— Хватит смотреть на меня таким уничтожающим взглядом!
— Знаешь, но ведь, если рассудить, чем он хорош? Она поднимает на сидящую напротив подругу взгляд — вроде и не злой, и даже не разочарованный; просто взгляд в качестве альтернативы фразе «Чего?», обрывающейся нецензурщиной, — и тут же кивает в знак благодарности подошедшему официанту. Прижимает замерзшие ладони к тонкому фарфору чашки, сдерживающей внутри самой себя обжигающий облепиховый чай — желтый-желтый; пахнущий заметной горчинкой. Пожимает плечами, откровенно уходя от ответа.Походу не мое — быть постоянно вдвоем. И вряд ли оправдаю ожидание твое.
Напротив нее — вся из себя такая, которая на кого попало не бросается; прическа из парикмахерской, а не сделанная дома наспех, собственными руками перед зеркалом, темно-горчичного цвета пальто, ловко переброшенное через спинку стула, легкий шифоновый шарф, неизменно прикрывающий шею хоть в дикие собачьи морозы, хоть в невыносимый зной. Конечно, она, слепленная из дорогих глянцевых журналов, которые покупает ради пары статеек, ее не понимает. А, может, дело все-таки в заботе — но девушка быстро перекидывает взгляд на заснеженность позади подруги, чтобы о таком варианте не думать; чтобы не было стыдно, больно и гадко; чтобы не было чувства, что ты под крылом у мамочки. — Ладно, но ты знаешь, что если будут проблемы… Проблем не будет. Томми — не сахар и не подарок. Он — мужчина, крепкий, сильный и ладно слаженный, со своими сдвигами и дерьмовыми отношениями с родными. Но он рядом, когда это нужно; он решает проблемы — пусть иногда те, что сам и создает, — он с дурной горячей головой срывается с места при каждом намеке, что у нее там где-то что-то не в порядке. Томми бывает говнюком — чаще, чем им не бывает, — и бывает вполне сносным вариантом для отношений — так она говорит себе, не желая признавать, что втюрилась в скопище минусов с редкими вкраплениями плюсов по самые уши. В конце концов, он — тот, кто рядом, когда плохо, одиноко и холодно; он близко, в зоне прямой досягаемости, и они друг друга спасают — гиблый девиз для счастливого совместного. Просто подруге не рассказать, каково было приходить в пустой дом. Бросаешь ключи в вазу на тумбочке у двери, скидываешь пальто и обувь. Шагаешь, зажигая свет в каждой комнате — по спине вверх и вниз снует чувство, что ночь продлится вечность — не самое, кстати, приятное ощущение. Включаешь телевизор, чтобы хоть какой-то звук, кроме собственных шагов и своего же голоса. Говоришь с бытовыми предметами, комментируешь каждое совершаемое действие, чтобы заглушить тишину в голове. Звучит, конечно, прикольно — и даже успокаивающе, но потом однажды приходишь, а дома он: на что-то злится, покрывает матом отца и все, обо что ударяется, проходя из зала в кухню. Шебуршит, открывает пиво — видит ее не одобряющий взгляд и ставит его, открытое, обратно в холодильник; не произносит, что через пару минут оно уже превратится в ослиную мочу — именно так говорят, — но отмечает, что она, хоть и дико уставшая, выглядит восхитительно.А я не знаю, как она меня выносит
В целом, к такому привыкаешь быстро. Она позволяет ему сделать собственный комплект ключей — от двери ее дома и от ее сердца, — позволяет перевезти его не всегда новые и чистые вещи; позволяет шуметь до поздней ночи, о чем-то рассказывая, и сонно ворчать, когда она утром собирается на работу, а он еще может позволить себе поспать — но никогда не спит: ухмыляется, перехватывая ее, проходящую мимо кровати, чтобы притянуть, повалить и сверху навалиться — ежедневный трюк, на который она с превеликой радостью ведется. Позволяет ему быть настоящим — грубым, нервным, несдержанным; иногда переходящим всякие общественные грани.А я не знаю, чё она меня не бросит
Привыкает, дозволяет — короче, принимает, потому что изменить его нельзя; потому что менять его и не хочется. Томми встречает ее, погруженную в мысли, в коридоре; прислонившийся к дверному проему, ухмыляющийся — насквозь ее видящий, но ни о чем не спрашивающий. Просто стоит, смотрит, про что-то свое рассказывает, подмечая, как одними только не наполненными смыслом репликами стягивает с ее тела усталость и тревоги. Она поднимает взгляд, все еще стоящая в коридоре; за его спиной — большущее кухонное окно, а за ним — мягкая снежная зима и разворачивающийся день; тот, который она не хотела бы провести в мыслях о необходимом расставании с тем, кто никому, кроме нее одной, не нравится.Не понимаю, для чего тебе такой я нужен
Томми предлагает никуда не идти, ничего не делать — предлагает лежать, бездельничать и о чем-то болтать. Еще добавляет к тому всякую вредную еду и, может быть, какой-нибудь фильм, если станет совсем скучно. И, конечно, все это сдабривает своими крепкими объятиями, теплыми поцелуями, неизменно набирающими обороты, чтобы перерасти в страстные и глубокие, граничащие с укусами. Предлагает свою любовь: странную — колкую, дикую, очень-очень сложную; такую, которая не для всех. Предлагает, потому что большего, собственно, дать и нечего.