Глубинный жемчуг

Мне сложно писать о том, каким Кхиртан стал в наш «золотой» период. Мы иногда не виделись годами, но переписывались с завидным постоянством, и не только о деле; придумывали и меняли шифры, каналы связи… Я управлял Туманами. Они с сестрой создали что-то подобное на Пиандонее. Мы координировали тайные торговые потоки; никаких больше пиратских рейдов, никакого дележа награбленного: торговля — вернее, хорошо высчитанный бартер — заменила не особенно выгодный разбой. Маормеры до этого захватывали суда и террорризировали берега — но то, что там удавалось выхватить, далеко не всегда было именно тем, в чём нуждалась Пиандонея. Теперь, благодаря нашим усилиям, раз в несколько месяцев устраивалось представление: приезжала грузовая шхуна, забирала уже оплаченный провиант, жгла пустые ящики и мусор, матросы ставили друг другу пару синяков, и на том «ограбление» заканчивалось. Почему даже не пробовали открыто наладить отношения и занимались подобным фарсом? Ни Хайделиту, ни Оргнуму примирение не было выгодно. Ненависть въелась очень глубоко в кровь и плоть наших народов. Пока во всем оказывались виноваты «те небарра за морем», внутренние проблемы получалось свалить на них или, по крайней мере, найти куда отвести пар. Так что мы примеривались к тому, насколько экономически игра будет стоить свеч, если вывести всё из тени… и выходило, что тому, что рождено без света, лучше в подвале и оставаться. Видят боги, я делал всё, что мог — даже изобрел несколько магических способов обходиться без вёсел на маормерских галерах (что существенно сокращало расходы на содержание рабов… и могло бы стоить мне головы, узнай кто-то, что я делюсь подобными наработками с Пиандонеей). Физически я находился по большей части на Саммерсетском архипелаге — успевая жить двойной жизнью как не очень умный, но старательный сапиарх-историк «днём» и тайный агент «ночью». Изредка я либо наведывался под Оргнумовы очи, либо пересекался с официальной делегацией где-то в море… либо изобретал, как встретить Кхиртана вдалеке от чужих глаз. Он развивался стремительно — как маг, общественный деятель, интриган и интеллектуал. Иногда он даже пугал меня тем, насколько хорошо понимал обстановку и тайные пути мира… но я знал его и другим, и в этой, интимной части своей жизни, он пугал меня не меньше. Кхиртан был создан любящим жизнь, внимательным и очень вспыльчивым мером; ему всегда было мало даже там, где обычное существо уже устанет и пресытится. Он воплощал собой грозу на море, ураган, шторм — и вынужден был сдерживать себя всюду, кроме войны и секса, которые как раз и находились под запретом. Мы охотились вдвоём — оседлав морских змеев, ловили самую крупную и опасную добычу, учились вызывать колоссальные штормы и однажды даже потревожили глубинного слоада, с которым пришлось выдержать схватку за собственный разум. Мы пробовали друг на друге разные виды магии и отвергали любые запреты там, где нас двоих для опытов было недостаточно. Мы обучились магии крови, магии Тени, чарам контроля разума и некромантии. Всё это — лишь инструменты, которые опасны, когда не знаешь, что с ними делать, и когда они направлены против тебя. Мы старательно вытравливали любое неведение, порождённое традицией, страхом или религей. Я стал сведущ в погодной магии; Кхиртан сумел призвать огненного атронаха и заключил его в форму огромного ската. Мы уединялись… и об этом я не буду писать никому и никогда, но я едва мог представить себе, что происходит с Кхиртаном в годы и месяцы между этими встречами. Он оставался жрецом, но шёл своим путём. Никогда не жаловался на сделанный выбор — а я никогда не оскорблял его предположением, что он может не совладать с собой, хотя видел, что цена оказалась не просто высока. Чудовищна. Иногда мне казалось, что я ловил его на краю — но не исключено, что ему хотелось, чтобы я так думал. Были и настоящие срывы… однажды он ударил меня ножом под рёбра, узнав откуда-то, что я имел связь с чародейкой саммерсетского круга. Конечно, я не собирался умирать от такой мелочи, хотя рана потребовала серьезного лечения, но я понял тогда всю меру своей ответственности — и принял ее. Кхиртану требовались… эпизоды, в которых он мог ничего не контролировать, а лишь реагировать, повинуясь своей сущности. Островки настоящности, чтобы не сойти с ума — и я предоставлял ему надежную стену, за которой любые всплески этой подавляемой энергии не были видны любопытным. Другие жрецы просто боялись узнать себя, а он нырнул на самое дно. Что ж, мы оба глубоко плавали. Шрам от той раны единственный, что я оставил себе — остальные всегда вытравливал с тела, как досадные случайности. Разила не ревность — скорее отчаяние. Кхиртан мог бы позволить себе свободу лишь ценой отказа от родины, которую, несмотря на все «но», любил не менее горячо, чем я — свою. Мы оба тогда верили, что пытаемся воплотить лучшее, что есть в наших народах, но, пожалуй, добились лишь того, что воплотили всë: и дурное, и доброе. Велена почти не общалась со мной. Уже тогда я безмерно уважал её; без хладнокровия и рассудительной безжалостности этой женщины, срезавшей все подковёрные интриги серпом… иногда в буквальном смысле… наша затея не продержалась бы и десятка лет. Но прошло пятьдесят шесть. А потом ещё и ещё… Думаю, что ты представляешь, какого количества сил и нервов всё это стоило. В то, что организация тайных служб может быть увлекательным приключением, веришь лет до шести, потом становится ясно, насколько всё упирается в подбор кадров, которые обладают нужным соотношением ума, исполнительности и умения использовать и не использовать эти качества в зависимости от ситуации. Мне пришлось учиться всему необходимому почти с нуля и вдобавок соревноваться с превосходившими меня по силе и опыту игроками; да, в истории нашего рода были дипломаты — но от них остались только плохо написанные мемуары. Лишь сейчас понимаю, почему. В попытках создать себе официальную биографию и видимость светской жизни я тоже написал несколько строчек — защитил диссертацию — о морских змеях и погодной магии, и ни одно слово в ней не было тем, чем казалось. Когда-то я хотел привнести новые знания в Коллегию; теперь понимал, что иногда этого делать не следует. То, что я был способен рассказать о Пиандонее, могло спровоцировать в будущем ещё более ужасные конфликты — потому я взял факты, вымысел и хорошенько взболтал их в одной бочке. Теперь и вспомнить смешно. Ты, кажется, знакома с этим курьёзным документом — надеюсь, он не испортил обо мне впечатления. Хитрости, как бы ты ими ни гордился, стоит оставлять при себе. Говорят, древних вождей недов хоронили вместе с их пожитками и даже наложницами… что-то в этом есть. Но вернёмся. Полвека неустанной бдительности прошли довольно быстро. Я знал, что Кхиртан не всё рассказывает мне — там, на Пиандонее, были свои подводные течения. Ах, рив-сепард Кхиртан, Верховный Заклинатель Тайн весил теперь немало, но всё же был только жрецом. На Оргнума зачастую влияли не только его собственные странные идеи, но и голоса многочисленных родственников — несмотря на свою древность и некоторую иномирность, Оргнум отличался приступами любвеобильности и регулярно порождал потомков. Те жили куда меньшее количество лет, но проблем создавали достаточно — и очередной внук короля, прознав про тайные соглашения Пиандонеи и Саммерсета, пришёл в такое неистовство, что в короткий срок объединил вокруг себя и взбудоражил всех консерваторов, которых смог найти. Всегда найдутся те, кто будут кричать: долой чужаков, из-за них мы слабеем, долой даже мысль о том, что кто-то может быть нам равным… наша страна и нация — у Аури-Эля за пазухой, а остальные — помёт Сатакала. Ну или наоборот, от того, какое священное имя писать с красной буквы, меняется очень мало. Его светлость морской герцог Наргеллион, второй сын двадцать шестого сына Оргнума, отличался небольшим умом, но отлично поставленной риторикой — и в оборотах, что доходили до меня в его прокламациях, я видел столь знакомый мне и на родине душок откровенного национализма, что хотелось сделать какую-нибудь тонкую гадость. Например, нанять Тёмное Братство и посмотреть, как они справятся с целью, проживающей за туманами. Наргеллион казался дураком, пусть и опасным… и здесь я просчитался. Всегда бойся дураков, Энфри. Они выцепляют какой-нибудь кусочек идеи, который им понятен из сложной системы, обтёсывают его до своего уровня и преподносят как опору, которая способна перевернуть мир — но поскольку простота их новой истины доходчива и сияюща, на неё ведутся даже когда-то более умные личности. Дураки, как правило, харизматичны. Они размахивают руками и собирают толпы; у них всё разложено по полочкам, этих — бить, такие-то гимны — петь, и мир станет лучшим местом, если взяться всем вместе. Наргеллион был идеальным дураком, потому ненавидел всё неоднозначное — и первым же делом провёл чистки. Мои агенты ничего не могли сделать, не подставившись сами. Они писали, что Кхиртан сопротивлялся до последнего, но Оргнум выступил против него сам… не мог же он оставить в покое мятежного жреца! Лишённого всех званий и регалий, «предателя» принесли в жертву королевскому Морскому Змею, древнему и могучему, чья чешуя бела, как жемчуг, и змей поглотил его, а Велену пропустили сквозь строй перед тем, как отдать ему же. Редкий солдат выдерживает и половины такого наказания; маормеры используют вместо шпицрутенов и «кошек» выделанные мангровые корни. Мне доставили весть об этом буквально через час после того, как ничто уже было нельзя исправить. Я чувствовал, конечно, но вокруг архипелага стояла такая магическая буря, что открыть портал стало бы самоубийством… Что ж, у меня не оставалось выхода — и я предпринял те действия, о которых ты уже знаешь. Я должен был отомстить — не только ради себя самого, но ради дела, которое потерпело крах. Наргеллион нанёс тяжёлый удар не только мне, но и Саммерсету, и должен был поплатиться — быстро, жестоко и бескомпромиссно, даже если это стоило бы исполнителю жизни. Оно и стоило мне жизни — той, которую я знал — всей, если бы ты не появилась вовремя. Если у тебя остались какие-либо вопросы, прошу, прибереги их до личной встречи. Думаю, в следующем месяце, примерно в десятых числах, я смогу встретить тебя в Башне. Велена будет рада (чего не скажешь обо мне) пообщаться и с твоим уловом — если юноша всё-таки выжил, у него могут оказаться нетривиальные таланты.