Немой

      То, что Ловец запланировал для Ники как дом и укрытие оказалось для парня адом. Не горящим адом, где царит смерть и разрушение, каким была война, или как рисуют ад священнослужители. Нет, дальний хутор с его спокойствием, с размеренной жизнью, запланированной на год вперед, был адом тихим. Этот ад не жег, он раздавливал, перемалывая личность.       Николя боялся животных, был слишком слаб для мужской работы и совершенно не разбирался в таких полезных вопросах, как кузнечное или скорнячное дело. Деревенские мальчишки его возраста уже были полноценными работниками, вовсю ухлестывали за дворовыми девками и мечтали накопить на свой крохотный отрез земли. А у кого земля была, на корову или свиноматку, для подъема хозяйства.       Вирра Николя не третировала, но коль он был бесполезен в ее большом хозяйстве, то и доброго слова не стоил. Конечно, муж передал ей просьбу Ксавье, и Ники был устроен в сенях и допущен к столу с домашними, а не с дворовыми работниками.       Если Ловца Вирра привечала, уж больно обаятелен был рыжий засранец, зубоскальничающий и с ней, и служанками, то его тяге к мальчикам женщина потакать не собиралась. Впрочем, угнетало Николя не это, и не работа, которую ему поручали, и не травящие его втихую сверстники. Больше всего парня удручала неизвестность.       Если бы Ловец пообещал вернуться за ним, Ники с радостью возился бы с животными и старался бы не морщиться от запаха скотного сарая. Если бы Виллоу хоть словом обмолвился о своих планах, Ники не тосковал бы так, не проглядывал бы глаза на дорогу, пока Вирра не гнала его с поручениями. Если бы хоть капитан Вратт сказал, что, мол, жив Ловец, хоть на словах да передал весточку. Но шел третий месяц разлуки. Уже закончилась война, и все Волки собрались на зимовку, квартируя в Путье. А где Виллоу? Нет его, молчит капитан. И ведь не подойдешь, не спросишь напрямую.       Ники тихо шмыгал носом, чуть не плача от бессилия и безысходности. Спросить было бы так просто, всегда можно сделать вид, что его не так поняли, не то расслышали. А вот написать – это уже совсем другое. Это как признаться, что влюбился, а тебя бросили.       Выпал первый снег. Молодежь в свободное время выбегала на улицу, кататься с горки да в снежки воевать. Ники уже и обвыкся вроде, девушки его все жалели: симпатичный мальчик, а такое горе, вот бы еще хоть что-то заработал, а то с лица воду не пить, а байками сыт не будешь. Так и баек-то нет, жалко парня, да с ним скучно.       Но Николя работницы и не интересовали. Он старательно подслушивал. А ну, скажут что-то о Ловце.       Оказывается, что хоть армию принца Дожжского и разбили, да сам он сбежал. Говорят, ошивается на северных границах, не то с соседом воду мутит, не то на дочери его женится. В общем, нет покоя, хоть и война закончилась. А герцог короновался. И не герцог он теперь, а его Величество. Еще вроде Волки по весне отрядами поменьше, под командованием старшего сына Вратта да Тонью Кривого, отправятся на границы. А в столице опять балы дают.       Только Виллоу будто специально молчанием обходили. Может, уж и нет его, вот и молчат. Вроде скажешь в голос, что помер где-то, и будто сглазишь, призовешь смерть к живому еще человеку.       Зимой было куда скучнее, чем осенью, зато работы меньше. Ники посадили вычесывать шерсть, Вирра со служанками ее потом пряли длинными вечерами. Даже верткую Агнешку усадили учиться. Девочка болтала, женщины сплетничали, в печи потрескивали дрова, а ветер завывал в дымаре. В такие вечера Николя было спокойно и почти уютно.       Он потихоньку смирялся со своей незавидной участью, честно признавая, что убить себя не сможет, прокормить, скорее всего, тоже. А стало быть, нечего ему рыпаться с хутора. Искать родных, как предлагал Ловец, парень не стал. Помнил, что дядья с отцом не общались. А мама одна в семье была, деда похоронили еще когда Ники совсем маленьким был.       Спокойное течение зимы было нарушено приходом на хутор новых гостей. К Враттам забрел слепой музыкант с поводырем.       Это было грандиозное развлечение, Джек даже пустил всех в большую горницу. Бродячие музыканты приносили новости и развлекали не хуже столичных менестрелей в дорогих трактирах.       Старик расчехлил видавшую виды лютню и запел. Его мальчик присел рядом с учителем. Николя оттеснили к стене бойкие поселяне.       Он по-честному смотреть и не хотел, и без того ком в горле стоял. Пусть бы так, пусть бы лучше без глаз, но с голосом. А музыкант пел, не слишком хорошо, но в лад, а уж к третьей песне к нему и ученик присоединился, вплетая тонкий голосок к густому, хоть и немного дребезжащему, баритону старика. И песня была такая знакомая…        …Вот мой соперник - рыцарь Круглого Стола.       Чужую грудь мне под копьё король послал!       Но в сердце нежное её       Моё направлено копьё;       Мне наплевать на королевские дела!*       Николя выскочил из дома, не в силах удержать бегущих по щекам слез. Никто и не обратил внимания на исчезновение парня. Ники это только порадовало: вопросы или сочувствие сделали бы только больнее, безразличие и то перенести легче.       Парень спрятался в дальнем уголке конюшни и плакал, тихо и горько.       Лучше бы его тогда с учителем убили, чем так жить. И Ловца нет. Ловца, при котором любые беды казались не такими уж неподъемными, а горе не таким уж горьким.       Дни тянулись и были похожими один на другой. Ники становился только бледнее. На улицу его посылали редко, а сам он старался не выходить без надобности. Его так и норовили толкнуть, ожидая, что он вскрикнет или хоть какой звук издаст, а он сжимал зубы и молчал. Вот и сегодня, Вирра послала его за картошкой, а Сандро поставил подножку, и все клубни рассыпались по двору. Пока парни смеялись, дед Патишу погрозил на них узловатым кулаком и стал помогать.       Они лазили на карачках по утоптанному снегу, собирая картофель непослушными от мороза пальцами, когда во двор въехали два всадника. Одним был их хозяин, капитан Вратт, а другой, высокий, в щегольском подбитом волком теплом плаще, показался Ники знакомым. Только когда высокий снял шапку, оббить снег с рукавов, да тряхнул рыжей кудрявой шевелюрой, Николя обмер, узнавая.       Ловец. Ловец!       Ведро чуть опять не выпало из рук, Ники уже приготовился бежать навстречу. Но Виллоу лениво скользнул взглядом по нему, по двору, бросил поводья подбежавшему дворовому мальчишке и вошел в дом следом за капитаном. Николя растерялся: возможно, Ловец его просто не узнал, закутанного в большой не по росту тулуп, чумазого и растрепанного. Быстренько бросив ведро на кухне, Ники метнулся к миске умыться.       - Куда собрался? – строго спросила хозяйка, уперев руки в бока. – Не видишь, гость приехал. Садись вон картошки начисть, да Марте помоги.       Мгновенно сникший под грозным взором хозяйки Николя присел у ведра.       Пока он закончил со своими обязанностями, пора было подавать на стол. Девки засуетились, а Ники проскользнул в горницу. Ловец, жестикулируя, рассказывал о своих приключениях:       - …и вот тогда я ныряю в кусты, кричу: «Ложись, Седрик, ложись!». Пока я выглянул, он уже, как еж, стрелами утыкан. Беру я его за куртку и тащу на себя. Только и слышу, что звук стрелы, да его хрип, когда в него втыкается очередное острие. Седрик-то так и так не жилец был, а мне важно до наших добраться. Тем более что хоть часовых и подняли, но посчитать все успел и расположение приметил. Только до лошадей еще добраться, я и ползу, не поднимаюсь. А у лошадей уже отряд с саблями, ну я труп Седрика на первого бросаю и родную сталь достаю…       - Горазд ты врать, – добродушно засмеялся капитан. – Твой рассказ должен был закончиться словами: «А дальше убили меня».       - Сплюнь, Джек. Я туда пока не собираюсь. Ладно, отряд не отряд, но три человека было, – Виллоу равнодушно посмотрел на застывшего у стены Николя, слегка кивнул, будто бы узнавая, и продолжил разговор: – А пьют гвардейцы знатно, куда больше наших пьют. Обеспечение, конечно, не чета, но смотри…       Николя смотрел на густую рыжую шевелюру, как Ловец ест и ловит каплю соуса с уголка губы, как он смачно облизывает пальцы, как жестикулирует, рассказывая капитану об устройстве походной кухни у регулярной армии. При этом чертов Виллоу успевает отвешивать комплименты Вирре и щипать за пышные ягодицы кухарку, чокаться с капитаном и произносить здравницы. Вот уже и следующую байку рассказывает, только на Николя никакого внимания.       Будто не было между ними тех ночей. Будто никогда не называл Ловец Ники особенным. Будто не заботился, не укачивал в объятиях. Будто чужие, как Ники и любой из наемников, ну, спасли и спасли.       Ловец словно ударил его безразличием, как наотмашь по лицу при всех. Можно бы хоть за рукав потянуть, глянуть в бесстыжие янтарные глаза. Но лордиком его Виллоу называл насмешливо, лордиком Николя и уйдет. Хоть гордость сохранит, раз уж сердце разбито. Хуже могло бы быть, только если бы Ловец с любовником приехал.       Николя ушел так же тихо, как появился. Только Ксавье не стал бы таким хорошим разведчиком, если бы не знал, что происходит за его спиной. Однако он не чувствовал бы себя такой сволочью, если бы успел хоть слово сказать. Но кэп строго предупредил, будто Ловец и сам не знает, что в деревне его предпочтений не одобряют. Ксавье-то все равно, а Ники заклюют.       Пил Виллоу не так много, больше болтал да подливал, пока утомленные домочадцы Вратта не разошлись спать.       - Пойду и я, кэп, поздно уже, – Ловец потянулся всем телом.       - Я разбужу Марту, она постелит тебе тут…       - Не стоит, я переночую на сене над конюшней, мне не привыкать.       - Да ладно, заявился пышный, как господин какой, – хмыкнул Вратт насмешливо. – Ты к Волкам когда вернешся?       - Тоже скажешь, просто чуть добротнее да чище. А про Волков не знаю, кэп. Позже будет виднее.       - Может, все же в доме переночуешь?       - Нет, спасибо, – Ловец наконец поднялся со стула. Джек понимающе хмыкнул, но Виллоу не было дела до чужих измышлений. В сенях спал его Николя.       Подходил Ловец тихо, ни одна половица не скрипнула. Ники едва слышно всхлипывал, пытаясь втянуть воздух забитым носом.       - Пойдем, Николя, – Вилоу не сомневался, что, несмотря на его холодность, юноша пойдет за ним. – Только тихонько.       Но Ники только плотнее укутался и отвернулся к стене.       Ксавье пощупал одеяло, оценил матрас. Хорошо устроили, для его положения хорошо. Может, Николя это и казалось убогим, но совсем не так устраивают бесполезного в хозяйстве служку-сироту.       - Николя, не дуйся. Я пойду, а то еще проснется кто, застукают. А ты за мной иди.       Не успел Виллоу и двор пересечь, как хлопнула дверь. Ники, заплаканный, в одной рубашке и сапожках почти бежал за ним. Ксавье еле успел развернуть плащ и поймать в него глупого мальчишку. Николя пинался и отбивался, но Ловец замотал его по самый нос и понес в конюшню.       - Тише, мой маленький, не будем внимания привлекать. Тише, мое лягушачье лордство, – озираясь, будто ночной тать, Ксавье открыл дверь в конюшню, на них дыхнуло сырым теплом и запахом лошадей. Конспирацию Виллоу соблюдал, поставил на пол Ники и быстро накинул щеколду на дверь. Только развернулся, как маленькая ладонь врезала ему по щеке. Ксавье хмыкнул - вон оно как, притянул отбивающегося парня. А Николя пинал гадкого предателя, стучал кулаками по груди. Ловец не сопротивлялся, улыбался понимающе, удерживал и ждал, пока выдохнется звездочка его нежная.       - Лягушонок, мерзлячок мой. Такой же горячий, как я помню. Красивый, в одной сорочке, без нее, в убогом тулупе, а все одно красивый, как рассвет, как вода. Я море видел, Ники, ты видел? Ты не просто как вода, ты как море. Невыносимо притягиваешь...       Ксавье гладил спину и шептал парню в ушко сладкие глупости. Николя ожидаемо быстро устал и тяжело дышал, прильнув к плечу любовника.       «Лгун мерзкий. Язык как тряпка, лишь бы трепаться. Минуту назад не замечал, а как потрахаться припекло, так сразу: «красивый, притягиваешь, горячий…». Трепло поганое. Вот пусть себя сам любит, а Николя развернется сейчас и уйдет в дом. Вот только дослушает и тогда сразу.»       - Я же не забыл, мой лордик. Ничего не забыл. И тебя признал с первого взгляда, да что там со взгляда, шкурой почувствовал. Только Вирра запилит, а уж остальные затопчут совсем. Это деревня, Ники. Тут все строго по законам Пресветлого всевышнего. Не подходит богу такая любовь, по закону размножаться люди должны, а не так, как мы. С бабой бездетной жить и то негоже, но простительно, вдруг смилуется Пресветлый да даст дитя. А мы с тобой только Претемному можем принадлежать. Я же для тебя старался, мелочь моя, лордик.       Ловец говорил и медленно оттеснял Николя к лестнице на сеновал. А тот покорно отступал, пока не уперся спиной о перекладины.       – Ты же не хочешь, чтобы одна половина здешних мужиков тебя гнобила, а другая днем гнобила, а ночью прибегала пользоваться, раз бабы да девки без свадьбы не дают. Ну, хорошо, ты прав. Ни Вирра, ни Джек не допустили бы, но у них и так дел много, еще за тобой день и ночь глядеть.       Николя еще дулся, но на сеновал полез первым, без промедления, позволяя оставшемуся внизу Ловцу любоваться на ножки да пытаться заглядывать под рубаху. Виллоу огня не зажигал, не приведи бог, еще вспыхнет все, но яркая зимняя луна позволяла ему рассматривать юного любовника.       Совсем бледненький стал Ники, вроде вытянулся на пару пальцев, а мясца на кости и не набрал. В лунном свете как неземной жабенок его дорогой, как неупокоенный дух какой благородной госпожи. Жаль, каштановые локоны ему остригли, такое богатство загубили. И карие глаза с тоской смотрят, рвут сердце, как кошки когтями, только ошметки в стороны.       - Погоди, погоди. Я плащ брошу. Все мечтал тебя любить, словно лорда, на шелках да мехах. Ты же у меня неженка. На шелка не заработал, а вот на меха... прошу, укладывайся.       Ловец жадно смотрел, как Николя сбрасывает сапожки и снимает рубашку, а потом мнет ее в руках, стыдливо прикрывая пах.       «Как ты ему откажешь, всех уболтать сможет. И не хочется отказывать. Слишком живо помнится сладкая истома и острое удовольствие. Согласился бы даже ради того, чтобы видеть, как Ловец раздевается, как потягивается сильным телом. Вон и шрамы новые появились. На плече след от стрелы с той вылазки, о которой он рассказывал. Только вот кажется Ники, что больше врал Ловец о своих приключениях. Если его генерал выбрал и сам Ловец теперь цел приехал, то он гораздо тише и осторожней работает. Конечно, рассказывать об этом не так весело. Лучше сочинить байки да плести языком, так, чтобы женщины охали, да и мужчины крякали удивленно. Вот и поцеловать склоняется… И мысли все вон.»       Виллоу еще не целовал, держал за подбородок и рассматривал, пока Николя не заерзал и не моргнул, не понимая, почему любовник медлит. Юноша, не выдержав ожидания, сам запустил пальцы в шевелюру Ловца и притянул к себе. Ксавье больше не ждал, накрыл губами маленький сладкий рот, ласкал, наконец, проник между зубов. Касаясь неба, его язык изучал вкус Ники, потом вернулся нежить губки.       Отшвырнув ненужную рубашку, последнее препятствие, Ловец уложил Николя на плащ. Пока юноша опомнился, что совсем об осторожности забыл, и зажал рот ладошкой, Виллоу уже оглаживал его ребрышки. Накрыл рукой живот, поглаживая и только касаясь кончиками пальцев лобка.       - Ну как, лордик лягушачий, нравится, как волоски щекочут попу и бедра, нравится? Мелочь ты моя ненаглядная…       Отвлекшись на соски юноши, Виллоу замолчал ненадолго. Гладил нежную кожу, умиляясь тому, что грудь у Ники так и остается безволосой, только вокруг сосочков волоски. Член колом стоял, аж яйца ломило от желания, Ловец же, как дурак, почему-то не спал ни с кем после Николя. Ну не сравнить солдатню с его лордиком утонченным. У мелкотни вот даже на лобке волосы мягкие.       Ксавье зарывался языком в курчавость, чтобы лизнуть сладкую кожу. Розовая головка члена сама в рот просилась, будто конфетка, но ничего, подождет. Николя уже и ноги раздвинул пошире, подхватил себя под коленками, чтобы совсем открыться. А Ловец не спешил, наоборот, начал целовать бедра, коль уж так выставилось сокровище.       - Милый мой, жабенок. Ты же теперь как целенький, сможешь расслабиться? Я осторожно буду, но ты помоги. Расслабь дырочку, – уговаривая, Виллоу налил в ладонь масло, согревая, прежде чем смазать Ники. – Ты такой узенький, я с ума сходил, пока в походе был. Нравится такое о себе слышать?       - С-с-с… - Николя сжал зубы, удерживая стон. Виллоу разговорами отвлекал, а в попу сразу два пальца засунул.       - Нравится, всем нравится слышать, что они особенные. Только ты такой и есть, мой лягушонок. Чего ж ты холодный такой? В тебе будто только в серединке огонь. Да, да. Тут в самой серединке, в глубине…       Теперь уже прижимая Николя к скользкому меху, Ловец медленно входил в него. Узкий зад поддавался с трудом, неохотно впуская толстый член. Ники кривился и кусал губы.       - Тихонько, неженка, тихонько. Всегда так после разлуки, а ты думал. Это девица раз переплакала и забыла. А ты несколько месяцев без любовника, и как новенький. У тебя и слезки сладкие. Не сжимайся, я же не насилую...       Целуя Николя, Ловец не размышлял, как можно целовать, как нельзя. Хотелось просто брать юношу всего и языком трахать сладкий ротик, и просто трахать. Только Ники поначалу таким тесным был, что и не двинешься.       Растянулась дырочка, принимая Ксавье, аж все складочки выровнялись. Выждав, чтобы любовник отвлекся, Виллоу подался назад, выходя из сладкого тела.       «Не насилует, только что же он вымахал-то таким здоровым. Больно и хорошо. Ох, и хорошо», – Николя раздвинул ноги еще шире, аж промежность заболела, а в зад словно огня плеснули. Не удержаться от крика. – «Только не останавливайся. Не останавливайся!»       - Не остановлюсь. Всего возьму, каждый стон выпью. Мой маленький, мой лордик. Невозможно таким быть. Каким-каким? Чудесным, горячим, страстным…       Ловец вбивался в худенькое тело. Не мог медлить, не мог ждать, пока Ники привыкнет. Сумасшествие, взрослый же мужик, все понимает, а дать своему любовнику отдышаться не может. Только Николя кусал кулак, а бедрами подавался навстречу.       – Ты наваждение мое, мой лягушонок соблазнительный. Я тебя потом медленно возьму, так медленно… Но потом…       Николя судорожно сжимался в оргазме. Дырочка все еще была растянута до предела, заполнена, и это делало оргазм совершенно невероятным. А Ловец тем временем кончил в него, член стал уменьшаться. Выдоил его Ники, все из него выжал, да не все. Виллоу человек слова, а зимняя ночь длинна. Все обещания можно сдержать. И трахать нежно и медленно, позволяя юному любовнику скользить по шелковистому волчьему меху. И потом завернуть в плащ и целовать, целовать и спускаться вниз к вздыбленному члену и целовать там. И еще раз брать, поставив на коленки, и...       Даже шевелиться было лениво. К липкой от пота коже приставали волчьи волоски и мелкие соломинки путались в волосах. Виллоу выписывал пальцем узоры на впалом животе Николя.       - Я же тебе подарок привез. Только увидел, так о тебе подумал.       Потянувшись за мешком, Ксавье поднялся. Ники вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что же там ему достанется: может, обещанные шелка, рубашка там, или книгу додумался купить?       Ловец бережно передал Николя сверток. Юноша улыбнулся, потянулся с поцелуем, затем медленно, оттягивая момент, разворачивал. Виллоу и не ожидал такой реакции, думал, что, ну, обрадуется, все же привычная вещь. Хорошая, справная, он у знающих людей спрашивал. Но Ники смотрел на новенькую лютню на своих коленках, как на труп младенца. Красивое лицо не меняло выражения, но глаза наполнялись слезами.       - Что такое, лордик? Не нравится? Что-то не так? Ты же музыкант, это же твое. Нельзя себя лишать такой возможности свои чувства выразить…       Николя и не слышал, что там Ловец оправдывается. Как можно таким черствым быть? Ткнул носом в самое больное. Может, Ники уже и смирился с этой мыслью, но больно было, будто только вчера все произошло.       Лютни даже касаться не хотелось, да и что ему с инструмента? Николя певец! Был. Певец, а не музыкант. Пальцы-то на месте, а толку.       - Не плачь, я же тебя порадовать хотел, а ты в слезы, эх ты, лягушачий лордик.       Ники и хотелось бы рассказать Ловцу, да не мог. Никак не мог. А Виллоу будто отключился от него, говорил что-то несуразное, говорил и говорил. Николя даже уши закрыл, чтобы не слышать. А рыжий мерзавец тактику сменил: прижал к себе и нежно-нежно целовал, каждую слезинку собирая. Веки целовал, губы, щеки, даже кончик носа без внимания не остался. А лютня между ними врезалась в живот твердым краем, напоминала, что не понимает ничего Ловец, а может даже специально посмеялся.       Тихий стук в дверь прервал уговоры Виллоу. Неприметный такой стук. Николя решил бы, что льдинки в окно застучали, но Ловец насторожился и резво спрыгнул вниз.       Ники прислушивался к разговору, слов не разобрать совсем. А Виллоу, оказывается, растрепал, что трахаться едет. Паразит рыжий. Николя наконец отбросил с колен мерзкий предмет и выглянул узнать, с кем там болтает Ловец. Но дверь уже захлопнулась, а Виллоу лез обратно на сеновал.       - Мне уезжать нужно, лягушоночек. Я-то рассчитывал на пару дней, но видишь, звездочка, не получилось, нужно ехать. Ты только тихонько уходи отсюда, чтобы не заметили. Хорошо, маленький?       Вот как после этого ему в рожу не плюнуть. Приехал, потрахался, еще и не хочет, чтобы знал об этом кто. Не к Ники Ловец приехал, а так, в гости, ну и отчего же не перепихнуться по дороге.       - Лордик лягушачий, только не плачь опять. Тонкослезый мой, я же… Я, правда, для тебя. Да что там… - Ловец оглянулся вниз. – Иду уже! Не обижайся, что я так сбегаю, Ники. Хорошо?       Ники отшвырнул ногой жалобно тренькнувший инструмент, накинул рубашку, сапожки и почти сверзился вниз. Ловец застегивал куртку и ловить его просто не успевал. Да и решил, что разобиделся Николя, но подумает, остынет. Не специально же Виллоу уходит, самому бы хотелось подольше остаться. Кажется, всего пару часов до рассвета, и тех не хватило.       Ники не глядя бежал через двор. В темноте кто-то ждал его любовника, только ему это не интересно. Парень юркнул под одеяло, слышал, как Ловец вошел следом, коротко попрощался с Враттами. Конечно же, при них Виллоу внимания на юношу не обращал. Даже не поцеловал, уезжая, опять ни слова не сказал. А мог бы задержать еще в конюшне, мог бы попрощаться. А он отпустил и все, только холод остался. И лютня.       Николя даже вскинулся - она же там, в сене, и лежит. Что работники сообразят о происходившем на сеновале, парень и не думал. Ему живо представилось, как набирая корм скотине, мужики могут лютню вилами проткнуть. Пришлось вставать и опять плестись в конюшню, забираться наверх.       Инструмент лежал у стены. Даже мысль о том, чтобы попробовать играть, была неприятной. Все равно, что самому себе в ране ковыряться. Не такой Николя дурак, чтобы себя истязать воспоминаниями да мечтами несбыточными. И не умеет он играть, играл Крайон, а Ники только пел. Помнил смутно аккорды, что учитель показать пытался, да рукой махнул, не стал настаивать.       В общем, завернул Николя лютню обратно в обрывок ткани, и, поднявшись на гору сена, сунул за балку. Там на нее никто случайно не наткнется. *Владимир Высоцкий - "Про Любовь в Средние Века".