— Сотня лет — всего лишь мгновение в жизни эльфа. Я терпелив. И я подожду.
Может, она пробирается в замок с теплыми пряными порывами ветра, что пахнет кисло и остро, словно в высокий огонь подбросили горсть диких цветов, или же сквозь щели проскальзывает вместе с тонкими лучами лунного света, которые выхватывают колкие мелкие пылинки, занятно кружащиеся в этих полосках. Или же, тоже возможно, кто-то принес ее в складках плаща или под пластинами доспехов; забралась в колчан, улеглась на самое дно, свернувшись клубочком вокруг наконечников и слабыми ладошками обхватив древко одной из стрел, чтобы не мотыляло ее, мизерную, по всему пространству — а потом выбралась тихой ночью, взмахнула трепетными крыльями, их расправив, топнула, хлопнула, совершила еще какое-то магическое действие и теперь не дает покоя эльфийскому королю, которому всюду чудится шорох ее шага, быстрого и скользящего по коварным длинным пролетам. Сплетенная из тонкой паутины, сотканная из звездной россыпи; Трандуил, все еще одной рукой удерживающий посох, иной подпирает голову, и перстни его тускло переливаются в золотых вечерних бликах, — и слушает ее певучие рассказы.Под её ногами Пройдены дороги. Что меня цепляет? Что меня ведёт к ней?
Она прячется в тени и куксится где-то меж гибких широких ветвей, что, сливаясь и перекручиваясь, становятся его троном; иногда смеется, переливами искрящихся колокольчиков заглушая всякий виток тишины, а иногда где-то тихо плачет, загнанная в ловушку собственной волей, утратившая право на свободу. Но чаще, конечно, на цыпочках спустившаяся по лунному свету, танцует, а платье ее превращается в холодные влажные туманы, ползущие по тронному залу и стекающие со ступеней куда-то вниз, к самому основанию замка. Хрустальная, тянет к нему ладошки, приглашая присоединиться, а по плечам и ключицам ползут мраморные змейки пламени, внутри заключенного и в сердце клокочущего — такого, что обожжет и опалит, до самых костей выжжет, едва только подумаешь о том, чтобы коснуться. Поэтому Трандуил усмехается и кивает, позволяя ей, одинокой, кружить в своей дикости. И позволяет еще, к тому вдогонку, оставаться в замке, чтобы ночью бродить по лестничным пролетам, заставляя верных стражей озираться и оборачиваться, будто почудилось, что нечто молочно-белое скользит ступенями выше — то ли призрак, то ли видение; то ли, быть может, маленькое потерянное чудо, лесом трепетно сотканное из золотых переливов солнца в то мгновение, когда вот-вот должен начаться дождь, и сотворенное на затерянной поляне в жаркий полдень равноденствия. На большом плоском камне, которому равных нигде нет, перекрученная из гибких лиан и крупинок пыльцы — и жизнь получившая от касания крыла яркой пятнистой бабочки; потом кто-то нечаянно рядом развел костер, и искра в нее, еще не родившуюся, отскочила — и теперь король лесных эльфов Лихолесья сидит на своем ветвистом троне, смотрит на танцы ее и усмехается, не имея возможности коснуться, чтобы проверить, настоящая она или нет. Так что, чтобы по правде и без обид, он давно вернул бы ее трепетной, все ноги сбившей матери, которая там где-то, в чаще лесной или на белом полотне облаков, ищет ее, высоко завывая в ночи. Только не может; не знает, принес ли ее кто-то в замок или пришла сама, а потому, когда она около трона его садится, смотрит сверху вниз на то, как легко перебирает кончиками пальцев складки его плаща — и вот здесь, в честности с самим собой, признает: кто убил, тот и убит.Это настоящее, что-то неподменное — То, что не купить и не продать: Будто Вселенная.
И позволяет ей еще задержаться.