Глубинный жемчуг

Велена часто сопровождала меня в подобных прогулках, вежливая, холодноватая и безупречная. Я никак не мог понять её отношения ко мне; порой в её словах и жестах словно мелькало расположение, но следующей фразой она давала мне понять, что эфему никогда не понять маормерских обычаев и магии. Но женщины часто делают так — одной рукой подманивают, второй втыкают шпильку, и я продолжал теряться. Признаться, мне хотелось бы получить её внимание… ты можешь сказать, что в ситуации, в которой я оказался, было непростительно глупо думать о подобном, но мой возраст всё ещё сказывался на моём интеллекте. К тому же я полагал, что более личный контакт открыл бы мне доступ к дополнительной информации. Велена, однако, оставалась ровной — приливы и отливы её настроения сменяли друг друга, словно прибой, и я почти отчаялся. Сливать дурное настроение очень помогали постоянные споры и столкновения с её братом; Кхиртан охотился на каждый кусочек моего свободного времени, словно на морского гуся, и порядком мозолил глаза. Мы много сражались и занимались боевыми чарами; он с энтузиазмом рассказывал о том, почему альтмер никогда не освоит погодную магию, и я почти сразу понял, что речи предназначались для чужих ушей — а уши более чуткие прекрасно умели ловить инструкции, данные «от обратного». В дни, когда, по уверениям Кхиртана, за нами меньше следили, мы удалялись к Туманному Кругу и я встречался с Бурей; змей приветствовал меня и всё больше привязывался, выплывая наружу задолго до того, как мы причаливали к заводи. Иногда Кхиртан был очень мрачен; я обнаружил, что проще всего привести его в чувство, затеяв рукопашную потасовку — не благородный спарринг, нацеленный на отработку навыков, а самый обычный обмен тумаками, который прекращался только после особенно болезненных зуботычин. Кхиртану словно некуда было выплеснуть энергию, и он вымещал на мне всё то, что его мир, состоявший из воды, змеев и непонятных ритуалов, запутывал в душе. Драться с ним мне нравилось куда больше, чем когда-то со сверстниками или братом; Кхиртан не поддавался, не жалел, но никогда не бил совсем подло, даже когда расходился не на шутку. Любой поединок можно закончить за секунды, повредив глаза, шею или пах, но смысл состоял не в скорости, а в том, чтобы измотать противника и заставить сдаться; в свою очередь, я использовал самые разные захваты, но соблюдал эти негласные правила. Кхиртан был, если можно сказать, идеальным маормером — не изморенным плохой едой, сведущим в чарах своего народа, но не погрузившимся в них с головой. Я заметил, что его кожа становилась более темной и отливала радужным блеском, стоило слишком сильно сжать её или поставить синяк — эффект, который побуждал меня делать это чаще. Велена сопровождала каждую такую отметину неприязненным взглядом — но никак не комментировала. Я всё выжидал подходящего момента, чтобы на очередной охоте попытаться перевести знакомство с ней в более близкое, но та словно чувствовала… и почти никогда не оказывалась одна. В какой-то вечер это совсем болезненно уязвило меня; я расположился на балконе дворца, где все праздновали необычайно удачный улов, вооружился несколькими бутылками тонизирующего эликсира и приготовился смотреть на звёзды и предаваться злой меланхолии. Внезапно рядом очутился Кхиртан; отобрал у меня одну из бутылок и поставил между нами бокалы — золотые, конечно же, хоть и немного грубоватые. Маормерские кузницы не могли позволить себе использовать много угля. Какое-то время мы сидели молча, цедя тоник. — Я заметил, как ты на неё смотришь, алинорец, — наконец начал Кхиртан. — Я бы советовал тебе не пробовать. Ты сделаешь только хуже. — Разве жрицы не имеют мужей и любовников? Ил всё дело в том, что я чужак? — Нет. Сепардам не дозволены телесные контакты вообще ни с кем. Ни женщинам, ни мужчинам. Погодная магия капризна, а змеи еще капризнее. Нас растят в чистоте. — Но чем может помешать… Кхиртан посмотрел на меня с плохо скрываемой досадой. — Нас учат тому, что нарушивший чистоту теряет контроль над стихиями. Они разрывают его благодаря силе новых желаний. Сестра не ответит тебе, алинорец! Не смущай её душу. В некоторые омуты лучше не кидать камней — круги породят бурю. Последнюю фразу он почти прошипел, а потом остановился и протянул руки к жаровне, что освещала балкон. Огонь вытянулся, танцуя для него. — Ты говоришь так, словно хочешь продолжить, — помолчав, заметил я. Кхиртан развлекался с пламенем и не отвечал довольно долго. Потом убрал руки и, не глядя на меня, фыркнул. — Есть легенда, которую запрещено пересказывать. В ней утверждается, что основательница первого храма была когда-то корабельной девкой. Она научилась владеть всеми стихиями и не сходить с ума, а потом возлегла даже с самим Сепом, но когда забралась так высоко, что основала орден, то решила, что не сможет научить других столь неоднозначной практике. Потому запретила узнавать друг друга вовсе. У нас есть куда больше свободы, чем у других на Пиандонее! Вся свобода! Кроме этой. Что ж. Не то чтобы подобный подход не был мне знаком. — Каково наказание? — Смерть от зубов змея. Если тот успеет тебя слопать до того, как тебя разорвёт собственная сила, так они говорят, — Кхиртан усмехнулся. — Знаешь, алинорец, а я бы попробовал тот путь. Жаль, все девицы, которым я могу предложить, сразу же побегут жаловаться старшим жрецам, ведь они не хотят наводнений. А если появятся дети… ха. Я бы им не завидовал. — Может быть, стоит предлагать не только девицам. — Может быть, — согласился Кхиртан, но так и не повернулся. Я разлил по бокалам оставшийся эликсир. Лучше бы это было вино, конечно, но пиандонейская выпивка оказалась ещё поганее босмерской. Забродившие плоды местных деревьев отдавали илом. — На Саммерсете ты спишь только со своей женой, — поделился я, когда Кхиртан молча выпил свою порцию. — Остальное считается распутством. Конечно, бывает всякое, но главное — сохранять тишину и лицо. — Что же бывает в тишине?.. Он всё-таки обернулся, и я впервые увидел его растерянным. До сих пор не могу понять, что тогда нашло на меня. В Коллегии я вёл довольно распущенный образ жизни; наставники строго следили за нашим моральным обликом, и именно это сподвигало меня раз за разом находить пути нарушать правила. Многие студенты обоего пола и даже молодые преподаватели были вовсе не прочь, если кто-то достаточно настойчивый решался соблазнить их в пустой читальне. Я даже создал что-то вроде закрытого клуба, в котором подающие надежды ученые всегда могли найти возможность спустить пар, не забивая себе голову этикетом слишком сильно. После плена я отошёл от этих развлечений; клуб жил своей жизнью, а я пресытился. К тому времени, как я оказался на Пиандонее, меня одинаково мало интересовали как партнёры и мужчины, и те, кто вовсе не имел опыта, но было в Кхиртане что-то такое спокойно-отчаянное, что я среагировал раньше, чем задумался о последствиях: не хотелось видеть задиристого и уверенного в себе сепарда таким подавленным. Или я просто достаточно изголодался, а Кхиртан был привлекателен. Сейчас я пытаюсь найти во всем смысл, докопаться до собственных и чужих мотивов, но иногда причина настолько проста, как влечение, безрассудство и молодость. Кхиртан не ждал прикосновений и вывернулся, вскочил на ноги — но тут же шёпотом назначил встречу в полночь на моём острове. Что мне оставалось делать? Я вернулся к себе, наложил на раба сонные чары и дождался полуночи — даже исполнил тот трюк с Тишиной и сокрытием пространства, что годами помогал мне избежать излишнего внимания блюстителей морали. Я никому и никогда не рассказывал о Кхиртане так… надеюсь ты простишь мне немного личных воспоминаний. Ты наблюдала окончание этой пьесы и имеешь право знать о её начале. Жрецы маормеров поклоняются Сепу, но могут добить раненого змея. Сыновья Оргнума так же хищны, как и он сам, и не жалеют ничего ради победы. Запретить проще, чем научить использовать. Разрешив себе согрешить, Кхиртан словно исполнял свой собственный, невыносимо нужный и сокрушительный ритуал. Для него всë и стало ритуалом: стоило начать, я ощутил себя той же щепкой, какой боролся с волнами в грозу на Балфиере, впервые пытаясь обуздать погоду. Запасы магии Кхиртана поражали — сырой, неприрученной магии, которую он, как дикарь, умел направлять только обозначенными путями и уже там плести тончайшие сети. Он напоминал гейзер, который заключили в трубу; прекрасный и мощный, полный чистой воды, он был вынужден использовать свою силу тайно и выдавать наружу лишь жалкие капли силы, что требовались Пиандонее. С другой стороны, жрецы недаром сдерживали своих подопечных: возможность приоткрыть энергетические контуры другому существу могла стоить сепардам жизни. Кхиртану повезло, что я прежде имел дело с многими выдающимися молодыми магами не только на тренировочной площадке, но и в постели, а еще учился на Балфиере чарам контроля разума: я вëл его, поддерживал и не давал захлебнуться в собственных желаниях и порывах, а те извергались и сотрясали его, словно глубинный вулкан. Он был таким живым и бурным, что я просто не имел права сам отпустить поводья, и служил скорее проводником… но Кхиртан дал мне именно то, что я искал в своих товарищах по Коллегии и находил редкими крупицами: искренность и превосходящую силу. Утром, уже один, я осознал, что наделал — и что мы оба предоставили друг другу шанс узнать нечто одновременно уникальное и губительное. Уже было ясно, что Кхиртан захочет ещë — и ему понадоблюсь я; а я… я теперь оказался за него в ответе. И мне придется позаботиться, чтобы Кхиртан научился справляться, потому что иначе нас обоих скормят змеям. Велена догадывалась о возникшей между нами связи. От неё не укрывались ни мои взгляды, ни изменившееся поведение брата, ни то, что наши магические вибрации существенно прибавили в резонансе. Я ругал себя последними словами: хорош вышел избранник альтмерского народа на маормерской земле! Но Кхиртан оказался способным сдерживаться и терять голову только за закрытыми дверями. Мы соблюдали осторожность, и вместе продумывали, как обмануть бдительность жрецов и случайных зевак. У нас получалось; и я, и Кхиртан выросли в атмосфере, с ранних лет приучавшей к мысли, что самое ужасное, что ты можешь сделать прилюдно — это показать, что тебя волнует на самом деле. Шло время; Велену назначили руководительницей штаба по подгтовке Пиандонейско-Саммерсетского сотрудничества. С Саммерсета выкрали еще несколько подобных мне агентов; со стороны Оргнума с нами стали работать пятеро жрецов и двое его племянников. Кхиртан обеспечивал связь — и в конечном счёте так и остался на этой должности все семьдесят лет, что просуществовала затея. Неделями мы составляли планы, выстраивали стратегии развития, совещались, спорили с десятками важных меров вшестеро нас старше… а потом выкраивали сутки-другие для себя. Я научился замечать, когда Кхиртан больше не может терпеть. Он становился рассеянным и раздражительным; мог поджечь что-нибудь и постоянно лез в воду. Мог не ответить или, недослушав, начинал говорить о посторонних вещах слишком резко и словно нарываясь на спор. Однажды он вогнал мне нож в кисть руки — и только посмеялся над гримасами боли, которые я не смог сдержать; но стоило остаться без посторонних — лечил и утешал меня, словно по меньшей мере лишил всех пальцев. Ему всё время хотелось спровоцировать меня на контакт, в котором я утратил бы трезвость. В другой день мне удалось довести его до совершенного помрачения; признаюсь, мне льстило отчасти, что теперь Кхиртан в некоторой зависимости от наших отношений. Но в тот день у меня пропала любая охота играть с ним рискованно: мы уже были наедине, и я всë поддразнивал его, не давая ничего существенного… Кхиртан разгорелся так сильно, что начал притягивать к себе не только мою энергию, но буквально сжимать вокруг пространство; на стене появилась трещина, а магические светильники в комнате померкли. Через несколько минут за окном хлынул дождь… К тому времени мы уединялись для развлечений в небольшом домике на краю пустыни Банта; официально мы занимались медитациями, чтобы лучше освоить древние альтмерские техники фехтования, которым я якобы учил его. Если бы не это, то вспышка Кхиртана привлекла бы внимание сотен магов! Я заметил также, что после каждого контакта он словно становился сильнее — возможно, помогая ему узнавать свои эмоции и желания, я помогал ему обуздывать силу. В тот раз, когда мы вернулись в штаб, Велена встретила меня холоднее обычного и настояла на личной беседе. Мы заперлись в комнате, пропитанной антиподслушивающими чарами — и я услышал то, чего не ожидал. Магия Кхиртана и его сестры была связана — и если Кхиртан получал разрядку, то Велена всë это время справлялась с высвобождавшейся энергией сама, как и с обострившимися желаниями. Она посоветовала мне убраться прочь — слишком гордая, чтобы делить любовника с братом, слишком осмотрительная, чтобы вообще позволить себе так ломать правила. Мне и правда давно уже было пора на Саммерсет; наши планы упирались в то, что несколько подготовленных послов должны были вернуться. Я знал, что меня примут чудовищно и хорошо если не бросят в застенок сразу — но Пиандонея не предлагала мне дом. Единственной защитой от Божественного Надзора были черновики соглашений по возможной торговле, над которыми мы так упорно работали всё это время. К сожалению, из всех кандидатов для такой работы я был единственным обречённым на успех: даже тайный Алинор не мог не прислушаться к Диренни. Но я тянул и тянул со своим отбытием, перепроверял все документы, все стратегии, все возможные подводные камни… это не красит меня, но лишь личный кризис подстегнул дело. После нашего с Веленой разговора и объявления даты отплытия Кхиртан начал сторониться меня и лишь за сутки до этого дня подсунул в сумку письмо, полное признаний, проклятий и надежд, что я не растворюсь в воздухе. Я помню каждое слово наизусть — тревога не зря мучала нас обоих. В ту же ночь Велена пришла ко мне и сама. До сих пор не могу забыть струящуюся тунику, в которой она была, и как играл свет на распущенных волосах. Велена отомстила мне. Если Кхиртан с первого же раза уже не мог больше обходиться без меня, то я потерял голову от его сестры; я полюбил обоих, но Велена перевернула само моё сердце. Я восхищался ею с самого начала и по сей день; она стала единственной женщиной, о которой я с тех пор хочу думать. Не знаю, что творилось в её собственной душе — и не хочу спрашивать. Но мне пришлось возвращаться… Прошло два года, прежде чем я снова оказался на Пиандонее; личные мотивы оставались секретом. Я беспокоился о том, как скажется на Кхиртане воздержание, но он справился. Едва смог — и я не знаю по сей день, почему Велене удавалось контролировать себя лучше брата. Мне она отвечает, что всегда была спокойнее характером, и, вероятно, это часть правды. Но сейчас я не желаю тревожить её такими вопросами. Сила и необузданность Кхиртана росли; если в прошлый раз я столкнулся с бурей, то сейчас меня трепало девятым валом. Мне сложно писать о нем. Спутя все эти годы я всё равно виню себя за всë, что случилось. Но в глубине души мы — все трое — знали, на что шли. Мы пытались найти точки сближения для наших народов и таким образом тоже. А ещë, каждый по-своему, не желали мириться с бессмысленными правилами, созданными не из необходимости, а из страха.