Дети Дракона

Аксель стоял у окна своего кабинета и смотрел на туман, окутавший долину, которая отделяла столицу от Сумрачного леса. Тот стоял темной громадой на склонах гор, откуда когда-то спустились предки Берсонов, чтобы покорить эти земли и основать королевство. Почему-то лучший вид на это мрачное покинутое место как нарочно открывался именно из окна королевского кабинета. Аксель помнил, что у его отца была привычка смотреть туда в моменты, когда его одолевали тяготы и тревоги. Незаметно он стал делать так же, когда уставал, получал неприятные донесения или готовился к тяжелому решению. Аксель не знал, что приходило в голову старому королю при взгляде на Сумрачный лес. Его самого это зрелище как будто возвращало к мысли о том, что все его неприятности ничто по сравнению с той катастрофой, что произошла когда-то там, в заброшенной столице. Что его страна не терпит тех бедствий, которые выпали на долю людей в начале правления его отца. Что он смог удержать страну и сделать ее еще богаче после ухода Арса Десятого на покой. Родители не подавали о себе вестей уже больше пятнадцати лет. Аксель не знал, жив ли его отец и помнит ли о его существовании. В первый год после ухода Арса и Сирила в Сумрачный лес Аксель часто о них вспоминал и тяготился их отсутствием, а потом просто привык. Как привык к тому, что его любимый брат Офер далеко и не желает с ним видеться, под любым предлогом отказывается приезжать в столицу, высылая туда лишь своего уродливого мужа и трех детей. Аксель не смел настаивать, довольствуясь лишь мимолетными встречами в Осроене, куда на лето переезжал двор. Эта традиция пошла после того, как мать Акселя королева Марта упросила отпустить ее жить в родной город. Он с семьёй навещал ее там каждый год, и для придворных стало традицией уезжать туда за королем почти на все лето. Осроена наполнялась аристократами, включая глав островных родов, то и дело устраивались балы и званные пиры. Офер с семьёй тоже приезжал, где виделся с родственниками, пока его муж обстряпывал свои дела с купцами и прочими деловыми людьми всех мастей. Аксель часто закрывал глаза на его не совсем честные сделки, благодаря которым Нарвал все больше богател и приобретал влияние. Между ними установилось негласное соглашение, при котором король не особенно влезал в дела островов, а Нарвал не выходил из берегов, держал в узде кланы островитян и сохранял лояльность. Вспомнив о муже брата, Аксель поморщился и отвернулся от окна. Его взгляд упал на портрет Офера, который уже много лет висел в кабинете. Дети, нарисованные на нём, сейчас выросли и заметно изменились, а Офер был все тем же. Разве что стал еще ярче, как какой-нибудь редкий цветок, пересаженный в новую почву и буйно расцветший под южным солнцем. Родив троих детей, Офер оставался стройным и изящным, как юноша. Его лицо с годами не оплыло, как часто бывало у многодетных омег, и не огрубело, как у бездетных. Вероятно, в нем взяла верх порода Сирила, который как будто вообще не имел возраста. Но в отличие от него Офер всячески подчёркивал свою красоту и явно ею пользовался. До Акселя доходили сведения, что за ним не раз пытались приударить не слишком умные молодые альфы из знатных и купеческих семей. Понятно, что такой яркий цветок при старом безобразном муже возбуждал у многих желание его сорвать. Нарвал пользовался привлекательностью своего супруга, навязывая выгодные себе сделки очарованным Офером гостям своего острова. Аксель был уверен, что брат участвует в этом вполне сознательно. Офер откровенно флиртовал с нужными Нарвалу людьми, Аксель видел это своими глазами на приемах в королевской резиденции Осроены. Очевидно, эти двое действовали заодно. Иначе бы Нарвал вряд ли это терпел. Аксель в эти моменты сам сгорал от ревности, видя, как Офер смеется и дурачится над своими поклонниками. Он точно знал, что у них нет ни единого шанса затащить омегу в постель. Впрочем, не было его и у самого Акселя. Офер не подпускал его к себе, давая понять, что их свидание в библиотеке той зимней ночью останется единственным. Аксель понимал, что это разумное и правильное решение, но в те редкие моменты, когда он был так близко, доводы рассудка его совсем не утешали. И даже присутствие Мантуса не помогало. Тот, вероятно, догадывался о чувствах Акселя, когда занимался с ним сексом во время этих поездок в Осроену. Это всегда было жестче и дольше, чем обычно. Альфа как будто не мог насытится, брал своего супруга пару раз за ночь, и сразу после пробуждения. Мантус, как всегда, был послушен и не выдавал эмоции, что приводило Акселя в еще большую досаду. По приезде в столицу он отходил, дарил супругу дорогие подарки и проводил с ним время на Севере, куда они по-прежнему тайно отправлялись по ночам через портал в королевском саду. Мантус так и не сделал речь своим привычным способом общения с мужем. Омега был так же скрытен и молчалив, и таким же рос их сын Арс младший. Эти двое как будто общались без слов, когда Мантус учил его верховой езде, стрельбе из лука и охоте. На все это у Акселя не хватало времени, и он вспоминал, что сам так же вырос почти без участия отца-альфы. Впрочем, Арс не особенно нуждался в родителях, рос как будто сам по себе, любил проводить время в одиночестве. Если не занимался военной подготовкой, то сидел в библиотеке и читал книги. Был упрям и своенравен с учителями и наставниками, явно не прекословил лишь родителям. За физическую силу, нелюдимость, так до конца не ушедшую косолапость и тяжёлую походку наследника при дворе называли Медведем, и его это вполне устраивало. Его единственным другом был двоюродный брат и ровесник Аларих. Тот был его полной противоположностью. Где бы ни появлялся, он тут же попадал в центр внимания. Это качество ему досталось от Офера вместе с внешней привлекательностью. Все его дети были красивы, но младший, хоть и родился альфой, был особенно хорош собой. По нему, начиная с его лет двенадцати, сохли все подростки при дворе, и девушки, и омеги. Ежегодный приезд детей Нарвалов ко двору всегда вызывал ажиотаж. Наследник трона тоже оживлялся, хоть это могли заметить разве что его родители. Арс и Аларих проводили много времени вместе на стрельбище и в покоях, откуда всегда был слышен смех. Ни с кем другим наследник так много не смеялся. Акселю докладывали, что Аларих развлекает Арса историями и байками с островов, которые он мог рассказывать часами. Его легкий характер и веселость всем нравились, и Аксель иногда думал, что через него Нарвал может влиять на наследника трона. Но ограничивать общение кузенов он не собирался, надеясь на благоразумие своего сына, который ни на минуту не забывал о том, какой жизненный удел ему выпал. Аксель продолжал бесцельно смотреть в окно, вспоминая последнюю встречу с Офером. Во время праздника середины лета у них выпал редкий случай поговорить. Дело было в ожидании фейерверков. На город уже опустилась южная ночь, высшее общество прогуливалось в парке, дыша долгожданной прохладой после душного дня. Нарвал сидел в беседке с наместником Осроены и что-то ему настойчиво говорил, опрокидывая в себя один бокал за другим. Аксель знал из донесений, что Зигфрид пьет гораздо меньше, чем это показывает, что его слуга всегда разбавляет его вино водой. Вероятно, так он пытался обхитрить своих собеседников, оставаясь трезвее их. Вообще Нарвалу была свойственна хитрость и одновременно нахрапистость, которые считались среди островитян чем-то вроде доблести. И за это их многие не любили. У Акселя были гораздо более весомые причины нелюбви к Нарвалу. И потому он отвернулся от него и быстро нашел глазами Офера. Тот стоял в компании своего рыжеволосого приятеля — омеги Ноа. Благодаря своей дружбе с принцем тот стал заметной фигурой при дворе. Аксель подозвал своего помощника Томаса и велел избавить брата от общества Ноа. И вскоре к нему подошел один из самых красивых молодых альф и пригласил танцевать. Танцы были устроены тут же на площадке перед фонтаном, но после жаркого дня танцующих было немного. В основном общество распределилось в беседках и на скамейках среди красиво подстриженных кустов тиса. — А ты, оказывается, можешь быть коварным, — вместо приветствия сказал Офер и сделал торжественный поклон при приближении Акселя. — Бедный Ноа теперь не избежит сплетен о своем новом романе. — Думаю, твой друг найдет способ утешиться, — ответил Аксель, стараясь говорить спокойно и негромко, чтобы их разговор не дошел до окружающих. Приближаться к ним не смели, но внимание большинства праздно шатающихся дворян они уже привлекли. — Почему-то все уверены в порочности красивых омег, — с наигранной досадой сказал Офер и улыбнулся. — Вероятно, этот вывод можно сделать, исходя из опыта общения с ними. Офер не ответил, его взгляд мгновенно вспыхнул, и он отвернулся. — Прости, я не хотел… — Прекрати, — отмахнулся Офер и сжал пальцы в замок. Кольца на них звякнули. Аксель замолчал и посмотрел в глубину сада. В горле вдруг встал ком. — Вероятно, ты хотел мне что-то сказать помимо своих соображений о людских пороках? — Я просто хотел услышать твой голос, — признался Аксель, не переводя взгляд на брата. — Мне бы не приходилось прибегать к уловкам, если бы ты не избегал меня. — Ты прекрасно знаешь, почему я это делаю. — Нет, не знаю. Скажи мне, — Аксель уставился Оферу в лицо, и тот чуть заметно покраснел. — Только не говори, что боишься поддаться искушению. В это я не поверю. — Я не хочу причинять боль своему мужу. Такое объяснение не приходит тебе в голову? — Офер бросил быстрый взгляд на Акселя и порывисто вздохнул. — Он спокойно терпит твой флирт с другими альфами. — Ты прекрасно знаешь, что это ничего не значит. И Зигфрид это знает. Он всегда в курсе, где я и чем занят. — Я король этой страны, но не могу нормально поговорить с родным братом? Я не жду от тебя ничего другого! — Аксель лишь к концу этой фразы понял, что сказал ее слишком громко. — Аксель, не пытайся убедить меня и себя заодно, что ты не захочешь снова со мной переспать, — ровным голосом, как о чем-то мало не значащем сказал Офер. — Твое влечение ко мне никуда не делось. И это чувствую не только я, но и мой муж. Да и твой супруг, кстати, тоже не идиот, что бы о нем ни болтали. Даже этот разговор у всех на глазах породит ворох сплетен. — Раньше ты их не боялся, — хрипло заметил Аксель. — Раньше я был молодым и глупым, Аксель. И у меня не было сына-омеги на выданье. Аксель промолчал, потому что не поверил брату. Ни тому, что он боится испортить репутацию Олли, ни тому, что ему есть дело до страданий и ревности Зигфрида. — Я тоже скучаю по тебе, Аксель, — неожиданно сказал Офер, запахнул свой расшитый золотом плащ, поклонился и медленно пошел в сторону своего мужа. *** — Что тебя так задержало на Тиросе на этот раз? — спросил Офер, прижавшись лицом к широкой груди мужа и вдохнув запах моря, пота и корабельного дерева. — Твое благочестие растет год от года. Ты бываешь у своего Морского бога чаще, чем дом — Штиль. Просто штиль, — ответил Зигфрид, стянул с себя камзол и позвал слугу, который помог ему снять сапоги. Офер отвернулся к окну и налил себе вина. На бухту опускались осенние сумерки — скоротечные и красивые, окрашивающие небо в какие-то плодовые цвета — оливковый, желтый, оранжевый. Теперь семья Нарвалов чаще жила в загородном поместье, которое было гораздо комфортнее для жизни, чем Черный замок. Там Зигфрид только принимал послов и глав островных кланов в качестве наместника короля. Сюда, в эту уединенную бухту, отделенную с моря скалами, а с суши горным ущельем, не приглашали никого, кроме семьи и самых приближенных. Друг Офера Ноа жил здесь постоянно со своим уже совсем дряхлым мужем, который потихоньку терял рассудок и память, бесцельно бродя по поместью и своим видом напоминая скорее привидение, чем живого человека. И именно его фигуру Офер увидел среди кипарисов в саду, который разбили здесь после окончания строительства дома. — Штиль… Я думал, что вокруг Тироса всегда дуют ветра. Не зря же Морской бог — их повелитель, — задумчиво сказал Офер. — Они дуют, когда он их отпускает из своего мешка, — серьезно ответил Зигфрид. Офер ничего на это не сказал, поскольку говорить о религии не любил. Воззрения мужа казались ему наивными и порой даже детскими. Но он никогда с ними не спорил. После посещения острова Тирос, когда им пришлось участвовать в ритуале вызова дождя, Офер наотрез отказывался плавать в эти места. И потому в эту часть архипелага Зигфрид отправлялся без него. Они никогда всерьез не обсуждали то, что тогда произошло. Офер подозревал, что муж неправильно понимает его нежелание посещать святыню островитян. Вероятно, Зигфриду представлялось, что омега стыдится и страдает оттого, что там его трахнули на глазах у всех. Но Офер испытывал к этому месту что-то вроде животного отвращения. Ему не нравилась тяжелая, какая-то дикая энергия, к которой обращались в молитвах жрецы Морского бога. Соприкоснувшись с ней во время ритуала, Офер понял, что совершенно не хочет ее больше чувствовать и подпитывать своими силами. Магия вообще больше не представлялась ему чем-то манящим и загадочным, как в детстве. С годами он стал ее лучше чувствовать, но сознательно не углублялся, освоив лишь несколько простейших бытовых заклинаний вроде зажигания огня или ночного зрения. Впрочем, магия к нему приходила сама. Однажды он понял, что научился неплохо читать мысли людей. Это не было похоже на чтение книг, скорее на понимание людских желаний и страстей на каком-то глубинном уровне, где они еще не облечены в слова. Он чувствовал глубоко запрятанный страх Зигфрида перед старостью и смертью, понимал, что его заставляет то и дело отправляться в паломничество к острову Морского бога. Оферу не нужны были откровения Ноа, чтобы узнать о его связи с начальником гвардии, который, очевидно, находил удобным, полезным и приятным иметь в любовниках ближайших к начальнику омег. И хотя Оферу было порой противно от этой мысли, менять его он не собирался, потому что так же видел его преданность королевской семье и ему лично. Откровения о людях, пришедшие помимо его воли, заставляли омегу избегать близких контактов с людьми. Потому что каждый из них пробуждал в нем то, что Офер хотел бы в себе усыпить. И потому он, как и в юности, проводил много времени в одиночестве или в компании своей семьи, к которой с некоторых пор относил и Ноа, считая его кем-то вроде кузена, которых у него никогда не было. Ему нравилось болтать с Аларихом, поскольку у того обычно было хорошее настроение и ворох новостей, который он привозил из своих поездок по островам или в столицу. Младший сын стал любимчиком Офера сразу после своего рождения, и он закрывал глаза на то, что тот часто ведет себя достаточно опрометчиво, легко заигрывает с девушками и омегами, пользуясь своим положением и внешностью. Зигфрид иногда в сердцах распекал его за это, а тот искренне не понимал, что от него требуют. Он был словно рожден для удовольствий и счастья, и дарил свои улыбки всем, кто был с ним рядом. Легкий характер сына был для Офера отрадой, один его вид улучшал его настроение, и, видя это, Зигфрид упрекал и его за то, что он потакает младшенькому. Омега легко соглашался с этим, но быть строже с Аларихом просто не умел. — Иди сюда, — позвал Нарвал, и Офер послушно скинул с себя одежду и пошел в кровать. — Верховный жрец повторил свое просьбу к тебе, — хрипло сказал Зигфрид. Офер упрямо мотнул головой, а потом прильнул к груди мужа. — Ты же знаешь, что я не поеду. — А если я тебе прикажу? — Ты не можешь мне приказывать, Зигфрид. Не в этом вопросе и не сейчас, — спокойно возразил Офер. — А если я тебя об этом попрошу? — после паузы спросил Зигфрид и погладил щеку омеги. — Я не хочу. И этого ответа тебе должно быть достаточно. Обычно мое нежелание имеет под собой что-то большее, чем каприз, — Офер поцеловал мужа в грудь и стал спускаться поцелуями ниже. Зигфрид тяжело вздохнул и не стал спорить дальше. Не потому, что так быстро сдался под натиском ласки. А потому что знал, что он уже давно стал гораздо слабее своего супруга и не может ему перечить.