствоваться крупицами расположения, которое ему оказывает, но не переходит грань, через которую обычно рьяно перепрыгивают местные девчонки, едва только входят в бар и видят Уилла, закатывающего рукава клетчатой рубашки выше локтя. — Я могу подвезти, если в этом проблема. Куда тебе? Она крутит рюмку и самыми кончиками пальцев отодвигает ее от себя, разглядывая блестящие и полупустые бутылки позади него: те, что с мутным сливочным ликером, сухим джином, жгучей текилой и вином, но последние — совсем редкость. — Не знаю. В Калифорнию? И телефон, и очки, и темный Буревестник на парковке перед баром; и высокие джинсы, ладно и плотно обхватывающие ее округлые бедра, и красивые нежные плечи, которые прикрыты только лишь футболкой — розовой, светлой, почти прозрачной от тонкости ткани — все ее заметно выделяет в помещении каким-то выбеленным пятном. Еще, конечно, улыбка, смех и то, как перебирает по стойке пальцами, позволяя кольцу на указательном ярко поблескивать. И глаза — боже, эти глаза. — Далековато. Глубокий темный омут, его внимательно изучающий и затягивающий; чарующий, открывающий всякую тайну и показывающий, что ему ловить-то и нечего; но позволяющий ему глазеть, довольствоваться компанией и представлять, что он мог бы ее завлечь — в квартиру или в череду не лучших жизненных событий. Взгляд, от которого он не может скрыться, даже когда идет к музыкальному автомату; не может, потому что не желает.А я в тебя влюбился враз; В отражении твоих глаз Свет Луны играет вальс, Но не для нас.
Уилл щелкает пару кнопок, выбирая из репертуара то, что можно подогнать под понятие солнечного, потому что, как всем известно, в Калифорнии всегда солнечно; улыбается, протягивая ей ладонь: не выпивка, так танец. И в целом, конечно, мирится с тем, что работа бармена — не очень-то и сложная: стой себе, три стаканы, разливай виски безо льда работягам, которые не просыхают уже третью неделю; переключай мелодии, ищи бильярдные шары, после очередной драки разлетевшиеся в самые разные углы, думай, что делать с поломанными о чью-нибудь голову киями — все просто, и все с улыбкой на лице. Не трудная, пока в бар не явится какая-нибудь девчонка на темно-вишневом Буревестнике, улыбаясь и принимая предложение потанцевать под занудные и местами хрипящие мотивы устаревших напевов; и, крутясь, проскочит под его рукой, переплетая пальцы, чтобы в натянутом припеве прижаться к его боку и легко вывернуться, избегая наглого и бестактного поцелуя. Чтобы очаровать, околдовать и покорить; и спустя пару часов непринужденной беседы исчезнуть, растворившись вместе со своей невероятной — хозяйке под стать, — машиной в непроглядном ночном мраке. Уилл выключает свет и музыкальный автомат, проверяет, чтобы все было в порядке, и выходит в предрассветную прохладу; замыкает двери бара и замирает. Ключи из его рук падают на асфальт, мелко звякая, и этот тонкий звук остается в голове еще на несколько секунд, заглушая до того прочно там засевшие переливы ее смеха и волны тихого голоса, уводящего его в миры долгой дороги без начала и точки конечного назначения; открывающего серпантины пути и преодоленные километры, и всякое, что впереди — безграничное. На несколько секунд, а потом Уилл поднимает ключи, запихивая их в задний карман, и улыбается, замечая, что в сердце странно щемит ощущение чего-то безвозвратно утраченного, но очень-очень желаемого — так мальчишки сожалеют о том, что их белозубая улыбка, ямочки на небритых щеках выделяющая, и широкая спина, и покатые плечи не принесли никакого результата в обольщении; садится в машину, направляясь домой и понимая, даже имени ее не узнал.