Он устал от презрения

У Мэн Яо щемило сердце от чужих слов. Он не мог не понимать, с каким трудом тому давался каждый речевой оборот, каждое нежное слово. На его памяти тот ни разу не говорил столько, не считая необходимым перед кем-то объясняться. Считал, что это показывает слабость, ведь человек не смог показать своих намерений действиями. Не Минцзюэ признавал перед ним свою слабость. Признавал, что не всё может сделать. Это трогало. Ещё больше трогало то, что содержали в себе эти слова. Мэн Яо очень рано забыл о своём возрасте. Ему пришлось повзрослеть преждевременно, и поэтому он намеренно лишил себя детства, желая избежать ужасов жизни. Он не задумывался над тем, что в Цинхэ он попал еще ребёнком, не задумывался о том, что брачный возраст у юнош был гораздо выше, нежели был у него к моменту вступления в отношения с главой Не. А тот думал. Пытался уберечь от раннего взросления. Сын путаны вспомнил это. Вспомнил, как мужчина отправлял его спать пораньше, как укладывал его лично, чтобы потом сделать большую часть работы, которую взял на себя тринадцатилетний мальчишка. Помнил, как аккуратно дагэ касался его губами, ладонями... Всегда, с самого его попадания в Цинхэ. Тогда Мэн Яо думал, что его не воспринимают всерьёз. Он не понимал мужчину и хотел показать, что он не слаб. Тайком вставал среди ночи, делал что-то, что не успевал днём, вновь и вновь тренировался с деревянным мечом — сабли ему тогда не давали. Сейчас он понимал, что всё это время между ними были барьеры. Разные сословия, разные условия роста. Пока Яо казалось, что он недостаточно усерден, дагэ считал, что он слишком много работает. Пока мальчишка думал, что не угоден больше молодому господину, тот считал, что слишком давит. Бастард Цзинь Гуаншаня вновь вспомнил о том, как он мал на фоне названного старшего брата и понял, что ещё волновало оного. Пик роста Мэн Яо пришелся на семнадцать, а в шестнадцать он всё ещё был мужчине по грудь. Совсем маленький, не внушительный. Даже несмотря на все старания добиться успехов в развитии тела, он был крохой рядом с Не Минцзюэ. Тот действительно мог его зашибить одним ударом. Тому было достаточно хоть раз во время гнева и изнасилований улечься сверху, чтобы он задохнулся. Даже вчера — за годы мало что изменилось. Но даже в безумии и гневе мужчина не позволял себе накрыть Яо собой. Если подумать, он никогда не применял к нему полную силу. Применял бы — его хребет накануне сломался бы от силы толчков и оттягивания волос назад. Применял бы — рука была бы сломана гораздо серьёзнее. Применял бы — Яо давно был бы мертв, потому что жить бесполезным калекой с переломами тазобедренных суставов и бедренных костей он бы себе не дал. Осознание этого грело душу, ведь это означало, что он важен дагэ в любом его состоянии. Но мало согреть душу, важно поддержать это тепло! Именно с этим Не Минцзюэ не справлялся — он грел, потом затухал, заставляя с трудом хранить в себе это тепло неизвестное количество времени, пока то вновь не загорится. Со своей стороны Яо никогда не допускал такого. Он присылал подарки, писал письма... Даже сейчас он подогревал чувства мужчины едва заметными, дразнящими послаблениями. Например, взял пиньминьбэй Не Минцзюэ, отпил из неё, вдохнул аромат чая из вансянбэй мужчины. Показывал, что чужие старания не остались незамеченными, что всё может быть хорошо... Но Мэн Яо не хотел, чтобы всё было как раньше. Если всё будет как раньше, ему придётся снова предпринимать попытки найти любовь в каждом действии, вместо того, чтобы получать её открыто. Придётся снова что-то недоговаривать друг другу. Придётся успокаивать дагэ в гневе позволением сношать себя, как зверю. А теперь ещё и в приступах безумия. Прокля́тое искажение ци! Теперь мужчина хотел подарков. Хотел нежных слов, эмоций в ответ, хотел ощущать волнение и заботу, а не узнавать об их существовании и видах их проявления спустя долгие годы, когда сердце не выдерживало нагрузки и грозило разбиться. Хотел чувствовать любовь. Сейчас дагэ был как никогда романтичен и нежен. Если для того, чтобы получать всё это, надо быть недотрогой, чьё прощение пытаются завоевать — он будет ею. Только бы тот был и дальше таким. А он не даст ему совсем отчаяться в его стараниях. Рука потянулась за подарком и сладость опустилась на язык, вызывая улыбку. Мужчина прикрыл глаза и по телу прошлась дрожь удовольствия. Пусть Не Минцзюэ видит, как ему нравится. Шум выдыхаемого воздуха показал, что его манипуляция удалась. Почему он раньше не сделал так? Но глаза пришлось открыть, чтобы увидеть, как глава Цинхэ восхищённо смотрит на свою чайную пару, словно не веря, что её действительно коснулся бастард Цзинь Гуаншаня. Мэн Яо забавляла такая реакция, он любил читать спутника на пути самосовершенствования, как открытую книгу. — Почему ты покинул Цинхэ? — вопрос застал бывшего главу Ланьлина врасплох и тот убрал руку от шкатулки, из которой хотел достать новый кусочек лакомства. — Почему? — А-Яо вскинул недоуменно брови. Не Минцзюэ действительно это интересовало? Почему он предпочёл уйти туда, где у него хоть какое-то происхождение есть? Впрочем, стоило ожидать, что тот не поймёт этого. Взгляд Не Хуайсана просил ответить. Это было настолько важно для дагэ? Если так, то почему не спрашивал раньше? Это ведь не затрагивало ответственности за что-либо. — Матушка перед смертью велела попытать счастья и отправиться к отцу. Вначале я не мог отправиться туда, не зная дороги. На мои вопросы мне никто не отвечал, веля сидеть в публичном доме. Потом я попал к вам... И первая встреча с отцом не задалась. На том Совете, на который вы меня взяли с собой в самый первый раз, я встретил только госпожу Цзинь, она запретила мне даже приближаться к отцу, — в тот день он был потрёпан. Он ещё не был официальным помощником Не Минцзюэ и поэтому был просто привезён дагэ с собой. Мужчина даже не попросил для него отдельной комнаты. Устроил его рядом с собой, даже спали они под одним одеялом. В одежде, всё было целомудренно. Но и защиты хоть какой-то от дагэ вне его комнаты он не имел — тот приезжал без свиты, один на один с заклинательским сообществом. Поэтому было неудивительно, что госпожа Цзинь спустила его с лестницы как шибко хитрого попрошайку. И, само собой, Мэн Яо ничего не рассказал своему благодетелю. Сказал что упал и из-за этого столько ушибов, ссадин, мятых одежд. Уставший мужчина поверил ему и, позаботившись о нём, попросил больше не выходить. В ближайшее время он закончил все дела на совете и увёз его. Больше в Ланьлин «зайцем» он не летал. — После войны отец заметил меня и мою фамилию, призвал к себе. Обещал принять в клан и дать мне новое имя, если я захочу. В Цинхэ Не я был безродным мальчишкой, над которым все смеялись, несмотря на то, что я был вашим помощником, и я согласился. К тому же, запрета навещать вас мне не ставили... — зато засыпали работой с головой так, что времени даже на самосовершенствование не хватало. Он чудом не валился от переутомления первые недели... Мэн Яо не поднимал головы, поднося чайную пару к лицу и вдыхая из вэнсянбэй аромат чая. Потом отпил. И всё же, почему Не Минцзюэ так волновал этот вопрос? Неужели думал, что он предал его? Он же делал всё, чтобы укрепить отношения орденов, это было выгодно в первую очередь клану Не. Ланьлину и без того было хорошо, а в Цинхэ не всегда хватало тварей, чтобы сдерживать силы сабель. Чифэн-цзюнь молчал. Смотрел на чужие руки, лицо, иногда метал взгляд на зелёное золото. Раб начинал нервничать из-за этого, прошли времена, когда взгляд мужчины был благословением. Теперь в любой момент тот мог стать безумным и наброситься на него. Дрожь сама пошла по телу, ведь практически так же на него смотрели вчера, прежде чем повалить на пол, и начать целовать и кусать. Воспоминания волнами нахлынули, из мужчины вырвался тихий всхлип, с губ слетел стон боли. Не Минцзюэ отшатнулся, продолжая смотреть, не зная, чем причиняет боль. Не Хуайсану пришлось вмешаться. Дагэ велели отвернуться, а Мэн Яо помогли встать, вливанием ци блокируя боль. Дыхание у того стало восстанавливаться, но он не сопротивлялся, когда его переложили на кровать с горкой подушек для полулежачего положения. — Прошу прощения, господин, — тихо пробормотал сын проститутки, стараясь взять себя в руки и не думать о чужом взгляде, о сильных руках, о Бася... — Не извиняйся. Это моя вина, — ответил Не Минцзюэ, садясь по собственной воле рядом с постелью, у чужих ног. Потом какое-то время молчал, поскольку Незнайка не хотел лишний раз вмешиваться в разговор, а Мэн Яо не произносил ни слова. — Я... я думал, ты хотел сбежать от меня. Что я перегнул палку, втягивая тебя в войну и из-за этого ты ушёл в Ланьлин. Я рад, что ошибался, — он наконец выговорил то, чего не сказал, смотря на супруга. Теперь он смел смотреть только на полу дасюшена, не желая покидать партнёра, пока тот сам не прогонит его. Брат больше не вмешивался, только веером отгораживал раба от главы Не. Воцарилось молчание, только обмахивание тэшанем и было слышно — он разрезал воздух с лёгким свистом. Мэн Яо лежал, стараясь медитировать и отгонять воспоминания. Этого было мало. — Господин, благодарю за уделённое мне время и подарки. Боюсь, нам пора прощаться, скоро ужин, глава Лань будет искать вас, — нежно и почти беззаботно прощебетал раб, отводя руку Не Хуайсана и смотря на дагэ. Слова были... искренними. «От» и «до». Ему действительно было приятно получить подарки, внимание, а скоро и правда ужин. Но сам бастард Цзинь Гуаншаня не мог отправиться на него не только из-за болезненности каждого движения, но и из-за статуса жены-рабыни. Он не мог есть вместе со свободными полноправными людьми и Не Минцзюэ должен был это понимать. Он понимал. Но не хотел спокойно этого принимать. Он любил Мэн Яо и считал его равным себе. Но с тем, что его партнёру больно, он должен был смириться. Как и с тем, что это его вина. Раб видел, что мужчина в сомнениях, не хочет уходить. Даже сквозь веер видел это, глубоко вдыхая. Сыну путаны не нравилась собственная слабость, не нравилось, как резко на него нахлынули воспоминания и ощущения. Он хотел побороть в себе это и подался вперёд, к супругу, желая вцепиться пальцами в его дасюшен и посмотреть ему в глаза. Не удалось. Причём, не из-за его слабости. Не Минцзюэ только заметив чужой жест дёрнулся. После того, что произошло недавно, он боялся касаться партнёра. Тому наверняка тоже было совсем нелегко сделать этот жест. Им было слишком рано сближаться после произошедшего, главе Не казалось, что Мэн Яо рискует сломать сам себя. Поэтому его место занял Не Хуайсан, которого старший брат дёрнул на своё место. Через мгновение мужчина покинул комнату, а Яо захватил пальцами только ворот шэньи Незнайки, ошарашенно смотря вслед любимому человеку. На его глазах выступили слёзы и он оттолкнул от себя наследника Цинхэ, падая обратно на подушки и сдерживая крик. Мотивом был лишь один вопрос: Почему?