Дети Дракона

После визита к Лисипу Мантус впал в какое-то странное, тревожащее альфу состояние. Не то чтобы раньше его поведение Акселю было до конца понятно. Но оно более-менее было объяснимо тем, что он про омегу знал. Тот был северным шаманом, и потому камлал с бубном, строил шатры, собирал травы, иногда колдовал. А еще он был омегой, покорным и пассивным в постели. Он отдавался Акселю по первому зову, слушался его запретов и указаний, смиренно исполнял придворные ритуалы — ходил с альфой на званные ужины, торжественные приемы и богослужения в капелле. Осенью выезжал вместе с ним на королевскую охоту, неплохо стрелял из лука и отлично умел разделывать дичь. Словом, раньше поведение Мантуса не вызывало сомнений в его нормальности, несмотря на его общую непохожесть на других и вечное молчание. Проснувшись наутро после той ночи, когда они были у старика Лисипа, Аксель застал омегу лежащим навзничь у потухшего костра. Он таращился в потолок шатра невидящим взглядом. Растормошить его не получилось, Мантус дал понять, что хочет, чтобы альфа оставил его в покое. Тот ушел исполнять свои государственные обязанности и, вернувшись в покои, омегу там не застал. Тот так и продолжал лежать в своем шатре, не меняя позы. Аксель забеспокоился, но ничего не предпринял, по привычке доверяя Мантусу. Его странности чаще всего были чем-то оправданы. Омега пролежал так в шатре четыре дня. Он не притрагивался к еде и воде, почти не моргал. Смотрел в низкий потолок и днем и ночью. Аксель, наплевав на недовольство короля, ночевал с ним в шатре. Между ними ничего не происходило. Каждый раз, когда альфа пытался что-то сделать: позвать лекаря, вытащить омегу наружу, поцеловать, в конце концов, он слышал в голове просьбу Мантуса этого не делать. Аксель весь извелся и старался избегать в эти дни родни, чтобы не отвечать на неудобные вопросы. У него не было ответов на них. В ночь на пятый день омега поднялся и вышел из шатра. С северной стороны. Аксель тут же проснулся и, плохо соображая, двинулся за ним. Там снаружи было сыро, в воздухе висел холодный туман. Снег местами растаял и превратился в ледяную кашу. Мантус расчистил место для костра рядом с шатром, принес дров и разжег огонь. Потом он взял свой бубен и около часа в него стучал какой-то однообразный усыпляющий ритм. Альфа, сидевший рядом на голой земле, сильно мерз и только потому не заснул. Когда небо стало слегка сереть перед поздним северным рассветом, Мантус достал из своей сумки сухие зерна дикой пшеницы и волчьей ягоды, которые всегда собирал в северных походах. Он рассыпал их вокруг места, где они сидели, опустился рядом с альфой на землю и застыл. Долго ничего не происходило. Было как-то очень тихо, как не бывает даже в этой северной глуши. Аксель пребывал в полусонном состоянии, ход мыслей почти остановился, в голове был такой же туман, что и снаружи. И из этого тумана вдруг стали появляться волки. Их было около десятка. Большие белые твари, гораздо крупнее тех, что водились в лесах королевства. Они подходили к шатру и останавливались там, где Мантус рассыпал зерна. Альфа не чувствовал от зверей никакой угрозы. Он не вспомнил об оружии, не захотел защитить от них омегу и себя. Все было как во сне. Мантус пригласил волков в гости, и те пришли. Ничего странного. Глаза животных светились неестественным голубоватым светом. Они сели полукругом и уставились на омегу. Тот низко поклонился гостям, а потом достал откуда-то маленький сверток с чем-то темным внутри. Почему-то от вида этой вещи альфу передернуло. Омега протянул ее волкам. Те обнюхали сверток, подняли головы к висящим в небе лунам и протяжно завыли. Мантус тихо всхлипнул и закрыл глаза. Альфа хотел протянуть к нему руку, но не смог. Он был словно в сонном параличе — мог только видеть, но не был в состоянии шевельнуть даже пальцем. Один из волков подхватил сверток, развернулся и ушел в туман. Вскоре за ним последовали остальные. Мантус почувствовал их уход, оторвал руки от лица и уставился в пространство. Словно ждал еще кого-то. И вскоре из тумана появилась огромная темная масса, которую во мгле и тумане трудно было опознать. Вскоре Аксель увидел светящиеся голубым светом глаза и различил очертания медвежьей морды. На зов Мантуса пришел большой черный медведь. Зверь был старый, его морда местами поседела. Он медленно подошел к омеге, гораздо ближе, чем это сделали волки. Животное раздувало ноздри, принюхивалось, сопело, но от его дыхания не было пара. Мантус сидел очень ровно, на его лице не было страха, там было почтение. Медведь сел напротив омеги, оскалился, показав страшные желтоватые зубы, а потом вдруг лизнул его в нос. Мантус поклонился, но животное потеряло к нему интерес, двинулось к Акселю и прошло сквозь него. Это было последнее, что альфа запомнил, прежде чем провалиться в сон. *** На острове Тирос Офер бывал уже не раз. Во время плаваний к южным окраинами Теплого моря Зигфрид всегда делал небольшой крюк и посещал этот лежащий немного в стороне от основного архипелага остров. Сюда приплывали, чтобы поклониться Морскому богу, заручиться его покровительством и узнать его волю посредством специального ритуала, который могли проводить лишь высшие жрецы. Этот культ был мало понятен Оферу, к тому же к богослужениям допускались только альфы и беты. Морской бог был воинственным и коварным божеством. Его настоящее имя знали только посвященные жрецы, поклоняться ему могли лишь те, кто был рожден сильным и здоровым. Любое увечье или физическая слабость не позволяли принимать участие в церемониях в его честь. Это было божество сильных мужчин: воинов и моряков. Впрочем, среди живущих на острове и при храме было довольно много омег и женщин. Офер не сразу понял, что они там делают, а когда понял, его это привело в замешательство. Конечно, он и раньше знал о храмовой проституции. В Осроене и других приморских городах тоже были храмы Морского бога, их служительницы, облаченные в голубые одежды, были самыми дорогими проститутками. Чтобы переспать с ними, нужно было принести щедрые жертвы в храм. Но в шумном портовом городе и без этих жриц хватало тех, кто торговал своим телом. Они терялись в шумной толпе горожан и тех, кто приплывал в порт лишь для того, чтобы продать или купить товар. Здесь, на Тиросе, людей, одетых в голубые тоги, было гораздо больше. По сути, остров был одним большим храмовым комплексом. Сюда со всех островов и даже из соседних стран приплывали паломники с щедрыми дарами, и потому храм мог содержать целую толпу жрецов. На вкус Офера Тирос был не особенно красивым и приятным местом. Главное святилище находилось в большой пещере внутри полой черной скалы, по ее склонам были вырублены грубые каменные строения, в которых жили адепты. У подножия располагалось большое вытоптанное поле, на котором собирались паломники во время празднеств. Чуть в стороне был поселок, состоящий в основном из лавок и гостиниц для приезжих. Остальная часть острова была каменистой пустыней с чахлыми оливками и виноградниками. Вдоль берега тянулась череда каменистых пляжей с рыбацкими хижинами, лодками и сараями. Офер не считал себя религиозным, но был не чужд красоты. И здесь ее не было. Когда он приплыл сюда в первый раз, омега ожидал увидеть нечто похожее на разрушенный когда-то его отцом священный город Церн — оплот культа Благой богини. А обнаружил каменистый и не особенно ухоженный клочок земли, заселенный жрецами, рыбаками и шлюхами. Но каждый раз, когда они бывали здесь с Зигфридом, тот уплывал отсюда уверенный в том, что Морской бог ему благоволит. В течение нескольких следующих месяцев он пребывал в воодушевлении и был особенно ласков с супругом и детьми. Офер не хотел думать о том, что Зигфрид делал во время богослужений помимо преподнесения щедрых даров. Даже если трахался с кем-то из храмовых шлюх, омега бы ему это простил. Главное, что альфе и вправду потом как будто везло: ветер всегда был попутный, штормы обходили стороной, и переговоры с южными соседями удавались на славу. И все это благотворно влияло на отношения между альфой и омегой. Зигфрид был покладист и щедр на подарки, не устраивал сцен ревности и не пытался уговорить Офера родить очередного ребенка. Отплывая от Бланки, омега думал о том, что поездки к святилищу Морского бога надо сделать ежегодной традицией. Чтобы у Зигфрида не портился характер от посланий короля Арса или еще каких-то мелких неприятностей. В канун отплытия Офер позвал к себе лекаря и спросил: — Макс, я ведь смогу благополучно родить в будущем? — Да, ваше высочество, — удивленно отозвался лекарь. — Вы намерены это сделать? — Конечно, нет, — отмахнулся Офер и отвернулся к зеркалу. — Но это твое зелье, оно не вредит мне? — Все подобные средства нарушают естественный порядок вещей, — тихо ответил Макс, — и потому несут потенциальную угрозу. Но в вашем случае я бы не опасался бесплодия. По крайней мере, если вы захотите родить в ближайшие несколько лет. Чем старше омега, тем ему это сделать сложнее. — Я не знаю, когда мы вернемся на Бланку, — деловым тоном сказал Офер и повернулся лицом к лекарю. — Возьми с собой зелье, чтобы оттянуть начало течки. И то, чтобы я не забеременел. Забудь о нашем разговоре. Я не собираюсь больше рожать. День накануне отъезда выдался суматошным. Все оттого, что плавание заранее не планировалось, и все собирались в спешке. Ноа, который обычно всегда следовал за своим принцем, вдруг решил остаться дома, сославшись на недомогание. Офер подозревал, что в его браке со стариком Гуаном все совсем не гладко, и именно он не дал своему омеге разрешения на отъезд. Но расспросами омега приятелю не досаждал. У него хватало проблем со своим собственным альфой. Зигфрид был раздражен, спешно управлялся с делами и щедро раздавал наказания слугам. Даже обожаемые им дети при нем стали вести себя тише и старались не попадаться отцу на глаза. Офер пытался не проникаться этой общей нервозностью, проводил время в саду и учил маленького Олли играть в цветные камни. Зигги был из тех, кто не в состоянии и двух минут усидеть на месте. И потому проводил время во дворе, а Офер со старшим сыном наслаждались тишиной в тени деревьев. Омега смотрел на своего первенца и видел в нем того, кто будет, возможно, менее красивым, но гораздо более уравновешенным и безмятежным, чем он сам. Олли был рожден со счастливым характером, он был покладист и улыбчив, в нем совсем не было бунтарства. Офер с детства восставал против расхожего мнения о предназначении омег, а Олли родился, чтобы стать воплощением их самых воспеваемых качеств. Он всерьез рассуждал о своем стремлении поскорее выйти замуж и рожать детей, и эта сторона жизни его особенно волновала. Офер старался объяснять ему ее так, чтобы не испугать, но Олли как будто ничему не удивлялся и принимал услышанное как должное. Ему определенно нравилось быть омегой. Офер ему иногда даже завидовал. Стоя на палубе рядом с Зигфридом во время прибытия на остров Тирос, омега ощущал легкий озноб, который обычно был первым симптомом начала начинающейся течки. Она пришла раньше, чем обычно. И это само по себе было странно. После вторых родов его тело всегда вело себя предсказуемо, и по расчетам времени на путешествие у омеги должно было хватить, чтобы вернуться домой к началу течки. Он досадовал и надеялся, что лекарь ему поможет, как только они высадятся на берег. Но прямо с причала Зигфрид потащил его к храмовой горе. К ней же стекались все, кто бы на острове. Толпа гудела и напирала, и даже гвардейцы не могли ее сдержать. Офера вдруг охватила паника, он не любил людских сборищ, особенно тех, где было полно чужаков и простолюдинов. Ему не нравилось ловить на себе похотливые и завистливые взгляды, слышать гул множества голосов, ощущать вонь давно немытых тел и гнилых зубов. — Что происходит? — крикнул он Зигфриду, крепко держащему его за руку. — А ты не видишь? — альфа указал на столб белого дыма, поднимающегося над полем для богослужений. — И что это значит? — Жрецы молят о дожде. От летней жары во многих местах погиб урожай, а сейчас под угрозой и озимые. Офер кивнул. Он знал, что и на Бланке этот год тоже был не особенно удачным. В таких случаях устраивали особые службы в храмах, призывая богов смилостивиться над смертными. Но сам омега в них участия еще не принимал. Они шли вместе с потоком людей вверх по каменистой дороге к месту богослужений. Здесь были люди всех полов и возрастов. Видимо, на эту особую церемонию пускали всех подряд. То ли от духоты и обилия людей, то ли от предстоящей течки, Оферу было трудно дышать, он чувствовал, как сердце бешено колотится в груди, ладони вспотели, а тяжелые, украшенные золотым шитьем и бисером одежды, впиваются в кожу и сковывают движение. Он боялся споткнуться и быть затоптанным напирающей сзади толпой несмотря на то, что был окружен плотным кольцом гвардейцев. Цепляясь за руку мужа, Офер вдруг остро ощутил, что только в нем чувствует свою опору. И только его близость удерживает его от настоящей паники. На площади у храмовой горы горело несколько жертвенных костров, разожженных полукругом вокруг большого черного камня, который служил алтарем. Офера и Зигфрида толпа пропустила, и они оказались в первых рядах. — Они будут приносить жертвы? — спросил омега, с опаской глядя на алтарь и окружающих его жрецов с трезубцами в руках. — Их уже принесли, — Зигфрид кивнул на костры, откуда валил белый дым. — Это… были люди? — просипел Офер, уткнувшись лицом в плечо мужа. — Нет, — альфа отрицательно мотнул головой, но разъяснять ничего не стал. Лицо Зигфрида было мрачно и торжественно. Омега оглянулся вокруг — все были в похожем настроении, и, очевидно, его любопытство было неуместно. Он недоумевал, зачем Зигфрид его сюда потащил и не оставил на корабле, как делал раньше. Вероятно, призыв дождя был каким-то особым случаем, и альфа, еще в море увидев белый дым над горой, принял такое решение. Оферу здесь не нравилось и хотелось сбежать. Тесная каюта их корабля сейчас казалась уютным и желанным пристанищем. Он бы многое отдал, чтобы быть сейчас там. Но сбежать отсюда было совершенно невозможно, и омега смирился с тем, что будет присутствовать на богослужении. Впрочем, совсем скоро оказалось, что ему придется в нем участвовать. Причем, в роли то ли жертвы, то ли жреца. Вскоре после того, как они с Зигфридом пришли сюда, откуда-то из недр горы стали раздаваться звуки гонга. Толпа заволновалась, и все разговоры стихли. На поляну вышли трое старых жрецов в белых одеждах — два альфы и один омега. Тот был такой старый, что едва держался на ногах. Первые два стали что-то голосить нараспев под звуки гонга. Офер не понимал ни слова. Он хоть и привык к островному диалекту, в таком напевном исполнении не смог ничего разобрать. И это еще больше усилило его тревогу. Старый жрец во время этих песнопений просто стоял и смотрел в толпу невидящим взором. Его глаза были слепы. Офер знал, что многие омеги в старости слепнут, но не знал, почему. Под взглядом старика ему стало неуютно, и он дернул мужа за рукав. — Он сейчас выберет того, кто послужит сегодня Морскому богу, — тихо объяснил Зигфрид. — И каким образом? — Увидишь. И в этот момент старый жрец поднял руку и указал пальцем прямо на Офера. По толпе понесся удивленный шепот. Зигфрид сжал челюсти, и весь будто окаменел. Омега бросил на него быстрый взгляд, дернул его за руку, но тот не реагировал. — Ты, — громко сказал жрец и поманил Офера к себе пальцем, будто он был каким-то мальчиком на побегушках. Тот оглянулся на мужа и вышел из толпы. На ватных ногах он прошел к жрецу, стоящему посреди поляны для богослужений, подчиняясь ему словно по волшебству. Собственная воля и разум покинули Офера, сознание просто фиксировало события. С того момента и до конца этого странного дня омега провел как во сне. Он подошел к старику, тот сжал его плечо сухими, изуродованными артритом пальцами и повел в сторону храмовой горы. Два других жреца продолжали голосить свои религиозные гимны, толпа безмолвствовала. Офера завели в один из нескольких выдолбленных в скале проходов, вскоре он попал в небольшую темную келью, освещенную факелом. Его встретили два омеги в голубых жреческих одеждах. Они были не особенно молоды, но довольно привлекательны. Их лица были не так суровы, как у тех жрецов, что были снаружи. Они молча стали раздевать Офера. Тот не сопротивлялся. Его тело омыли мокрой губкой и облачили в белый балахон свободного кроя. Такой же, как у тех, кто сейчас возносил молитвы Морскому богу снаружи. Один из омег поднес Оферу сосуд с терпким сладким вином, он покорно выпил, мало задумываясь о том, что делает. Откуда-то из глубины пещеры снова раздались звуки гонга, на этот раз более громкие, настойчивые. Офер услышал в них явный призыв. Жрецы поспешили его проводить наружу. На прощание они улыбнулись ему со странным воодушевлением. Словно собирали его на свадьбу. *** Аксель проснулся от холода. Он лежал одетым на полу в шатре Мантуса. Тот спал рядом, причем спал глубоко и спокойно. Альфа решил, что теперь он вполне может его перенести в дворцовые покои. Его дыхание превращалось в пар, это значило, что ночью выпали заморозки. Выйдя из шатра, Аксель увидел тусклый осенний рассвет, иней на траве и камнях. Альфа поднял Мантуса на руки и пошел по пустому саду мимо растерявших листву деревьев и высаженных вдоль дорожек хризантем, которые стойко и пышно цвели, не боясь холодов. Дворец еще спал, не считая охраны и немногочисленных слуг. У покоев его встретил сонный Томас, он с тревогой посмотрел на господина и без слов его понял. Тут же натаскал в камин побольше дров, не производя практически никакого шума, развел огонь. Аксель уложил омегу на кровать, раздел и укрыл одеялом. Тот даже не проснулся. Альфа разделся, лег рядом и посмотрел ему в лицо. Оно было безмятежным. И это его немного успокоило. Он сам вновь погрузился в сон и проснулся уже после заката, чего с ним практически никогда не случалось. Мантус был рядом, но уже не спал, а тихо лежал, прижавшись к боку мужа. — Тебе надо поесть, — сказал Аксель, посмотрев ему в глаза и вспомнив, сколько дней он не ел и не пил. Но омега удержал его от порыва позвать слуг. Он притянул его к себе и обнял. — Малыш, ты меня очень напугал, — прошептал альфа и стал покрывать шею омеги поцелуями. Тот глубоко вздохнул и весь обмяк в руках своего альфы. Эта близость дала Акселю не только разрешение от тревог, но и что-то еще. Мантус в этот раз словно впустил его не только в свое тело, но и в свою душу. Он отвечал на ласки, таял как воск от его прикосновений и смотрел альфе в глаза с любовью, которую раньше никогда так не проявлял. Вместо нее всегда была покорность или физическое влечение, инстинкт. После этой странной ночи под северным небом между ними рухнула какая-то невидимая преграда. Ее не было видно, будто она была из тончайшего льда, который покрывает осенним утром воду горного озера. А сейчас этот лед растаял. Аксель ощутил, что по-настоящему счастлив. Он прижимал к себе омегу, целовал и шептал ему слова любви. И хоть тот молчал, альфа был уверен, что Мантус чувствует то же самое.