Стефани.
За кулисами вечных вечеринок, занятий балетом и показушных свиданий с Кастиэлем Моро, я проводила большую часть своего времени в своей комнате. Я отключала телефон, снимала с себя все эти неуютные розовые блузки, неудобные юбки и туфли на каблуках, ложилась под одеяло и думала… Думала о своей жизни. О чем еще думать такой «самовлюбленной» даме, как я? Вот только, в моих мыслях не было ничего радужного, масштабного и романтичного. Я бы сказала, что там не было ровным счетом ничего, но это было бы ложью. А лжи в моей жизни было более чем достаточно. И я уставала от нее, безумно сильно. Я уставала не быть собой, уставала от фальшивых улыбок, объятий, поцелуев, диалогов. Наверное, собой я могла быть только с Розалией и Ирис, хотя, иногда, я все же ловила себя на мысли, что в очередной раз надеваю на себя маску, а их у меня было огромное множество. «Стефани — кокетка», «Стефани — лучшая балерина», «Стефани — отличница», «Стефани — тусовщица», «Стефани — задира», «Стефани — папина дочка», «Стефани — я люблю свою мачеху», «Стефани — девушка рокера», «Стефани — лапочка». Стефани. Стефани. Стефани. Сколько разных людей олицетворяет это имя. А я мечтала быть просто Стеф, мечтала просто заниматься балетом, никому ничего не доказывая, мечтала наконец не винить себя за очередную четверку по математике у месье Бенара, мечтала устраивать вечеринки не для поддержания имиджа, а для веселья, мечтала быть с парнем из-за любви, а не из-за дешевой выгоды, мечтала ходить до школы пешком, мечтала хоть раз перестать думать о своем внешнем виде… Я слишком много мечтала для той, чей отец зарабатывал за день столько, сколько не зарабатывает весь Париж за месяц. Но оказалось, что счастье совершенно не в деньгах, не в репутации и не в окружении себя полезными и «модными» людьми. Мне удалось понять это слишком поздно. Отчасти я должна была быть благодарна за это своей матери. Луиза Бош… четыре года назад ее лицо было на обложке каждого журнала, ее личность постоянно мелькала в новостях, ее звали на разные телешоу и программы. «Она была миром» — так она говорила. Моя мама всегда предпочитала идти по головам, рядом с ней были только богатые и успешные люди, которых она называла своими друзьями, она вечно тратила деньги только для себя, покупала себе призовые места в конкурсах красоты, заказывала только лучшие столики в ресторанах, ночевала в самых роскошных отелях… У нее все должно было быть лучшим: машины, прически, туфли, муж и дочь. Моему отцу удавалось избегать ее учений на работе. Временами он специально уезжал в командировки на несколько месяцев, только бы не слышать вечных причитаний о том, что он мог бы быть богаче, известнее, л-у-ч-ш-е. Мне же нельзя было вечность проводить в школе, мама находила меня и там. И мне пришлось стать источником ее совершенствования, когда в самой себе она уже не могла ничего менять. Когда я стала старше, я начинала ее понимать. Одна из ее давних подруг однажды заехала к нам на чай, когда моей матери не было дома. Тогда она рассказала, что раньше Луиза была совершенно не такой. Она была приветливой и милой, никогда не отказывала в помощи, заботилась о своей больной маме. Одними словами ангел, с белыми крылышками и ярким нимбом. Она была бедна, как и многие в Париже. Ей приходилось работать на нескольких работах, вместе с этим подрабатывая в перерывах на обед, она забросила учебу в университете, только чтобы смочь заработать больше денег на лечение матери. И она была довольна своей жизнью, даже несмотря на то, что ей буквально приходилось тратить ее на работу. Она знала, что совсем скоро все наладится. Она верила в это всем своим огромным сердцем. Верила до того момента, когда в клинике, где ее матери собирались сделать операцию, врач не заявил, что операция не может быть сделана здесь. В том месте лечились только богатеи, с карманами, что были набиты почти золотом. Проводить операцию обычной старушке, чье имя было для многих туманом они не хотели — не было никакой выгоды. Мама Луизы умерла. Не нашлось нужного врача, а если и находились, то те боялись брать на себя ответственность. Вместе с ее матерью умерла и она сама. Она поклялась себе, что этот мир будет стоять перед ней на коленях, что она больше никогда не будет бедной. Так и случилось. Директор той клиники вымаливал у нее прощения три часа, кланяясь ей в ноги, только бы Луиза не разрушала его бизнес. Она выкупила клинику и переоборудовала ее в спа-салон. Я понимала свою мать. И после того рассказа мне было трудно осуждать ее за что-либо. Но находя новые оправдания, я начинала верить в то, что быть лучшей и богатой — залог моего будущего и счастья. Но я несчастна.***
Балетная академия, месяц после начала учебы в новой школе. Четверг. Я ненавидела этот день недели, хотя бы потому, что в этот день репетиции проводились в главном зале. Это значило, что права на ошибку у меня не было. Неправильное движение или, чего хуже, падение ровнялось стопроцентной возможности не получить главную роль. А я не любила проигрывать. Главной моей конкуренткой была Амбер. Я и она были знакомы еще со времен младшей школы и, сказать честно, раньше мы ладили. Можно сказать, мы были лучшими подругами. Но наша дружба закончилось. Все имеет свойство заканчиваться. — Стефания! — мне пришлось мигом вылезти из своих мыслей, когда мадам Моравецкая грозным тоном, что, наверное, усугублялся русским акцентом, обратилась ко мне, снова коверкая мое имя. — Больше пластики! Ты не медведь, а красивая береза. Работай-работай, и хватит витать в облаках. У нее был скверный характер. Не знаю, было ли причиной то, что она приехала прямиком из России, но иногда ее было просто невозможно терпеть. Хотя она была довольно душевной и понимающей теткой. Не сказать, что я ее недолюбливала. Но ее характер не подходил Франции, не подходил француженкам и французам. Ее сложно было понимать. Поэтому все терпели. В зале вальяжно сидел Кастиэль. Его я тоже знала довольно давно, точнее, мы с ним несколько раз пересекались в средней школе. До развода родителей я была вечно занята, то учебой, то танцами, поэтому у меня не было времени для друзей. Только сейчас я смогла, наконец, познакомиться с теми, кого я, казалось, знала почти всю свою жизнь. Хотя, не знаю, можно ли отношения для публики считать знакомством? Я и Кастиэль просто изредка ходим погулять в парке, иногда в уютное кафе рядом со школой. Вот и сегодня, я предложила ему заглянуть ко мне на репетицию, чтобы потом вместе доехать до моего дома. Ему, конечно, эта идея не понравилась, но мы с ним договорились, что будем стараться не ненавидеть друг друга, хотя у нас это получается крайне плохо. Точнее у него. Он сразу почувствовал, что я совершенно не та, за кого я себя выдаю. Буквально с первым моим приветствием он смотрел на меня с брезгливостью, понимая, что моя улыбка значила ровным счетом ничего, а мои добрые голубые глазки не были олицетворением ангельской натуры. Наверное, именно поэтому я и решила, что встречаться с ним будет отличной идеей. Рядом с ним я могла быть собой. Не из-за моей дикой к нему любви, не из-за его комфортной личности, а из-за того, что он уже знал какая я. Он знал Стеф. Он ее чувствовал. В тот день, когда мы с ним переспали в клубе, он сказал мне, что не верит ни единому моему вздоху. Кастиэль сказал, что я не человек, я ходячая ложь. И, к моему удивлению, он не осудил меня. Ему в принципе было плевать, кто я, что я и зачем я. Его не интересовала Стефани, его не интересовала Стефания, и тем более его не интересовала Стеф. «Мне все равно какая ты» — сказал он, когда я спросила его, что он думает обо мне, если знает, что я лгу всем и обо всем, — «У тебя наверняка есть причина такой быть, ровно, как и у меня есть причина быть безразличным к каждой сучке, что я трахаю». Он эту причину не называл, но я знала, что он имеет в виду. Его причину звали Дебра. Я была знакома с ней, и мои чувства к ней были более чем отрицательными. Мы с Амбер, еще в ту пору, когда между нами не было никаких разногласий, искренне ненавидели ее. Амбер по большей части из-за того, что та встречалась с Кастиэлем, я же потому, что она часто ставила мне палки в колеса, особенно когда дело касалось балета. Для Каса эта девушка была всем. Мне казалось, он вставал с кровати с мыслью о ней, а по вечерам молился на нее у окна своей комнаты. Дебра была его Богом, красноволосый был готов стоять перед ней на коленях, усыпать ее роскошными подарками, защищать от всех невзгод этого мира. Если честно, мне никогда не удавалось видеть в его глазах большую любовь. Но в один прекрасный день Кастиэль не пришел в школу. А потом прошла неделя, две, месяц. Он появился у ее порога только после переводных экзаменов. Появился с красными волосами, проколотыми ушами, в черной кожаной куртке и черных джинсах. В его руках медленно тлела сигарета. Вместе с ней медленно тлел прежний Кастиэль. Они расстались. Кто-то говорит, что она ему изменила, кто-то говорит, что это сделал он. Другие утверждают, что они вовсе не встречались. Это не важно. Теперь у него появилась причина. А появление причин не сулит ничего хорошего.***
Репетиция была закончена. В раздевалке все снова жаловались на боли в ногах, на мадам Моравецкую, на банальность танца, на непрофессионального концертмейстера, что вечно откланялся от темпа. Это было обычной рутиной. Раньше и я так делала, пытаясь заставить поверить себя в то, что балет это не мое и не для меня, а после снова становилась к станку. Сейчас я смирилась. Вдалеке стояла Амбер и ее подружки — Ли и Шарлотт. Они стервозно хихикали, наверняка критикуя чужие балетные пачки или пуанты, чужие навыки и странные движения. Зачем этой блондинке понадобилась дружба с моей сводной сестрой я так и не поняла. Кью не была похожа на девушку, чьи интересы граничились одним парнем, модой и розовым да красным цветами. И тем более она не была стервой, мне так не казалось. Моя новая родственница была довольно милой временами. Хотя, говоря честно, мне было сложно ее переваривать первое время. Да и сейчас я не в особом восторге. Ее странные увлечения книгами, вечный бардак в комнате, абсолютное отсутствие вкуса… не привлекали меня. И, тем более, подобное не могло привлечь Амбер, поэтому их дружба меня настораживала. Кастиэль ждал меня у выхода. Художники наверняка плакали бы где-то в углу, увидев ту картину, что я видела перед собой: черный матовый автомобиль, прислонившийся к нему невообразимо красивый парень, чьи длинные волосы были убраны в низкий хвост (моя любимая у него прическа). Он одет во все черное: черная водолазка, подчеркивающая его спортивную фигуру, черные штаны. И сигарета. Единственное, что я не могла в нем выносить. Курение, яд, отрава, этот едкий запах. Парень замечает меня, делает последнюю затяжку и выкидывает бычок куда-то в сторону. — Привет. — он безразличен, как и всегда. — Ты молодец, круто танцуешь. — говорит на показ, замечая других девочек из моей группы. Я-то знаю, что он и не смотрел на меня. — Привет, спасибо, рада тебя видеть. — отвечаю ему я и целую его в щеку. Краем глаза замечаю, как в его глазах вспыхивает отвращение. Быстро отстраняюсь. Он открывает дверь своей машины, приглашая меня сесть. Я благодарно киваю ему и сажусь внутрь. Кастиэль захлопывает дверь, обходит автомобиль и тоже садится. Мы в ту же секунду трогаемся с места. Тишина. — Нужно заехать на заправку. И я хотел бы перекусить, второй день питаюсь пивом. — оповещает меня он. — Тебе же не нужно быть дома в определенное время. — Нет, но я бы не хотела проводить время на заправке. Почему бы тебе не поесть у нас дома? — я смотрю куда угодно, только не на него. — Значит едем на заправку. — ничего другого я от него и не ожидала. Мы договорились делать вид, что мы пара на людях. А сейчас людей не было, и он мог бы и не забирать меня из академии. Я молча соглашаюсь. Уже поздно, и у заправки стоит огромное количество грузовиков, машин, да и вообще здесь много людей. Намного больше, чем днем или утром. Мы вместе выходим из машины, я нервно оглядываюсь. Эти толстяки с бородой, от которых воняет за километр, совершенно не вызывали у меня доверия. Тем более, я слишком выделалась на их фоне в своем розовом купальнике, маленькой юбочке, что еле-еле прикрывала задницу, и гетрах. Не выделялись, наверное, только кеды, хотя и в этом я была не уверена. Когда мы вошли внутрь народа было намного меньше, но все равно я чувствовала некоторый дискомфорт. Мой парень же оставался холодным, впрочем, как обычно. Только когда с ним поздоровался рыженький парень у кассы, он, неожиданно для меня, растаял, улыбнулся и душевно поприветствовал его в ответ. Они обменялись банальными вопросами, а после красноволосый сделал заказ, и мы сели за ближайший к выходу столик. Заказ парня показался мне скудным для человека, что не ел несколько дней: две сосиски, макароны с сыром и, конечно, пиво. Кастиэль не был бы Кастиэлем, если бы не выпил пива… или кофе. Это два его любимых напитка, я поняла это побывав у него дома. Мы продолжали молчать, поэтому я нервно попивала воду из своего стакана. Нормальной еды здесь не нашлось, что было ожидаемо, поэтому пришлось довольствоваться этим. — Сколько вы с твоей сводной сестрой считаетесь родней? — неожиданно спрашивает он, от чего я давлюсь своим «напитком». — Аккуратнее. — ему скорее смешно, чем боязно за меня. — С июня, около четырех месяцев. — отвечаю я отдышавшись. — Почему интересуешься? Он откидывается на спинку дивана и поворачивает свою голову в сторону окна, что-то там разглядывая. Я покорно жду, когда он, видимо, соберется с мыслями и озвучит причину его заинтересованности. — Она довольно… интересная. — Кастиэль наконец поворачивается обратно. На его лице я отчетливо вижу усмешку. — Сначала кажется нелюдимой, а потом понимаешь, что это совершенно не так. — теперь он улыбается. — Да и сама она ничего. — и тут он мрачнеет. — Но характер… дрянь. Я шокировано смотрю ему в глаза, пытаясь проанализировать услышанное. Вообще, хорошо было бы понять, что это вообще было… — Ты ее недолюбливаешь, да? — опять холодный. Я даже моргнуть не успела. — Нет. Мы просто не общаемся. — лгу я. Он, конечно, сразу же это видит и упрекает меня. — Не лги мне. Видно же, что тебе бы вообще с ней ничего общего иметь не хотелось бы. — он усмехается. — Боишься, что она будет лучше тебя? — Не неси бред. Да, я боюсь. Сильно. Я боюсь всех бедных людей, что неожиданно стали богатыми. У них нет никаких границ, они намного способнее, они умеют выживать. А Кьюнгонда умеет выживать с двойной силой. Я слышала от ее матери, что она раньше постоянно работала, потому что та забросила карьеру из-за смерти мужа. Она была практически копией моей мамы. Мила, всем помогает, умна, умеет работать… и тут деньги. Деньги портят. И я боюсь, что она почувствует эту власть. А если это случиться, то она превзойдет меня. Потому что она умеет добиваться всего и без денег, а с деньгами для нее это будут сущие пустяки. Она раздавит меня, как букашку. Я боюсь этого больше всего на свете. — Вон как глаза забегали. — снова смеется Кастиэль. — Не волнуйся ты так. Меня пока что устраивает секс с тобой. — Заткнись. — прошипела я. — Мы оба получаем выгоду, если ты забыл. Не будет меня, придется тебе искать новую девочку для траха, что не будет промывать тебе мозги о своей любви к тебе, и быть твоим щитом от других баб, что будут называть тебя Касси и Котенком, как это делала твоя бывшая. Ведь они все пытаются быть похожими на нее, до сих пор некоторые делают такие же стрижки, надевают линзы на глаза, красятся как она, а потом ждут тебя у входа в школу. А тебя тошнит от каждой мысли о ней. Почему? Да потому что ты впервые кого-то полюбил, а тебя оставили ни с чем. — я набираю побольше воздуха в легкие. — А потом ты уже трахаешься с одной из них у себя дома, жестко трахаешься, потому что только так ты можешь выразить свою ненависть, не так ли? И тебя забавляет, как на следующее утро они продолжают признаваться тебе в чувствах, а ты такой холодный и неприступный, что после доводишь их этим до слез. И только с такими как я, тебе вроде бы и секса не надо, и не надо тех слез, потому что я не люблю тебя, а ты не любишь меня. И теперь и фанаток меньше стало, что за чудо?! — я наклоняюсь ближе к нему. — Мы оба получаем выгоду, если ты забыл. И я тебе напомнила. Он резко встал из-за стола и, не доев, двинулся в сторону машины. Разговор был закончен.