Королевна

— Эй, старая ведьма, встречай гостей! — Локи ввалился в слишком просторные хоромы для одной-единственной жилицы, громко ступая по покрытому ледяной коркой полу. От каждого шага его эхо звоном прокатывалось по заиндевелым стеклянным стенам, нарушая неестественную тишину, царящую в холодном чертоге. Он усмехнулся и тут же болезненно поморщился, непроизвольно прикладывая пальцы к губам, на которых красовались едва затянувшиеся мелкие шрамы, которые теперь делали его улыбку больше похожей на оскал дикого зверя. — Ты как всегда очень приветлива. — Злокозненный Плут, — прозвенел стеклянный голос, в котором нельзя было угадать ни доли хоть каких-то чувств, — давно тебя здесь не было. — Испытывал ма-аленькие затруднения с длительными беседами, которые ты так любишь, — на этот раз Локи предусмотрительно не стал кривить губы в усмешке. — Что произошло? — владелец равнодушного голоса так и не появлялся, и Локи без лишних церемоний уселся на единственную деревянную лавку в доме из стекла, льда и снега. Запястья его неприятно холодил остывший металл, а кольцо на безымянном, которое Локи крутил и крутил в нетерпении, отчего-то даже покрылось совсем тоненьким слоем инея, несмотря на жар, исходивший от его тела. — Ты же всезнающая ведунья, что за вопросы? — ехидно процедил он в глубину длинной комнаты, откуда по ощущениям и звучал голос, такой же мертвецки ледяной, как и сама обитель. — Или я зря ищу ответов именно у тебя, а, ведьма? — Ты не в том положении, Локи, чтобы ёрничать и так со мной разговаривать, — бесстрастно заметили, кажется, откуда-то изнутри ледяной стены. Локи беспокойно ёрзал на холодной лавке, раздумывая, как бы подогреть её, да не спалить при этом, заодно не растопив ледяную громаду дома, в котором он оказался. — Ты бы хоть показалась разок, а то я уж не уверен, что ты не моя иллюзия, которой сам себе голову дурю, — ничуть не смущаясь и не изменяя тона, Локи продолжал сыпать колкости в адрес скрытого под покровами льда голоса. — Всему своё время, Злокозненный Плут, — равнодушно прозвучало в ответ. — Слушай, а ты не думала обстановочку сменить? Ну там придумать что-то поинтереснее одной большой ледяной глыбы с лавкой? Цветочки всякие, бантики, стол в конце концов можно было бы поставить, — Локи всё никак не мог устроиться удобно на узкой лавке, и, махнув рукой, попросту улёгся на неё спиной, уставившись пустым взглядом в узорчатые заледеневшие балки на потолке. — Ты являешься сюда каждый раз, когда день равняется с ночью, и каждый раз рассказываешь одну и ту же историю, но всегда по-разному. Что ты принёс на этот раз, самый коварный из ныне живущих? Начинай свой рассказ. — Может, в этот раз обойдёмся без твоих любимых прелюдий, дорогая карга? Я чертовски устал таскаться в Йотунхейм и развлекать тебя без пользы для моего дела, — Локи закинул руку себе за голову и раздражённо вздохнул. — Или ты думаешь, что мне больше заняться нечем, как в сотый раз рассказывать тебе историю моей жизни? — Я жду лишь честного рассказа, Локи. Ты мог бы быть искренним в самый первый свой визит, и не пришлось бы таскаться в Йотунхейм, как ты изволил выразиться. Локи вновь вздохнул, устало и обречённо, прикрыл глаза, и тоном, от и до пропитанным ядом, заговорил: — Я, Локи, Великий и Ужасный, Бог коварства, покровитель огня, Злокозненный Плут девяти миров, их благословение и напасть, сын Фарбаути и Лаувейи, побратим Одина, отец хтонических тварей, праматерь ведьм и колдуний… — Короче, Локи, все титулы твои мне давно известны. — Ты хотела полную историю, так что будь любезна слушать, — огрызнулся Локи. — Зачинщик несчастий, Небесный бродяга, изгнанный и забытый, но возвратившийся и сулящий беспорядок. Я ищу женщину, ставшую мне спутницей в изгнании, поверившую в меня и пробудившую силы, которые милостивый Всеотец отобрал у меня вместе с рунами на моей спине. Я ищу женщину с грустными васильковыми глазами, одетую в тёмный плащ печали, ставшую матерью моим детям, отказавшуюся от своих воспоминаний. Я ищу свою жену, преданную и обманутую, наказанную за свою наивную верность, чтобы искать её прощения и вместе с ним освобождения. — Чем ты обидел её? — А то ты не знаешь, промерзшая мышь, — злобно процедил он и с явным нежеланием продолжил: — Началось всё с того, что жил я себе спокойно с Ангербодой в Железном лесу, плодил детишек, да носа особо до Асгарда не казал. Уж не знаю, какая муха растрепала про это Всеотцу, да только как прознал он, какими детьми я обзавёлся, так быстренько отправил за ними прихвостней своих. Схватили, притащили в чертог к нему, да меня заодно. Ух, как сверкал он глазом своим тогда, разве что искры из него не летели. Я тогда и знать не знал, чего он так всполошился: ну да, детки у нас не совсем обычные получились, ну так ведь никому и не мешали вроде бы… Но когда начнут все вокруг твердить тебе, что ты чудовище, то рано или поздно невольно в это и сам поверишь. Короче говоря, отправил он их куда подальше: Хель — мертвецов охранять, Ёрмунганда — океан мировой сторожить, а Фенрира вообще на цепь посадили да под землю упрятали. Я тоже получил своё за то, что от Одина утаил их появление: милостивый Всеотец руны со спины моей соскоблил, тем самым части сил лишив, память забрал, да отправил в Мидгард до поры до времени куковать, ума набираться, видимо, и почтения к великим. Так началась моя мидгардская жизнь безродного подкидыша с изуродованной спиной. Голос не прерывал Локи, а тот на мгновение задумался, с каким лицом в который раз ведунья должна была бы слушать его историю. И есть ли вообще у неё лицо? Ни разу ещё не видел он хозяйку ледяного чертога, да и знал о ней не так много: любезная Вар напоследок подсказала, куда идти за ответами на его вопросы. И вот дважды в год брёл Локи сквозь неприветливые земли, щурился от тусклого солнца, пробивавшегося сквозь мутную плёнку бесцветного неба и мечтал лишь о том, чтобы больше сюда никогда в жизни не возвращаться. В ледяном доме неизменно было мертвецки тихо и холодно, да так, что даже он сам иной раз невольно поёживался от того, насколько неприветливым было это место. Да и хозяйка его, по-видимому, была не лучше. И мечтал Локи теперь лишь о том, чтобы его бесконечное хождение по кругу наконец-то закончилось. — Жил я, значит, себе в Мидгарде, предавался безделью и всем прелестям беззаботной жизни, пока в один день не услышал о девице, сыпавшей отказами всем женихам, и не решил сыграть с ней злую шутку. Так впервые встретил её, да только обманул, получается, сам себя, когда понял, что не всё было правдой, что про неё говорили. Но дело было сделано: увёз с собой обратно её слёзы и её влюблённое сердце. Да и сам всё никак девчонку выкинуть из головы не мог: то приснится мне, то в пьяном мозгу её образ всплывёт ни с того ни с сего. В общем, мучился я долго, да надоело мне всё это в один момент: дай, думаю, возвращусь к ней, испрошу прощения, облегчу душу, так сказать, да буду дальше себе бродить по свету беззаботно. Да там потом такое завертелось… Короче говоря, вытащила она меня из-под стрел, выходила, повязки на ране даже сама меняла, даром что знатная девица. У неё сложное время было, но у Лив силы духа столько, что многие воины бы позавидовали. Мы сблизились тогда — всепрощающая моя королевна позабыла обиды старые, да только я себя свободным после этого не почувствовал. Второй раз уезжать от неё оказалось ещё сложнее, чем в первый. Локи прервался и сделал пару нехитрых движений, после чего в руке его появился кубок, доверху наполненный мёдом. Смочив иссохшее горло да усмехнувшись обречённо как-то, он заговорил вновь: — А в один вечер она появилась вдруг — я уж думал, что допился до того, что видения начались. Явилась, перевернула все порядки вверх дном, наделала шума там, где я жил, помогла мне решить старую проблемку, да чуть жизнью своей за это не поплатилась. И тут-то самое интересное и началось: когда отравили её, когда душа между мирами гуляла, тут я и понял, что потеряю её сейчас — не прощу себе. Нравилась она мне очень. Травник один посоветовал жертву какую принести или клятву дать, что я и сделал. Не придумал ничего лучше как поклясться в верности ей да в том, что если выживет Лив, то больше с ней не расстанусь. Жертву Фрейе принёс — решил, что уж кто, если не любви покровительница поможет. И был я уверен, что приняла она эту жертву, потому что уже вечером полегчало моей королевне. Я и значения не придал тому, что на ладони её руны выводил непроизвольно, пока ждал, а это, как оказалось, её из забвенья и вытащило. Но это я позже понял, тогда ничего странного не почувствовал даже. Потом уже Лив мне рассказала, как маялась в темноте, да вдруг огоньки замерцали где-то — это я ей их послал случайно. Думал долго, что исцелил её, но это не совсем так — просто помог душе найти дорогу к телу, пока та его совсем не покинула. Так впервые в Мидгарде сила моя утраченная стала пробуждаться. Уже вернувшись в Асгард, узнал я, что Фрейя просьбы мои отлично слышала, да когда поняла, кто её зовёт, всполошилась, к Одину побежала за указаниями, а старик всем строго-настрого помогать мне запретил. Глупец, — Локи не по-доброму рассмеялся, — хотел обвести судьбу вокруг пальца, а сам лишь приблизил неминуемое. Вот беда всех асов — они считают, что вправе вершить и менять судьбы других, да неизбежное на то и есть неизбежное, что случится, как бы не бежал ты от этого. Никто не хочет принимать свою долю отчего-то, а между тем порядок не изменить. И поплатятся они за это. Глаза у Локи блеснули золотым огнём, а с потолка на него упала несмелая капелька растопленной льдинки. — Всеотец когда понял, что со мной перемены происходить стали, бросил все силы на то, чтоб не дать мне пробудиться и снова возвратиться в Асгард раньше намеченного им срока. Один смекнул, что всё дело в привязанности моей — старик не думал, что я окажусь способным переживать за кого-то, да так всполошился из-за этого, что стал посылать нам с Лив всякие напасти, чтобы припугнуть, чтобы не стали искать правды. Сначала сны мне стали сниться странные: стоял среди пожарища, сам не горел, а другие гибли на моих глазах. Всё в багрянце, во тьме, жуть… Одно слово — Рагнарёк. Потом вообще красиво всё сделал: подослали ко мне хульдру очаровательную, всю такую таинственную, на жену похожую, и почти повёлся я на неё, да даром что Лив в жёны взял — не прогадал. Возвратила она меня на землю так искусно, конечно, провела да напомнила, на какой женщине женился. Не оставил её, как хотел того Всеотец, да не пошёл вслед за тварью лесной. Он ведь как думал: променяю я Лив на хульдру, она меня в Асгард приведёт, а там Один-благодетель скажет, мол, так и так, заблудший названный брат мой, как рад тебя видеть, как долго мы тебя искали, ай-ай-ай… Вот тебе силы утраченные, живи да будь мне по гроб жизни благодарен за возвращение, сиди поодаль и не высовывайся лишний раз. Ещё и змею прислал для пущей убедительности с намёком на то, что наказанием за ослушание может стать яд её, но тогда мы такие тонкие знаки разгадать не могли. Вот только недооценил старик силу любви мидгардских женщин. Это ведь Лив меня вечно толкала на то, чтобы узнать, что за чертовщина творится вокруг и от кого я род свой веду. Так это забавно, конечно: не будь в ней этой живой жажды познания, так и остался бы я с ней, наверное, до конца дней своих… Королевна разбудила во мне то, что было заперто, своей верой, своей отчаянной любовью, да поплатилась за это… Он остановился. Вздохнул тяжело, уставший уже от этой исповеди перед безликим собеседником, уставший от долгих тщетных попыток отыскать её да избавиться от этих трущих запястья наручей. Локи давно уже был озлоблен, оскален на всех и вся, диким зверем смотрел на окружающих, раздражённый тем, как жизнь теперь повернулась. — Что дальше произошло? — А дальше направились мы к местной провидице, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию. Скитались долго, искали, следы нам всё путали и путали, супруга моя снова на тот свет чуть не отправилась — тогда-то я уже осознанно её к себе вернул. Но всё-таки дошли до вёльвы: она знала уже, кто перед ней, но тоже удивилась знатно, что не одинок я пришёл. В ту ночь я всё и узнал: и кто таков на самом деле, и что сотворил со мной и отпрысками моими Всеотец, но, главное, рассказала мне старуха, как вернуться. О, ты и представить не можешь, карга ледяная, что со мной тогда творилось: я ликовал. Как понял, как осознал, каким могуществом смогу обладать, то, кажется, про всё и всех позабыл. Пока с Лив вёльва беседы вела, только и думал о том, как нагло улыбаться буду в единственный глаз удивлённому Всеотцу. А потом она вышла — ни жива ни мертва, да на руки мне упала. А вёльва посмотрела так странно на меня, да, как сейчас помню, говорит: «Без веры боги гибнут». Не сказал я Лив правды, побоялся, что не поймёт, да и как сказать-то всё это? Мол, дорогая, знаешь ли, я потерянный и позабытый асгардский Бог, коротающий век в Мидгарде, и как вернуться придёт время, то покину тебя, моя милая жёнушка, а пока давай-ка жить дальше как ни в чём не бывало. И я с чистой совестью сказал ей, что простой колдун. Локи прикусил нижнюю губу и тут же тихо взвыл от боли, позабыв о ранах своих свежих. Ему вдруг показалось на мгновение, что среди морозных узоров на потолке видит он профиль Лив, но видение это рассеялось так же быстро и неожиданно, как появилось. Он молчал, ибо эту часть своей истории ненавидел больше всего. Он молчал, ибо чувствовал, ибо знал: он повинен в том, что случилось с ней, но признать это было так трудно, что бежал упорно Локи от ненавистной правды. — Отчего-то я совсем не подумал о том, что у нас могут дети появиться, хотя это было вполне естественно и очевидно. И вот родился сначала Огонёк, а потом Ветерок, — Локи улыбнулся слегка. — Вёльва мне рассказала, как затаиться и не мозолить глаза Всеотцу, и все странности прекратились. Лив подуспокоилась, погрузилась в материнство, а я потихоньку учился с силами своими обращаться да старался будить их неспешно. Почти с десяток лет прожили мы вместе, а потом, в Йоль, я увидел сон: висел я на скале, а надо мной — змей, с клыка которого яд прямо к лицу моему капал. А рядом женщина стояла, похожая на Лив, но лица было не разглядеть, но по виду обречённая и измученная, и собирала этот яд в чашу, не давая ему на меня попасть. В поту холодном проснулся и понял: это знак. Пришло время рвать оковы Всеотца и возвращаться туда, откуда пришёл. И я покинул свою добрую жену и своих сыновей, ничего им не сказав, нарушив тем самым свои клятвы. — Ты был там счастлив? — неожиданно прервал его стеклянный голос, и Локи дёрнулся да ответил, немного помедлив: — Я грезил буквально возвращением своего величия, мечтал об этом, жил этим, оттого многих вещей мелких и не замечал. Мы хорошо жили. С Лив ссорились редко, а как мальчишки появились, так и совсем весело стало. Она верила в меня, пускай не как в бога, но как в человека, но верила так сильно, что этого хватало, чтобы силы мои питать. И я, ведьма, брал, брал, брал… Меня вечно тянуло куда-то, и я был уверен, что как только возвращусь сюда, то почувствую себя на своём месте. Ты спрашиваешь, счастлив ли я был? — глаза Локи сузились. — Я не знаю, потому что никогда об этом не думал там. Я гнался — и в этой гонке не было места размышлениям о настоящем. Здесь-то, как оказалось, и была моя ошибка. Это теперь я понимаю, что там, в Мидгарде, я был нужным, любимым, уважаемым, всё было просто и понятно, как белый день. Но я был слишком занят своим возвращением, чтобы придавать этому чуть большее значение. Локи прикрыл глаза, а в следующие мгновение вдруг прошипел: — Да что я тут тебе душу изливаю, глыба бесчувственная, у тебя, небось, и вместо сердца кусок льдины? Иначе давно бы уж сказала, где мне её искать. Он резко поднялся и хлопнул разъярённо кулаком по лавке, от чего по ледяному полу прошла зыбкая дрожь, и сотни трещенок тонких наполнили его. В ответ была тишина, и Локи, стараясь успокоить разбушевавшиеся от воспоминаний чувства, уж было собрался уйти в очередной раз без ответов, как из-под сводов откуда-то раздалось: — Ты любил её? Он опешил. Не таких вопросов он ждал, не таких. И если эта старуха удумала разбередить его душу… — Да что тебе надо от меня, проклятая тварь, что тебе ещё надо?! — от его крика задрожали хрупкие стены. — Что ты мучаешь меня неизвестностью?! Ненавижу тебя, твой мертвецкий холод, твой чёртов дом, ненавижу! Любил, любил я её, слышишь? Довольна теперь? Выудила, что тебе было надо? На кончиках пальцев играли искры, и едва он удерживался, чтобы не спалить этот проклятый чертог вместе с его хозяйкой. А в глазах такой чёрный огонь горёл, что кто бы глянул на него сейчас — в пепел бы на месте превратился. Но спокойный голос зазвучал снова: — А сейчас любишь? И остаткам выдержки его пришёл конец: сорвались в ладоней пламени потоки, растопили мигом ледяные стены, а в следующие пару мгновений с диким грохотом рухнул узорчатый свод к ногам его и разлетелся на тысячи мелких осколков, в каждом из которых отражался он сам. А Локи, позабыв себя от ярости и бессилия, всё сжигал и сжигал, всё плавил и плавил лёд, отчаянно предаваясь этой испепеляющей ненависти, что, наконец, шумным потоком вырвалась наружу. «Спалить, спалить всё дотла», — била мысль ему в висок. — Отвечай, Локи, любишь ли её?! — голос зазвучал громче и куда настойчивее, и остатки осколков затряслись под этим требовательным раскатом. — Оставь меня в покое! — отчаянно, до дрожи в горячем теле, вкладывая в этот крик всю свою злобу, скопившуюся за время бесцельных скитаний, прокричал Локи. Он задыхался от ненависти и так и стоял посреди осколков надежд на освобождение от оков нарушенных клятв. Он не найдёт, а она не простит — Локи осознал это, когда оглянулся вокруг и увидел, во что превратил чертог ледяной ведьмы под внезапной вспышкой горячего отчаянного гнева, захлестнувшего его. Он стоял потерянный, покинутый и не понимал, что теперь делать. — Я не знаю. Локи протёр пальцами глаза и зажмурился, вызывая в голове её образ. Она там — неизменно смеющаяся, бегущая, летящая, лёгкая и счастливая. Такая живая и такая красивая. — Я себя любил всегда, — прошептал он почти неслышно, — любил своё отражение в её глазах. Как в зеркало смотрелся в неё и упивался этим. Я не знаю, любовь ли это. Едва ли. Он нервно усмехнулся, уже не обращая внимания на пульсирующую боль в губах. Всё ныло — не только тело, но и тот огонёк в груди, который люди зовут душой. Локи судорожно отводил взгляд от своего отражения в ледяных осколках, каким-то чудом выживших после пожарища, им устроенного. Постоял немного, развернулся и зашагал прочь, как вдруг услышал за спиной голос — уже не тот мёртвый и бесчувственный, каким он был сквозь призму стекла и холода, а обычный, живой: — С чего ты взял, что я старуха?