Королевна

— Эй, Локи, может, сыграешь нам? — блондинка с миловидным лицом, сидевшая на коленях у плута, неспешно накручивала на палец прядь рыжих волос. Локи, уже изрядно захмелевший, прищурившись, смотрел на игру языков костра, поглаживая девицу по бедру. Тёплая летняя ночь расслабляла тело и распоясывала мысли, жар пламени обдавал и без того горящее лицо. В окружавшем его веселье с песнями, плясками и мёдом Локи чувствовал себя на своём месте. Мягкие девичьи руки в его волосах, на груди, да и вообще где угодно забирали всё то, что могло его тревожить. Ну, почти всё. — Подлей-ка мне ещё мёда, золотко, — проигнорировав просьбу, Локи протянул свой кубок девушке, которая поспешила наполнить его пряным напитком. Капелька мёда, не достигшая цели, стекла по его подбородку прямо к шее, но была ловко перехвачена тонкими женскими пальчиками. Девица слизнула её, поглядывая в глаза своему рыжему спутнику, на что тот, довольно усмехнувшись, спросил, наконец: — Ну и что сыграть? Про оборотня или про горца? — Мою любимую, — Локи недовольно поморщился и нехотя протянул: — Ну не-ет, золотко, давай не её, — он погладил девушку по волосам, — она такая грустная, сегодня совсем нет настроения. Синие глаза просительно заглядывали в его лицо, готовые предложить, кажется, неравноценный обмен. Ну что ж, такие условия могут быть приемлемыми. И додумался же он эту песню сыграть как-то раз в женском обществе: теперь каждая девица, с которой он проводит время, так и норовит услышать именно её. — Ну пожалуйста, Локи, — девушка потянулась ближе к нему, выставляя в более выгодном свете свои формы. Локи довольно ухмыльнулся, задев губами уголок её губ. — Ладно, давай сюда лютню, — барышня резво соскочила с его колен, горячо поцеловав его щеку. Через пару минут инструмент был у него в руках. Локи уселся поудобнее, а его спутница тем временем заставила окружавших их мужчин и девиц устроить тишину, привлекая внимание к тому, кто и сам всегда прекрасно справлялся с этой задачей. Локи нехотя провел пальцами по струнам, словно бы ища с ними какой-то свой собственный контакт, и, вздохнув, пустился по ним мелодичным перебором. Ночная тишина окутывала тонким звёздным покрывалом небольшую поляну неподалеку от деревянных домов. Затихшие слушатели завороженно следили за Локи, который сам словно бы стал частью этой природной стихии. Он бросал таинственные взгляды на девиц, кокетливо опускавших свои глаза в ответ и теребивших косы. Пусть каждая думает, что он поёт эту песню именно для неё, только для неё одной. Так никто точно не узнает его маленький секрет, хранимый так глубоко, чтобы ни хмель, ни пытки не были в состоянии вытащить его из горячей пропащей души. Бархатистым голосом Локи запел о птице, о соколе, ставшим ему близким другом. О том, как потерял его, и с тех пор не может найти себе места. Дорогой сердцу друг остался в плену у метели и вьюги где-то нестерпимо далеко. Локи не любил эту песню, ибо каждый раз, перебирая струны и произнося на первый взгляд отстранённые слова, перед ним возникал образ, который он давно должен был бы выкинуть из головы. Смеющаяся девушка бежит по полю, сплошь покрытому россыпью синих цветов. Тёмными её волосами играет ветер, белую кожу ласкает солнце, а он, глупец, гонится вслед за ней, пытаясь догнать. Она оглядывается и снова смеётся прямо ему в лицо, хитро, но беззлобно, увлекая за собой всё дальше и дальше. А он так спешит к ней, да догнать не может — она с самим ветром помолвлена, соколицей обернувшись, взмывает высоко в небесную синь. Ускользнула из самых рук тёплых его птичка, оставив лишь пёрышко на память о себе. — И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки, — поглядывает искоса на белёсую девицу, подмигивая ей. Пусть и впрямь думает, что песня льётся для неё. — В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки… Локи усмехается воспоминаниям, всплывающим в одурманенных мыслях. Полдня ходил по этому пустому лесу, чтобы хоть что-то живое найти в нём. Хотелось порадовать девчонку напоследок хоть чем-то, ведь знал он уже тогда, что будет у неё под ребрами болеть от его обмана. Сам был уже не рад, да так и не придумал, как выкрутиться. А единственные живые цветочки тогда и впрямь словно бы его ждали: в такой промёрзшей земле не иначе как чудом прижились. Радовалась она тогда, как дитя, а он, как дурак, с ней вместе. Жаль, что горькими те синие цветы оказались. — Видеть бы мне глазами сокола, в воздух бы мне на крыльях сокола, в той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около… «Не приезжай», — сказала напоследок, уколов иглой под кожу. Теперь и не узнаешь, как живёт она там: всё страдает и тоскует или, может, отпустила уже да успокоилась? Может, нашла наконец достойного мужа, и горя теперь не знает? Было бы это правильно, да только так обидно… Не хотелось Локи, чтобы она ещё на кого-то так смотрела, как на него в прощальный вечер. И впрямь впору птицей обернуться да проведать её по-тихому. — Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья. Каждую ночь полет мне снится — холодные фьорды, миля за милей… Опять хмель с новой силой бьёт в голову, и видит её Локи, как наяву: стоит в платье своём тонком на обрыве, под ногами её плещутся дикие волны. Она сама порой какая-то первозданно дикая, необузданная, и такая манящая в этой своей ипостаси. Ждёт его на утесе, хоть и просила не возвращаться. Он точно знает — в глубине души ждёт, иначе не пришла бы на пристань проститься. — Шёлком — твои рукава, королевна, белым вереском — вышиты горы. Знаю, что там никогда я не был, а если и был, то себе на горе… «И тебе на горе, королевна». Видится, как тонкие запястья тянутся к его шее, пальчики ловкие перебирают волосы, а он перехватывает их губами. Она смеётся, она так мало смеялась в их последнюю встречу. Хоть в своих фантазиях увидеть её улыбку. — Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною. Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя… Жизнь случилась не с тобою, королевна, и от этого и горько, и сладко. Несбывшиеся истории — это то, что будешь вспоминать в минуты особенного отчаяния и счастья. У его несбывшегося васильковые глубокие глаза и такая внутренняя сила в щуплом теле, которую она и сама, наверное, не до конца познала. Осталась мечтой, которая теперь полностью в его власти, и было в этом что-то болезненно прекрасное. — В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны, — Локи перехватывает сбившееся дыхание, прикрыв глаза, — и пьянее лета. Теперь ему кажется, что она сейчас тоже слушает эту песню в толпе зевак. Он видит её силуэт, окутанный в тёмный плащ, видит блеск глаз. Она смотрит прямо на него, но стоит моргнуть — и он теряет её из виду. — Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье, полетим с тобой в ненастье — тонок лёд твоих запястий… Локи буквально кожей ощущает её присутствие, ищет среди чужих глаз, но никак не может найти. Хмель-таки довёл до головокружительных видений, но он и не против оказаться сейчас в их власти. Он давно мог бы выбросить её из головы, но не хотел, ибо так приятно было осознавать, что где-то на свете есть девушка, которая что-то нашла в тебе и которой не всё равно. А может, его влекло то, что ему самому было не всё равно? Что в беспросветном одиночестве в толпе ему было, о ком подумать? — Подойди ко мне поближе, дай коснуться оперенья. Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье… «Это я сейчас теряю зренье, раз не могу распознать, если ли там кто-то в чёрном плаще или мне всё чудится». Машинально одаривая каждое встречное девичье лицо томной улыбкой, он не останавливается на них, блуждает в попытках понять, где заканчивается реальность и вступает в игру его воображение. — Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною, время не остановилось, чтоб взглянуть в окно резное… Время не повернуть вспять, но зато у него есть отличный противник — память. Столкнувшись с ним, оно быстро узнаёт о своём бесправии. И если времени у них было не так и много, то вот воспоминания остались незыблемы. В конце концов может оно и к лучшему, что ничего из этой истории толком не вышло? Они не успели наскучить друг другу, расставшись на высокой ноте, на пике близости. Может, у сказки совсем не грустный конец? Да и что теперь печалиться? Хорошо, что она вообще была в его жизни, хоть и прошла лишь по её краешку светлой тенью. — О тебе, моя радость, я мечтал ночами, но ты печали плащом одета. Я, конечно, ещё спою на прощанье, но покину твой дом я с лучом рассвета. Локи вновь проваливается в воспоминания. Комната, каждый предмет в которой наполнен её прикосновениями и запахом свежести. Её голова на его груди, её мерное дыхание на его коже. И её нерастраченная любовь, от которой он как-то трусливо сбежал с появлением на горизонте холодного северного солнца, укрыв её покрывалом оставленных надежд. Но больше ему нечего было ей предложить, оба это знали. — Где-то бродят твои сны, королевна… «Знаю я теперь, что бродишь в своих снах рядом со мной», — сам себе усмехается Локи. Хотел бы он узнать, какие ещё тайны хранила она в себе. Хотел бы он оказаться на месте того, кого она так откровенно соблазняла, пока он выбирался из их общей западни. Хотел, чтобы ему она глаза закрывала, чтобы ему шептала томным голосом какие-то ненужные слова. Чтобы оставляла горячие поцелуи на его шее, чтобы он касался её тонких ног, а не чужак-предатель, ухвативший лакомый кусок на закате своей жизни. Его лакомый кусок. — Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною. Больно ранит твоя милость, как стрела над тетивою. Нет, её милость била больнее стрелы. Та рана быстро затянулась, оставив от себя лишь небольшой шрам — всего лишь ещё один шрам. А вот покинуть её было куда сложнее, когда она не просила остаться. Она совсем не скрывала своих чувств, не играла в его игры, и это обескураживало, вводило в ступор, хотя он всегда знал, что она будет с ним откровенной. Но её прощальные откровения били как-то слишком больно. — Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету… Локи поднял глаза. Он готов поклясться, что видит её, живую, прямо здесь. Тот самый печальный взгляд, мерцающий из-под скрывающего лицо капюшона. «Если ты не морок, то я тебя достану!» Не слушая, что говорят ему окружающие, откладывая инструмент в сторону, Локи ступает за миражом. Он не успевает, хмель туманит взор, ведь и без того сложно искать тёмную фигуру во мраке ночи. Но он вкладывает всего себя в зрение, распаляясь в погоне за призраком прошлого. Что-то мелькает среди деревьев — и он безрассудно бросается туда, ведомый неизвестно какими инстинктами. Кажется, что близко, но нащупать не может. Он даже не знает, за чем гонится, но уже забыл всё на свете, погрузившись в азарт. Петляя среди зелёных ветвей, где каждый холмик ему известен, спешит прикоснуться к видению рукой до того, как оно исчезнет. Чувствует, что совсем рядом — в шаге мелькает чёрный плащ, протягивает впёред крепкие руки — неужели настиг?