[НЕ] братский сборник

Свою собственническую натуру Данте никогда не скрывал. В детстве он гордо подписывал игрушки и одежду, потом дело дошло до книг — их он портил уже назло старшему брату, а однажды после очередной драки маленький Вергилий пришёл к матери, и та полчаса отмывала его лоб от красного маркера, которым было коряво выведено «Данте». Ева пыталась вразумить бесёнка, что выражать свою привязанность можно по-другому, и уже через пару дней, вздыхая, залечивала у старшего на руках глубокие следы от зубов. В тот же день задница будущего охотника подверглась профилактической экзекуции, а Вергилий, несмотря на протесты, ещё две недели спал с родителями. Когда им с братом снова разрешили вместе играть, Данте вцепился в него так, словно не видел несколько лет, и плакал так сильно, что подобной жгучей привязанности удивился даже сам Спарда. С тех самых пор близнецов не разлучали. *** Встретившись с Данте за несколько месяцев до пробуждения Темен-Ни-Гру с намерением забрать амулет, Вергилий впервые за десять лет ощутил голод. Желание погрузить в чужую плоть острые зубы, порвать связки на вибрирующей от рычания шее, вонзить демонические когти под ребро и достать до самого сердца. Все метки, давным-давно оставленные Данте и успевшие, казалось бы, исчезнуть насовсем, в мгновение ока возвращаются на его кожу фантомным пульсирующим жжением, и Вергилий глубоко вздыхает, успокаивая моментально взбунтовавшееся тело. Им всего восемнадцать, но усиленные демонической кровью гормоны дают о себе знать во много раз сильнее. В потемневших глазах младшего он видит тот же голод — только гораздо, гораздо более жаркий. Опаляющий, даже будучи запертым в человеческом теле. Готовый вырваться, объять и сжечь в себе целиком, стоит только любезно пригласить. Ожидающий в нетерпении. Одно лишь твоё слово, Вердж. Пожалуйста. Но Вергилий силой воли удерживается от соблазна, коротким броском возвращая ему амулет, и видит в глазах брата удивление, граничащее с разочарованием. Через год, падая в адскую бездну, Вергилий почти с сожалением ощущает, как голод отпускает его, оставаясь вместе с чужой скорбью и обидой далеко наверху. *** После того, как они оказались запертыми в Аду и срубили Клипот, Данте кусался уже всегда — больно и до крови. Предплечья, бёдра, ключицы, шея, руки и ноги — Вергилий уже даже не пытался считать, потому что острые клыки его брата, казалось, побывали на каждой части его тела, кроме той, которую Данте предпочитал обласкивать своим чёртовым языком. Младший его никогда не щадил: оставлял всё новые и новые метки, слизывал кровь с мгновенно затягивающихся ран, прокусывал губы, царапал когтями спину, порой едва ли не отрывая кожу тонкими лоскутами. И тихо поскуливал, когда Вергилий пытался его успокоить, мягко поглаживая по блестящей от пота спине с ещё не до конца исчезнувшими чешуйками триггера. «Двадцать четыре года, ублюдок…» Вергилий знает, за что брат ему мстит, и даже не пытается спорить. Он ещё с детства помнит, чем это чревато. Поэтому молча, по-отечески целует его искусанными губами во влажный лоб и прижимает к себе крепче. И Данте затихает, ещё долго лежа у него на груди, слушая размеренное, спокойное сердцебиение, и впитывая остаточную энергию их очередной общей разрядки. Насытятся ли они когда-нибудь друг другом, Вергилий не знал. Но теперь у них было достаточно времени, чтобы это выяснить. Что границ у их голода никогда не было.