Лезвием по коже

      Это заметили слишком многие. Стало яркой чёрной кляксой на фоне отважного и честного Гриффиндора. Но они ничего не могли поделать.       Казалось, Золотое Трио стало чёрным. Их дружба растекалась, как чернила по воде, со страшными завитками и тем самым мрачным осадком на дне чашки. Коснёшься — и, вроде бы, ничего не должно произойти, но налёт липкой пленкой покрывает что-то изнутри.       Гарри не посещал половину уроков. Или посещал половину? Разница не велика, но ощущалась скрипящим ржавым гвоздем по их сердцам. Гермиона не была оптимисткой или, наоборот, пессимисткой, но предпочитала первый вариант.       Она ждала его каждый гребаный вечер. Сидела с толстой книгой в гостиной, ожидая его до поздней ночи, чтобы услышать осторожные шаги и выдохнуть, увидев его целым и… Только целым. Поттер не возвращался невредимым. На его лице появлялись синяки от усталости, от драк и мелкие ссадины. Зеленые глаза, цвет которых всегда сравнивали с надеждой, перестали быть светлыми. Гермиона не знала, кто сравнивал зеленый именно с этим чувством. Более безнадежных глаз она в жизни не видела.       Иногда он тихо звал эльфа и просил принести им обоим чай или успокаивающий отвар. После десяти минут молчания, Грейнджер обычно направляла на него палочку, шептала заживляющие заклинания и уходила, все-таки замечая проблеск чего-то нежного в его изумрудных глазах. Наверное, это была безмолвная благодарность за её поддержку.       И Грейнджер сидела одна.       Конечно, временами ей и раньше хотелось посидеть одной и максимально вникнуть в урок, но сейчас она не походила на саму себя и опускала свою сумку на дальние парты. Стала собственной тенью, как часто говорят в книгах.       Но это была не книга.       Сюжет книг, несмотря на пережитые главным героем горести, чаще всего заканчивались чем-то счастливым. К героине приходил принц — пусть даже побитый, но принц, а герой находил свою принцессу, скача на белом коне по радуге в счастливые дали.       Но, опять же, это была не книга.       Гермиона увядала, накладывала ночью заглушающее на свой уголок и смотрела на кровавые, стянувшиеся корочкой на своем теле все новые и новые слова. Сдирала засохшую корочку, чтобы не забыть, кем её считали. И иногда плакала.       Стабильность, с которой она накладывала на себя скрывающие чары — была отвратительной. Как почистить зубы по утрам или заучить конспект к уроку. Прятала от других то, как её в буквальном смысле ранили их слова. Но рядом была Джинни. Её вечно источающая оптимизм подруга немного… Выдохлась. Да, Гермиона могла назвать это так. Уизли цепляла на себя ломанные улыбки, как аристократы украшения и те сияли искусственными камнями, отражая блики на стену, но снимала их поздним вечером перед ней. Когда они, сидя на кровати, делали свои дела. Молча.       Молчание.       Этим словом она могла охарактеризовать прошедшие две недели. Немые переговоры глазами, когда друзья просили поддержки себе или кому-то другому. Долгий взгляд и легкий кивок в сторону — присядь рядом и коснись плеча, говоря, что ты рядом. Легкий, словно бабочка, а потом опустившиеся глаза — я буду рад или рада, если ты сядешь со мной. И все молча.       Наверное, она бы разучилась говорить, если бы не пересказывала параграфы на уроках.       А еще Малфой дочитал книгу.       Гермиона могла бы обрадоваться, но было нечему.        В одной из их перебранок он сделал это специально. Слово «Идиотка» вылетело из его рта не случайно, обрушиваясь на неё, как летящий в лоб камень. И никто бы не заметил, если бы не знал, как она дернулась. Но Малфой, конечно, знал.       Это было последнее оскорбление в её сторону. Он исправлял «Ты — идиотка» на «Твое идиотские поведение», «Грязнокровка» на «Обладателей грязной крови» и что-то похожее, однако, задевать не перестал. Возможно, уважительней относился к этой связи или к ней самой, но все еще не заговорил с ней на эту тему.       И Грейнджер принимала это. Не понимала, но принимала, как и ему нужно было привыкнуть к тому факту, что они, очевидно, все же связаны и связь перестала быть выдумкой.       Малфою нужно было освоиться.       Как пловцы, которые приходят в новый водоем и делают тренировочные заплывы, изучая территорию и все подводные камни. Она чувствовала, как он изучал её. От этого было немного тошно — резкий взгляд заставлял её чувствовать себя лягушкой на пальпировании.       И это сравнение стало еще более забавным, когда Грейнджер пришла на урок по уходу за магическими существами и им показывали голубую жабу, которая могла светится в темноте и протыкать человеческую кожу своим языком. — Теперь возьмите ножницы и отрежьте семенник, — вещал Хагрид, явно жалея этих существ. — За ними вы увидите маленький мешочек, который содержит в себе определенную жидкость. Именно он соединен с гортанью и языком жабы. Благодаря этой жидкости, называющейся акрилинг*, язык голубых жаб и имеет данное свойство. — Умереть от языка жабы? Черт, самая худшая и позорная смерть, которую можно придумать, — фыркнул Блейз, заставляя Драко приподнять уголок губы и почти по-детски поднести зажатый в пинцете семенник к темному лицу. — Фу, блядь, Малфой, я положу тебе это под подушку! — Если ты это сделаешь, то я отрежу и засушу твои яйца для личного амулета, — почти серьезно предупредил его блондин, скидывая орган в общую кучу внутренностей лягушки. Плоть издала мерзкий звук. — На счастье? — с надеждой пропел итальянец, обольстительно улыбаясь и вытирая зеленовато-красную кровь лягушки о полотенце. — На защиту от придурков.       Грейнджер тихонько фыркнула. Такой амулет и ей пригодится… — Гермиона! — взвизгнула Саманта, её напарница. — Ты сейчас вырвешь ей акрилинг!       Шатенка одернула руку, хмурясь и вытирая брызнувшую на палец жидкость. Она выругалась сквозь зубы — последний раз похожая оплошность стоила ей десятков кровавых слов на теле. Палец немного защипал, и Эванс зашептала ей на ухо с предложением сказать об этом профессору, но Гермиона лишь отмахивалась, игнорируя наставление. — Профессор! — все-таки крикнула когтевранка, сжав губы. — Можете подойти? — Мисс Эванс, скажите так, пожалуйста, я немного занят, — пожал крупными плечами Хагрид, указывая на парту с пуффендуйцами, которые сделали что-то не так с бедной жабой. — На Гермиону попала жидкость из акрилинга, это не опасно? — вопросила девушка, не слушая шипение Грейнджер. — Нет, но, Гермиона, возьми со стола зелье розового цвета и протри пораженный участок, чтобы не пошло раздражение, — как-то наставительно посетовал Рубеус, кивнув в нужную сторону. — На нем так и написано — противоядие от голубой жабы.       Грейнджер незаметно закатила глаза, все же вставая под контролирующим взглядом когтевранки. Деревянная поверхность буквально кричала о своём владельце — повсюду валялись предметы, которые могли принадлежать только Хагриду. Так, на залитом каплями чернил столе, мостились крупные целые и поломанные перья, на пергаментах красовались темные кляксы, повсюду лежали какие-то мелкие вещи, которых тут и вовсе быть не должно, а завершал эту кучу грубый и немного грязный ящик с зельями. Девушка легко пробежалась пальцами по пробковым заглушкам, выуживая нужную склянку и ещё раз посмотрела по сторонам, дабы найти какую-то тряпочку или вату — не будет же она просто лить зелье на палец и разливать половину. Все-таки не найдя таковой и, к сожалению, все ещё ощущая взгляд а-ля Помфри и Макгонагалл в одном ключе от Саманты, Гермиона, тихо фыркнув себе под нос напоследок, повернулась к преподавателю. — Хагрид, а здесь есть что-то, на что можно нанести зелье? — Конечно, Гермиона, сейчас-сейчас, — поспешил к столу великан, запуская крупные ладони в ветхий ящик стола.       Блейз смотрела на все это взглядом скептика — максимум, что может сотворить такая маленькая капля яда голубой жабы — это оставить не сходящее несколько дней покраснение на коже. Он знал это ещё с детства, когда нанятые матерью преподаватели вместе с ним пальпировали такую же лягушку, а одному из них такая жидкость попала на лицо. — Интересно, — фыркнул Забини, поворачиваясь к блондину, который тоже краем глаза следил за представлением от нечего делать. — Мы просто не замечали или Грейнджер всегда была такой… — Плевать, — вдруг перебил его Драко, опуская голову к расчлененной лягушке, словно та вдруг засветилось или ожила.       Он почувствовал вздёрнутую бровь мулата — очевидно, издержки долголетней дружбы — и непонимающий взгляд Грейнджер примерно в одном месте — казалось, ещё чуть-чуть и скула на его лице просто загорится.       «Что я вам, блядь, должен сказать?»       Но он увидел, как шатенка вдруг вся подобралась и сжалась, готовясь встретить новую порцию боли и ещё одно грубое слово на своём теле. И ее вдруг стало… жаль?       Жалость.       Это самое конченное чувство, которое, по мнению Драко, вообще существовало по отношению к другим. Жалость испытывают к калекам, инвалидам и, возможно, даже к мертвым, но она всегда под собой подразумевает слабость. Когда кто-то корячится под Круциатусом — этого человека не жаль. Ты хочешь, чтобы это либо закончилось, либо он заткнулся, либо умер, чтобы перестал испытывать такие мучения.       Малфой поморщился почти болезненно, когда подумал о пытках. Он был уверен, что сейчас на полу Малфой-Мэнора кто-то разрывает глотку и выплевывает кровь. С тех самых пор, как он вернулся домой на летние каникулы , слизеринец стал накладывать на свою спальню заглушающие, а на лицо холодную маску. Волдеморт поселился в их доме, пропитывая и без того насквозь прогнивший дом темной магией. Казалось, даже в полнейшей тишине можно было услышать крики пыток, а запах крови резал нос — фантомные воспоминания или души умерших навсегда врезались в дорогие стены дворца. И это было тяжело: постоянные собрания Пожирателей, безумный смех его сумасшедшей тетки, родство с которой вообще было противно, и страх за родителей. За обоих, вопреки ожиданиям.       Мама, несмотря на свою маску холодной королевы, — замерзала изнутри. Она лично видела и не могла двинуться под прицелом палочки, когда её сына пытали. Как после почти часа пыток, бледная кожа просто не выдержала и стала покрываться рваными ранами, которые орошали тёмный пол Мэнора чистой, алой кровью.       Именно Нарцисса потом в слезах звала эльфов, чтобы те залатали Драко — боялась, что личный целитель просто не дойдёт до покоев её сына и встретится с Пожирателями прямо в дверях. Поэтому домовики до раннего утра наносили на покрытое холодным потом тело заживляющие мази и постоянно меняя повязки.       А уже в обед Малфой-младший стоял в пропитанной кровью и шипением Нагайны гостиной.       С отцом было… сложнее. Люциус любил его — в раннем детстве, как единственного наследника и первенца, а потом в подростковом возрасте, стараясь как можно дольше не пускать его близко к Темному Лорду.       Но и это стоило слишком дорого для Лорда Малфоя — рассудка.       Кровь, слёзы, пытки, темные заклинания — все смешалось в одну грязную картину, рамкой которой служила ненависть ко всему живому. И теперь, несмотря на пусть и небольшую, но отстранённость Драко к делам Волдеморта, последний получил ещё одного верного слугу в лице отца наследника древнего рода. — Урок закончен, все могут быть свободны, — вывел его из раздумий громкий хлопок Хагрида, который тут же достал свой странный зонт, за неимением волшебной палочки, и взмахнул им, прибирая распотрошенных жаб, брызги крови и грязные полотенца. — Идём, это последняя пара на сегодня, — стукнул его по плечу Блейз, первым скидывая все вещи в дорогую сумку и выходя за пределы кабинета.

***

— Я буду в библиотеке, — махнула рукой Гермиона, покидая женскую спальню и накидывая кардиган на плечи.       Октябрь подходил к концу, как и их терпение. Грейнджер всегда была мозговым центром их ныне Чернильного Трио, так что на ее хрупкие плечи пала ещё одна ноша — вытащить из книг больше информации о крестражах, чем это вообще возможно. Она засунула свою наступающую апатию в дальний угол, зная, что однажды она всплывёт и это не будет похоже на простую усталость. Возможно, она станет падающим в обрыв Хогвартс-экспрессом, который взорвется и унесёт с собой все ее нервные клетки, но сейчас было не до этого.       Поэтому она меланхолично взмахивала палочкой, вытягивая книги из верхних полок и отправляя те на быстро заполняющийся фолиантами стол.       В ее термосе теплился литр — Мерлин спаси ее здоровье — кофе. Она была уверена, что придётся попросить эльфов заполнить его вновь. И, чтобы не терять время, села поудобнее, выписывая нужные абзацы на пергамент и иногда перекладывая перо в левую руку, когда правая начинала откровенно болеть. Люди амбидекстры получали немного больше возможностей, нежели остальные, особенно в таких случаях.       Грейнджер не знала, сколько прошло времени, когда перед ней вдруг скрипнул стул, а кто-то сел рядом.       Кто-то.       Уголок её губы слегка приподнялся, в насмешке над самой собой. Она знала, кто именно там сидит. В нос пробрался запах цитрусов и, кажется, дыма, едва он умостил рядом свой чистокровный зад.       Но Грейнджер знала, что именно значит его приход — он готов. Готов обговорить все тонкости или, как минимум, хоть что-нибудь. Это было началом. Первый шаг всегда самый тяжелый. Это как сесть в раннем детстве на велосипед — позади кто-то страхует, а к задним колесам прикручены еще одни тренировочные, но тебе все равно страшно. Страшно первый раз надавить на педаль, потому что богатое детское воображение сазу рисует картину падения со всеми вытекающими — побитыми коленками, слезами и яркой зеленки на коже. И она почти успела прикусить язык, когда… — Ты катался на велосипеде?       На его лице и в светлых, спокойных глазах читался немой вопрос. Кажется, он даже успел пожалеть, что пришел сюда. Уже прикидывал варианты быстро уйти, но это было бы бегством. Таким трусливым, почти жалким. Сбежать, поджав хвост было равносильно почти напрямую сказать Гермионе, что он слабак. — Нет, Грейнджер, я не катался на велосипеде, — тяжело вздохнул он, запуская ладонь в светлые волосы и чуть оттягивая пряди. — Я должен задать тот же вопрос, но, очевидно, ты это делала. Я прав? — Прав, — уверенно кивнула шатенка, закрывая книги и взмахом палочки заставляя их возвращаться на свои места в покрытых вековой пылью книжных полках. — Ты прочитал книгу, — утверждение, не вопрос. — Хочешь что-то у меня спросить? — Как давно? — сглотнув тяжелую, вязкую слюну, все же начал Малфой.       Сделал первый шаг. И Гермиона делает ответный. — Узнала в тот день, когда меня напоила сывороткой правды Минерва. Уже позже поняла, что это началось со второго курса. Когда мы вышли во двор школы, а там ты с другими слизеринцами. У Рона еще была сломанная палочка и… — Я понял. Черт, Грейнджер, давай без рыжего хотя бы сейчас? — вымученно простонал блондин, заставляя Гермиону тихо хихикнуть, а потом и вовсе рассмеяться.       Драко смотрел на подобие истерики, пока у него самого не поднялся уголок губы, а после смех все же пробрался сквозь бледные тонкие губы, бархатом ложась на открытую шею гриффиндорки. — Прости, это просто так… — Странно? — подсказал слизеринец, все еще ухмыляясь, пока девушка вытирала уголки глаз от выступивших слез и получил положительный кивок в ответ. — Да, есть такое. Я многого хотел, но даже представить себе не мог, что мои слова будут буквально резать тебя. — О, я даже мечтать не могла об этом, — фыркнула Гермиона, издевательски смотря на собеседника. — Прямо-таки мечта — резать вредного школьного недруга движением губ. Полезный навык, знаешь. — Однако, ты им не особо пользуешься, — парировал Малфой, вскидывая бровь.       Он пытался скрыть за этими шутками и язвительностью грубую правду. Это был не страх, нет, но неизвестность оставалась таковой, а Драко хотел знать хоть отдаленно, что ему светит в будущем. Осталось сделать совместный выбор.       Именно совместный.       Это не только его судьба, как бы не кричал собственный эгоизм, они должны решить, что с этим делать. Искать способ избавиться или хотя бы попытаться, а потом смотреть, что делать дальше. — Это не самое приятное ощущение. Так что я планирую держать свой рот на замке, — легко заметила Гермиона, испытывая легкий дискомфорт от зрительного контакта и первой оборвала его, вдруг всматриваясь в потемневшую деревянную поверхность стола. — Что, прости? — подавился воздухом Драко, разом теряя напускную маску.       Она сказала это. Сказала, что не будет мстить и заставлять его разрывать глотку от того, что испытала сама. Не будет платить той же монетой и это было совсем не по-гриффиндорски. — Чему ты так удивился? — фыркнула шатенка, словно это было само собой разумеющееся. — Хватит и одного такого происшествия. Нет, спасибо, конечно, но мне действительно хватило. Так что если ты думал, что я собираюсь использовать связь против тебя, то, пожалуй, приму это за личное оскорбление. — Личные оскорбления вырезаны на твоем теле, Грейнджер, — нахмурился блондин, вновь встречая её взгляд. — Что нам с этим делать? — Там своя система, — расплывчато отмахнулась девушка, но потом поняла, что он имел ввиду другое. — Сам решай, — пожав плечами, она поднялась и прошла к полкам с книгами, чтобы хоть чем-нибудь занять руки.       Драко не сдержался и, схватив лежащий пергамент, смял его в комок и отправил четко в затылок шатенки. Она посмотрела на него, как на ребенка. Потому что это было самым настоящим ребячеством. Но потом нахмурилась и вернула смятый пергамент в его грудь. Хотела, конечно, в это напыщенное лицо, но промахнулась.       И тогда завязалась битва.       Малфой мял бумажки, безбожно закидывая ими девушку, которая, смеясь, отбивалась и возвращала их, дважды попав четко в светлую бровь. Их смех летал по помещению, как эти самые листы. — Ох, черт! — вскрикнула Грейнджер, когда Драко поднялся и взял сразу несколько клочков, подходя ближе и загоняя её в пролеты библиотеки.       Она убегала, не переставая смеяться и атаковать в ответ, но явно проигрывала. Шатенка выкинула последние листы в его сторону, лишь задев ногу, когда спина уперлась в тупик, а слизеринец, перекидывая несколько военных припасов в бледных ладонях, продолжал движение. — Сдаюсь! — тяжело дыша, капитулировала Гермиона, но улыбка не сходила с её губ, а щеки разрумянились от физической нагрузки. — Как не по-гриффиндорски, — покачал головой парень, все наступая и наступая, пока не оказался на расстоянии пяти дюймов от неё. — Грейнджер, это — наша проблема. И нам обоим решать, что с ней делать: отторгать или попробовать.       Его палец легко подцепил кудряшку, чуть оттягивая её, пока на лице девушки не появилась немного болезненная гримаса. Драко смотрел на Гермиону, пытаясь представить их… вместе. Это слово не отторгалось, но и принять было тяжело. — Предлагаю сыграть, — вдруг высказалась Грейнджер, едва заметно подаваясь вперед и стараясь не смотреть на губы. — Во что? — еще буквально пару дюймов и их носы почти соприкасались. Это казалось таким интимным. — В любовь, — выдохнула она за секунду до того, как его губы обрушились на неё, а бабочки не вылупились из коконов в её животе.