Королевна

Было холодно. Сколько бы времени ни прошло, сколько бы раз ни сменялись одно другим времена года, не могла она никак привыкнуть засыпать в одиночестве. Не могла смириться с тем, что не горит в доме очаг ярче яркого, что не слышен звонкий смех с лёгкой, едва заметной хрипотцой, что ночью никто не шепнёт ей с придыханием в самое ухо: «Спишь, золотко?». Нет его рядом — и вгрызается Лив зубами в подушку, глушит хрипы, душит стоны, чтоб ненароком сыновей не разбудить. Ей твердят все кому не лень: «Забудь, отпусти, иди дальше — спустя столько времени живыми не возвращаются!» А Лив смотрит на них хмурым взглядом и в мыслях своих плюёт в лицо каждому, кто посмеет дать ей этот бездарный, гнилой совет. Забыть! Как можно забыть того, кто день изо дня жизнь вдыхал в неё, за кем бежала без оглядки, кто стал отцом её детей, каждой чертой своей напоминавших о нём — пропашем без вести. Кто из вас, лживые доброжелатели, посмеет забыть жизнь свою? Она не могла, не хотела, была не согласна с этим. Изо дня в день искала Лив призрачный след его шага, ведь не бывает так, что был человек, топтал сапогами своими землю, а потом словно бы растворился в глубокой пучине! Она не верила, не желала в это верить. Особенно трудно было поначалу: Лив просыпалась среди ночи от малейшего шороха, ибо казалось ей, что это вернулся заблудившийся Локи, потерянный, израненный, нуждающийся в помощи и руке её ласковой. Но то лишь ветер играл со ставнями, или птичка случайная билась в окно, или тлеющее полено насмешливо трещало в очаге. Гнала мысль предательскую Лив, что иногда сверлила её сознание: он ведь может быть мёртв, раз не нашёл даже возможности хоть какую-то весточку оставить ей. И плакало сердце её горько в такие минуты, но Лив… Лив хотела узнать хоть что-то, даже если смерть прибрала его к рукам своим. Тогда воздала бы она последние почести единственному своему, облачилась бы в вечный траур и растила бы его сыновей до назначенного часа их новой встречи по ту сторону жизни. А так — ни жив, ни мёртв, потерян, и от неизвестности этой тошно. Но тем не менее Лив отчаянно упрямо шагала вперёд, стараясь всеми силами не размениваться на глупые, никому не нужные стенания и страдания. Она не была намерена сдаваться без боя, ибо её грызла уверенность — с ним явно что-то случилось. Ведь Локи собирался скоро вернуться, улыбался легко и непринуждённо, расставался как на один-единственный миг… Она не видела в нём сомнений уже давно: казалось, что он, наконец, обрёл единение с самим собой, понял, что нужно ему, а что — нет. И Лив знала, в конце концов, что не было ему плевать ни на неё, ни на детей, чтобы вот так просто в один момент по доброй воле исчезнуть из их жизни. И потому с любым, кто воображал себя знатоком душ человеческих и убеждал её отпустить да позабыть, она без раздумий рвала связи. Первой стала сестра. — Очнись! — переходила Хельга на повышенные тона. — Он никогда не был надежным и верным! Начал с обмана, кончил побегом, гнусный трус! — Не смей, — цедила сквозь сжатые зубы Лив в ответ, — никогда его силком не удерживала, незачем ему было сбегать! Он любит нас! — Хоть раз он тебе это сказал?! — полоснула острой фразой что ножом по сердцу. Лив замерла на месте на короткие мгновения, а затем вытянулась вся струной напряженной, посмотрела сверху вниз на Хельгу, саму уже о словах своих, кажется, пожалевшую, и зашагала решительно прочь, бросив через плечо напоследок: — Есть вещи и поважнее слов, — с грохотом захлопнулась дверь места, когда-то бывшего ей домом. Отсекая ненужное, смело вычёркивая из жизни тех, кто смел порочить его имя сомнениями, Лив постепенно теряла друзей и знакомых, но одиночество её не страшило. Она, казалось, готова была единолично восстать хоть против всего мира, если бы он вдруг решил ополчиться против Локи. Лив была одержима идеей отыскать его, слепо верила, что из любой беды сможет вытащить, вымолить или хотя бы присутствием своим облегчить его долю, какой бы она ни была, как всегда делила с ним тяготы и горести. Она помнила, как клялась идти следом, помнила о своём долге спутницы, и старалась изо всех сил исполнить его достойно. Бесчисленное количество писем было написано ею с одним лишь вопросом: не появлялся ли в чужих краях высокий мужчина с огненно-рыжими волосами и блестящим янтарём хитрым взглядом? И каждое «нет» по навязчивой капельке яда точило её каменную надежду, но Лив не сдавалась и не глядела на то, что с каждым днём, месяцем и годом шансов найти его живым оставалось ничтожно мало… А иногда на неё накатывала такая скорбь и тоска, что спешила к любимому обрыву своему, падала на колени и завывала раненой волчицей. Его не хватало. И кричала она в пустоту с глупой надеждой, что Локи невесть как услышит и придёт, приголубит и согреет жаром своих объятий. Но никто не приходил, как бы ни звала, как бы ни искала. Рвалась сама туда, где он пропал, хотела собственными глазами убедиться, что не за что там зацепиться, но держали её две пары детских глаз на месте. И что ей оставалось? В сотый раз просить странников разузнать хоть что-нибудь, писать новые послания в чужие дали, и делать то, что ненавидела она больше всего — ждать. Время шло, отдаляя их всё сильнее друг от друга. Она ещё не отчаялась, но умерила свой пыл, ища отдушину в сыновьях, до боли, до дрожи походивших на него. Лив благодарила судьбу за то, что они взяли от Локи так много, куда больше, чем от неё, ибо теперь образ его ни за что не покинет память, которая могла предательски подвести. В её вечном споре со временем никогда нельзя быть уверенным в победе кого-то одного. С удивлением наблюдала Лив, как меняются её мальчишки, превращаясь сначала в угловатых, немного неловких пареньков, а потом — в интересных юношей, способных навести беспорядок в девичьих мыслях. Растила их, как могла, как чувствовала, старалась научить тому, что должен был уметь мужчина, хотя и давалось ей это так сложно. — Почему у него получается, а у меня — нет?! — с недовольством сверкнули глаза, когда в очередной раз клинок пролетел мимо цели. — Потому что Элдурин сосредоточен и внимателен, а ты опять куда-то спешишь, — Лив подошла к младшему сыну, пинавшему сапогом камешки, и слегка развернула его плечи. — Не отвлекайся. Вложив в тяжёлый вздох всю скорбь мира и страдальчески возведя глаза к небу, что заставило Лив сдержанно улыбнуться, мальчишка обречённо поплёлся собирать ножи, бормоча что-то под свой веснушчатый нос. — А ты не обольщайся, милый, три из пяти — это неплохо, но для гордости не повод. Её сыновья — пламя и вихрь. Её сыновья высоки и стройны, в глазах у них горит озорство, а тонкие губы не покидает улыбка. Её сыновья живые, юркие и ловкие. Она пристально наблюдает за ними, силясь разглядеть, взяли ли они часть той силы, что принадлежала отцу их, но прозорливости, увы, не хватает. Ещё в совсем раннем возрасте их спрашивала у Локи, видит ли он что в детях особенное, но тот лишь мотал головой и задумчиво повторял, что, быть может, со временем что-то откроется. И, давя в себе материнские порывы защитить любой ценой, Лив позволяла им играть в опасной близости с огнём, однако случайные искры, попадавшие на светлую кожу, оставляли на ней лёгкие ожоги. Не замечала Лив за мальчишками своими ничего необычного, но держала в памяти и то, что в Локи тоже не сразу пламя его пробудилось. А в один момент не успела опомниться она, как старшему стукнуло уже шестнадцать лет. Элдурин умел молчать, но смотрел таким прожигающим взглядом иной раз, что Лив самой не по себе становилось. Какая дурная мысль придёт следующим днём в эту очаровательную рыжую голову, оставалось только гадать. Быть может, заявит, что войны и походы за моря — не для него, и с полной уверенность решит стать лучшим медоваром всех девяти миров. Или задумается о том, получится ли взлететь к небесам, если связать вместе с добрый десяток орлов или ястребов. А одним днём, долго и пристально глядя в окно, неожиданно спросил он: — Почему ты выбрала именно отца? — и вперил внимательный взгляд желтоватых глаз, обрамлённых выгоревшими ресницами, в неё. Что ж, прямоту Элдурин явно унаследовал от матери. — Не знаю, — честно призналась Лив, внутри которой на мгновение всё сжалось под гнётом воспоминаний. — Потому что растормошил он во мне хоть какие-то чувства, может? — Хоть какие-то? — продолжил допытываться юноша, за улыбкой скрывая явный беспокойный интерес. — Ну, он загадочным был всегда, непонятным, — Лив улыбнулась чуть уголками губ. — Пока пыталась разгадать, что у него на уме и что ему надо от меня, и не заметила, как что-то зародилось. — Я уже не так хорошо его помню, — вдруг вздохнул и признался откровенно Элдурин, — а Виндор и того хуже. Ты правда до сих пор веришь, что он найдётся? И сжалось сердце её от бессилия перед властью забвения. Поднялась Лив, сглотнула едва слышно, и положила суховатые руки с чуть проступающими венами на острые плечи его, произнеся тихо, но твёрдо: — Верю. И до последнего вздоха своего буду верить. Не в этом мире отыщем, так в другом. — А я думаю, что он нас просто-напросто бросил, — в шумом распахнулась дверь, и возвестил язвительный голос о том, что младший сын явился домой. Суровым взглядом посмотрела на него Лив, и острый на язык Виндор замолчал предусмотрительно. — Стыдись слов своих, — отрезала коротко она. — Не было повода у вашего отца сбегать ни с того ни с сего. Как только язык поворачивается… — А люди про него не очень-то хорошо говорят, — бросил со злым вызовом юноша. Брат его напрягся немного, а Лив едва сдержала подступающий порыв гнева. — И что же эти люди такого говорят, что веришь им охотнее, чем родной матери? — она не терпела этих непрошеных судей. Виндор повёл плечами, и бросил вроде как небрежно: — Что отец не отличался ни силой, ни смелостью, зато был самовлюблённым и высокомерным, — и покосился на мать, явно ожидая её реакции. Лив стоило больших сил не разразиться праведной тирадой о том, что такое неуважение к родителям непременно будет наказано богами, но она, слегка прищурив глаза, произнесла ледяным тоном: — Тогда послушай, сын, и моё мнение. И Лив предалась воспоминаниям. Старалась быть честной и не скрывать нелицеприятных моментов их общего прошлого, но всё же, как ни крути, образ Локи вырисовывался таким, каким видела его сама, каким хотела видеть. Оба сына помалкивали и слушали её внимательно, пока в очаге разгоралось ясное пламя, но по-разному: старший серьёзным взглядом сверлил край стола, а младший нагловато ухмылялся, но всё же дерзкого словца вставлять не решался. А уже вечером, оставшись в какой-то момент один на один с Лив, проговорил уже не так самоуверенно, а как-то совсем по-детски откровенно: — Я хочу его найти. — Я тоже, ветерок, — вздохнула Лив. — Ты меня до старости так будешь называть?! — вскипел мгновенно юноша, обостряясь всем своим естеством. — Прости, ну ничего с собой поделать не могу, — улыбнулась она в ответ на гневный взгляд сына. В груди Лив свербило. Одна-единственная мысль, прочно засевшая в голове, который год не давала ей покоя, но на месте держали дети, которых боялась она оставить один на один с миром. А в тот день поняла: сыновья уже выросли, и близок тот момент, когда её помощь будет им совсем не нужна. Последним оплотом надежды получить ответы о судьбе Локи были те силы, которые разуму неподвластны. Однажды старая вёльва уже помогла им найти свою дорогу, и с того момента странные знаки прекратились в их жизни. По крайней мере, так думала Лив. И уж если кто и знал больше других, то лишь провидица. Долго сидела Лив у окна в ту ночь, вертя тонкий обруч кольца на безымянном пальце, а под утро решение приняла. Окончательное и бесповоротное. — Я хочу отыскать вёльву и узнать, наконец, что случилось с Локи, — объявила она сыновьям за ужином. Элдурин взглянул на мать как на лишившуюся рассудка, а в глазах Виндора блеснул озорной огонёк — совсем такой же, какой видела она иной раз в янтарных глазах Локи. — И когда мы едем? — в голосе так и слышался едва удерживаемый азарт. — Не мы, а я. — В смысле? — Элдурин нахмурил брови. — Если ты не возьмёшь меня с собой, то я найду другой способ искать папочку, — насмешливо протянул младший, напрочь, кажется, забывая о том, что говорит с собственной матерью. — И, возможно, он будет поопаснее твоих вёльв. — Ветерок, мне показалось, или ты пытаешься устроить здесь торги? — недоумённо приподняла брови Лив, глядя на поморщившегося от детского прозвища Виндора. — Я как старший мужчина в семье считаю, что ехать одной куда-то тебе небезопасно, — неожиданно серьёзно и спокойно проговорил Элдурин, а Лив потеряла дар речи. Уже не мальчишки сидели перед ней, хоть и совсем ещё не опытные и не успевшие набрать полные силы, но всё же уже мужчины. — Хорошо, — чуть помедлив, кивнула она головой, всё ещё поражённая внезапным осознанием своим. — Вместе так вместе. Уснуть ночью Лив долго не могла: всё мерещился ей призрачный образ потерянного, отобранного, но оставшегося своим среди тысяч чужих. Он виделся ей отчего-то прикованным к скале, беспомощным, нуждающимся в ней, зовущим её. В мрачной земле, что заволокла беспросветная тьма, он был так одинок, так болезненно одинок, что Лив рвалась укрыть своё солнце бледной вуалью объятий, встать рядом с клинком и отвоевать его у каждого, кто посмеет позариться, кто посмеет хоть жестом, хоть взглядом вороньим пожелать ему зла. Забрать его, выменять, украсть в конце концов — но любой ценой добыть ему свободу и счастье. И Лив словно бы брела по бесконечному коридору, застланному километрами серой пыли, песком режущей глаза, где не маячил никакой, даже самый лёгкий огонёк. Но она закрывала глаза и слепо верила — она сильнее чем холод, морок и страх, а любовь её живая сильнее смерти. Что отыщет способ, чтобы милые его руки коснулись её снова и залечили раны внезапной потери, рубцами запёкшиеся на сердце. В холодном поту проснулась с одной лишь мыслью: «Отыщу. Даже на том краю тишины».

***

Всё это напоминало Лив дела давно минувших дней: тёмный лес, петляющие узкие тропки и отсутствие просвета среди плотно сомкнутых над головами верхушек деревьев, повидавших многое на своём веку. Мороз так неприятно холодил спину, когда вспоминала все тяготы старого пути, но тогда они хотя бы были вместе, и ненадёжная рука Локи, как ни крути, была для неё неплохой опорой. Долго брели, казалось, в никуда, и чувствовала Лив — силы у её рыжих птенцов совсем на исходе, но, пыхтя забавно, шагали за отчаянной матерью следом. И большого труда стоило ей принять решение, казавшееся единственно правильным, когда почувствовала, что близится цель пути. — Мальчики, — сглотнула ком из подступивших слёз, застрявший где-то в горле, беря обоих под свои крылья осторожно, — дальше пойду одна. Без споров. Возмущённые взгляды обратились к ней, но Лив стойко продолжила: — Я знаю, чем обернуться может визит к старухе. Вам ещё жить, — всё-таки предательский всхлип вырвался из груди. — Долго, счастливо, весело, от всей души, понимаете? Дальше — моя дорога, а вы выйдете из леса и будете ждать меня в деревне три дня. Не возвращусь если, то плывите домой и проживите достойно свой век. Слёзы катились по её щекам, горячие, крупные. Виндор хотел было что-то возразить, но брат одним взглядом дал понять, что сейчас для этого не время. — Будем ждать, — тихо произнёс Элдурин, заключая Лив в прощальные объятия. — Если ты не вернёшься, то я сам найду эту вёльву и заставлю тебя найтись! — вдруг горячо протараторил Виндор, порывисто прижимаясь к матери. Лив рассмеялась сквозь слёзы, и каждому шепнула слова наставления и благословения. Уходя в глубину леса, не оборачивалась — ей было очень страшно, что это могла быть их последняя встреча. Исколотая терновыми шипами, раны от которых долго не переставали кровоточить, со стёртыми в прах ногами, с дикими видениями она брела вперёд, потому что не могла не идти. Потому что жизнь её сводилась клином к той точке, где светила его яркая звезда, где мерцал огонёк, имя которому — Локи. Потому что покоя не обретала душа её, томясь в неведении о судьбе того, кого любила больше себя, больше детей своих. Потому что иначе просто не могла. И когда казалось, что дальше только темнота, неприветливая костлявая рука выхватила её из пелены забытья. — Спутница, — с плохо скрываемым удивлением протянула вёльва, — постаревшая, осунувшаяся спутница Злокозненного плута. Продрав глаза, Лив сощурилась, ослеплённая сиянием алмазных зрачков, но всё же нашла в себе крупицы сил для ответа: — Он пропал. Исчез. Должна узнать, что случилось. Только сейчас обнаружила она, что лежит прямо на дощатом полу около скупым огнём горящего очага. — Ты уверена, что хочешь правду знать? — в чуть скрипящем голосе она неожиданно уловила нотки сочувствия что ли. — Я тебя помню как мудрую птичку. Подумай. — Мне нет покоя без него. Я себя потеряла вместе с ним, — прошептала Лив и попыталась было поднять руку да повернуть голову, но вышло скверно. Тяжелый вздох прорезал воздух рядом с ней. — Помогу лишь после того, как пройдёшь проверку, — Лив почувствовала, как на запястье сомкнулись суховатые пальцы, помогая ей подняться. — Примет если огонь тебя, то так тому и быть — поведаю, что знаю. Сквозь жуткую усталость и бессилие что-то внутри Лив загорелось — последний огонёк надежды, видимо. Близко, как никогда близко была к истине, прямо чувствовала это, и, конечно, бросилась в размаху в полымя: — Согласна. А дальше для Лив всё туманом каким-то тягучим заволокло: вот вёльва раскидывает раскалённые уголья прямо по полу, но они отчего-то не испепеляют доски, а лишь переливаются ярко-красными цветами; вот заставляет Лив снять стоптанную обувь и толкает прямо на этот ковёр тлеющий. И не успевает она подумать даже о том, что происходит — ноги сами пускаются в опасную пляску на углях, да только боли Лив, так странно, не чувствует — лишь тепло щекочет натёртые стопы. Словно бы купается в редких язычках пламени, но оно не рушит — оно созидает и, кажется, даже силами питает немного её. Предавая себя в руки судьбы, Лив прикрывает глаза и неслышными, лёгкими шагами по багряному ковру гуляет, пока вёльва не прервёт её задумчивой фразой: — Любит тебя пламя. Бережёт… И так же неожиданно всё вдруг исчезает, а Лив без сил падает на пол, от которого даже теплом больше не веет — будто и не бывало углей на нём только что. Вёльва внимательно сверлила её взглядом, точно раздумывая над чем-то, а потом решительно метнулась и уселась напротив: — Ты знаешь, кому женой здесь была? — Да, — хрипло шепнула Лив, — знаю, что колдуном был. Старуха хмыкнула себе под нос да головой покачала: — Хочешь знать, где он теперь? — Да, — сил на большее не хватало, а в воспалённой голове исчезли все мысли, кроме одной: «Скоро, близко, сейчас. Найду». — Я позову его, птичка. Смотри, не ослепни, — и одним прикосновением ледяных пальцев ко лбу Лив отправляет в глубокий сон. Вспышкой озаряет её яркий, слепящий свет. Всё белым заволокло, всё сверкает ярче снега в морозный зимний день на солнышке. Лив не чувствует себя, ей кажется, что стала бесплотной, и от ужаса дыхание перехватывает. А потом вдруг слух кутает звоном тысячи колокольчиков, и вырисовываются сначала пушистые одеяла облаков перед уставшими глазами, а затем, вдалеке, мерцает дорога переливами яркими. Приближаясь к ней, изумленно ахает Лив, не веря самой себе: перед ней радуга растеклась в мост, горящий ослепительными цветами. «Спалит!» — мелькнула мысль, и попятилась было назад, но голос из пелены вдалеке, звонкий, требовательный, воззвал явно к ней: — Смелее! Пламя тебя не тронет! Зажмурившись, Лив ступила с замиранием сердца на яркий путь, осторожно шагая на голос. Под ногами её расстилался в мелодию звон лёгкий, приятный, и смелела она постепенно. А когда решилась открыть глаза, увидела, как из слепящего огня отделяется фигура величественная, протягивающая ей руку: — Ну здравствуй, королевна.